Два дня назад, когда Надя выходила из вертолета и Андрей подхватил ее под мышки, ссадил на землю, девушка растерялась, не отрывалась взглядом от его грустноватых глаз и тогда, когда, сидя на корточках, подставила ему руки, чтобы он снял ее с порога и тогда, когда он поставил ее на скользкие бревна, легонько прижимая к себе. Глаза их оказались так близко, что Надя испугалась, что он услышит стук внезапно всколыхнувшегося сердца, неизвестно почему. Он бережно, она обратила на это внимание, опустил ее на качающиеся под ногами бревна, и ей показалось, что она растрепана, неопрятна, волосы выбились из–под шапочки, а парень заговорил с ней, назвал себя, она быстро ответила и поспешно отошла к Шуре, поправляя на ходу волосы. Не хотелось, чтобы он заметил ее смущение.

Надя у всех знакомых оставляла впечатление чего–то округлого, пушистого, мягкого, вероятно, от того, что ходила она быстро, будто перекатывалась, и всегда улыбалась. Лицо у нее было скуластое, пухленькое, спокойное, даже несколько безмятежное и мечтательное. На первый взгляд она казалась домашней, нерешительной, и многим из ее школьных подруг непонятно было, как она не побоялась ехать одна в такой далекий край. Сама Надя ничего необычного в своем поступке не видела. Она еще в пятом классе решила уехать по комсомольской путевке после окончания школы туда, где жизнь кипит, словно вода в водопаде, а не так, как дома, стоит тихо и уныло, будто в озерке, покрытом ряской, за плотной стеной осоки и камыша. Экзамены сдавала в институт без энтузиазма, лишь бы родителей успокоить. И как только узнала, что не прошла по конкурсу, направилась в райком комсомола.

В поселке она попала в бригаду маляров, но через неделю, Надя еще толком на новом месте освоиться не успела, ее вместе с новыми подругами по бригаде Шурой и Таней увезли в тайгу.

Прошло два дня, а Андрей не проявлял к ней интереса. На комсомольском собрании он даже ни разу не посмотрел в ее сторону. Не пришел он и вечером в женскую половину палатки, отгороженную простынями, хотя ребята явились с гитарой; сидели до полночи, пели.

То, что Андрей не заинтересовался ею, заставляло Надю все чаще думать о нем, вспоминать, как бережно поддержал он ее, когда она возвращалась из котлопункта в первый вечер и поскользнулась возле палатки. И лицо у него при свете луны было такое же удивительно милое и знакомое, как и тогда, когда он помог ей спуститься из вертолета. Надя краснела при неожиданных встречах с Андреем, ей казалось, что он остановит ее и скажет что–то важное, но он проходил мимо. Девушка невольно прислушивалась к его голосу, когда он за простынями в мужской половине разговаривал с кем–нибудь.

Вчера вечером Надя спросила у Шуры, что та знает об Андрее? Разговаривали они о ребятах, и Надя думала, что вопрос ее не вызовет никаких подозрений у подруги. Но Шура утром в котлопункте заметила, что Надя почему–то словно одеревенела, голову от тарелки поднять не может и не слышит, что у нее спрашивают. Оживилась она, когда Андрей вылез из–за стола и вышел из землянки. Шура удивилась, но вывод делать не спешила, лишь после вопроса Нади о Павлушине, оброненного как бы вскользь во время обычного разговора, она поняла, что не ошиблась.

— Павлушин–то? — переспросила она равнодушно. — Парень вроде хороший, но я его не знаю совсем. Он в поселке недавно… За Анюткой вначале пытался ухаживать, но теперь, видишь, она к Матцеву льнет…

Надя, думая об Андрее, тюкала топором по сучьям, срубив, выпрямлялась, изредка посматривала на подругу. Шура махала топором по–мужски. Одним ударом снимала даже такие сучки, по которым Наде приходилось клевать пять раз. Размахивать сильно Надя боялась, топор скользнет по дереву и в ногу. Взглядывала Надя во время коротких передышек и на Андрея. Тому ни до кого не было дела, валил себе деревья и валил.

Перед обедом, когда все лесорубы собрались у костра, Андрей подошел к Наде и попросил:

— Дай–ка топор!

Девушка подала.

Павлушин осмотрел лезвие, попробовал его ногтем, взвесил рукой топор, держа за топорище, размахнулся, перерубил толстый сучок, кинул его в огонь и молча вернул топор Наде, думая про себя: «Тяжеловат для нее… Намашется за день, утром рук не поднимет. Надо другой подыскать!»

А Наде непонятно было, зачем Андрей брал у нее топор, то ли затем, чтобы перерубить сучок, то ли проверить хотел — не затупился ли.

33

Обедать Андрей не торопился. Мест за столом в котлопункте всем не хватало, и неудобно было рваться в столовую, как делал Мишка Калган, чтобы поесть среди первых. Успеет, поест! Все равно кому–то ждать. Неподалеку от землянки Андрей увидел возле двери дизельной, небольшого сарая, собранного еще десантниками, двух мужчин, моториста и механика. Они сидели на бревне около распахнутых настеж дверей и курили. Оба были в промасленных до черного блеска телогрейках. Руковицы моториста лежали рядом с ним на бревне.

— Скоро свет будет? — от нечего делать обратился к ним Павлушин, останавливаясь напротив.

— Будет вам свет сегодня, — равнодушно и нехотя ответил моторист.

— Да будет свет, сказал монтер, а сам за спичками попер! — устало и лениво пошутил механик.

Они несколько дней устанавливали дизель, готовили его к работе для освещения поселка.

Возле входа в землянку–котлопункт под сосной стоял Звягин с исписанным листком в руке. Читал он с каким–то озабоченным видом и необычно торопливо, не читал, а бегло просматривал письмо. Листок беспокойно вздрагивал в его руке.

— Почта была? — спросил Андрей, вспомнив, что час назад прилетал вертолет.

— Угу! — не поднимая головы, буркнул Звягин.

— А письма у кого? — снова спросил Павлушин.

Звягин досадливо махнул рукой, указывая на дверь землянки. Павлушин сбежал вниз. Все места за столом были заняты. Два парня стояли у входа, ждали, когда освободятся. Таня с Анютой в белых халатах раскладывали второе по тарелкам и ставили на край длинного стола, за которым плотно друг к другу сидели, обедали рабочие. ,

— Письма у кого? — спросил Андрей у парней, ожидавших у входа.

— У Тани.

— Таня! — протиснулся Андрей между полками и скамейкой ближе к девушке. — Мне ничего нет?

— Пишут, пишут тебе, — ответила Таня и добавила: — Андрей, отнеси, пожалуйста, книги в палатку. Все равно ждать будешь… Во–он на полке лежат.

Павлушин увидел на полке три объемистых посылки,

— А посмотреть можно?

— Не надо, не распечатывай пока… Вечером приходи, вместе разберем!

Андрей взял сразу все три посылки. Один из ожидавших парней открыл ему дверь, и он полез наверх. Звягин все стоял у входа и читал, но читал уже спокойнее, с посветлевшим, но все еще озабоченным лицом. Он сегодня снова получил два письма. Одно от жены, а второе подписано незнакомым почерком. Крупные буквы на конверте стояли неровно, враскорячку, чувствовалось, что писавший их человек редко берется за перо. Звягин недоуменно глянул на обратный адрес, на подпись: «Кулдошин Василий Михайлович», — прочитал он и пальцы у него задрожали. «Васька Кулдошин! Сосед! Чего это он вздумал? Ай беда какая?» Звягин выскочил из землянки на улицу, чтобы скрыть от приятелей волнение, разорвал суетливой рукой конверт, подписанный женой, и стал глотать слова, прыгая через строчки. Ничего необычного Валя не сообщала. Когда Звягин понял это, сдвинул шапку на затылок, вытер вспотевший лоб тыльной стороной ладони и уже спокойней начал перечитывать письмо жены. Прочитал еще раз и долго вертел в руках конверт с письмом Васьки Кулдошина, не решался распечатывать, пытался угадать, что в нем. Не тяжкую ли беду принесло оно? Что заставило написать Ваську? Не от скуки же он взялся за перо? Не о Валюшке ли сообщает нехорошее? Не загуляла ли она? Второй год без мужика! Такой, как Матцев, подвернется, напоет, она и растает… Баба ведь! А тогда что? Все тогда! Все! Кому будут нужны его тысячи?.. Не посмел распечатать конверт Звягин, сунул в боковой карман телогрейки. Пусть пока полежит. Привыкнуть надо! Он спустился в столовую, откуда выходили пообедавшие ребята.