Раздались два звонка и в передней поднялся веселый шум.

— Анохин и Сергей, — высунулась в дверь Наталия Михайловна. Павел не успел спросить, какой это Анохин, как в комнату вошел его школьный товарищ, бывший староста класса, теперь главный инженер большого строительства — Анохин.

— Вот это здорово! — оба искренно обрадовались. Анохин возмужал, похорошел и приобрел уверенную, слегка небрежную манеру держаться. Следом за ним появился Сергей, муж Наталии Михайловны. Радость от встречи со школьным товарищем сразу исчезла у Павла, когда он увидел высокую развинченную фигуру Сергея, холодно протянувшего ему длинную руку.

— Рад познакомиться. — На большом бледном лице Сергея изобразилась надменно кислая улыбка, обнаружившая отсутствие передних зубов. Павел постарался заглушить вспыхнувшее с неожиданной силой недоброжелательство и одновременно вспомнил характеристику Сергея, данную ему еще покойным Алешей: человек наш, но кутила и неврастеник, в кадр не годится.

— Ну, как живем? — Анохин дружески, с некоторым оттенком превосходства обратился к Павлу.

— А так, что отсидел четыре года в концлагере, а сейчас работаю на канале, — ощетинился Павел.

Анохину стало неудобно и он даже покраснел:

— Прости, я не знал, что ты был арестован.

— Ну как, дамы, закуска готова? — спросил Сергей, с явным нетерпением ожидая выпивки.

Все пошли к единственному круглому столику, заменявшему и обеденный и письменный стол в комнате Наталии Михайловны. Павел не любил ужинов с водкой: всегда начинались праздные бестолковые разговоры, из которых, обычно, не получалось никакого дела, но во время которых легко было проговориться.

— Вам водки или коньяку? — Сергей обратился к Павлу.

— Ни того, ни другого, — поблагодарил Павел суше, чем хотел.

— Ну как, Борис, есть еще порох в пороховницах? — иронически заметил Сергей, наливая по второй рюмке.

Борис не заметил скрытой иронии Сергея, широко улыбнулся и залпом выпил. Наталия Михайловна, закончив приготовление закуски, подсела к столу, искоса взглянув на сидящего в стороне Павла. Павлу становилось всё досаднее и досаднее: он не для того с таким трудом вырвался со строительства, чтобы смотреть, как ужинают и пьют водку.

— Господа, — громко сказала Наталия Михайловна, — устройте куда-нибудь на работу отца; он после ссылки так и числится на моем иждивении, хороший специалист, а имеет только случайные заработки — и то частным образом.

Анохин сделал вид, что вопрос обращен не к нему; Борис обернулся и хотел сказать что-то сочувственное, но его перебил Сергей:

— Михаил Михайлович должен радоваться, что может по своему возрасту числиться на вашем иждивении, для него это самое лучшее, по крайней мере, меньше внимания на себя будет обращать, а то сразу скажут «недорезанный аристократ» и опять посадят. — Слово «недорезанный» Сергей произнес с оттенком презрения.

Ишь, какой новый специалист, — с возмущением подумал Павел.

— Ничего, Наташа, не грусти, — сказал Борис, — мы подумаем.

Сергей пьянел, Наталия Михайловна обиженно молчала.

Павел уже думал, что вечер надо считать пропавшим, когда Наталия Михайловна после ужина предложила Анохину и мужу пойти в кино.

— Ну, а вы, — обратилась она к Борису и Павлу, — наверно предпочтете остаться и поговорить. Любу мы возьмем с собой.

Оставшись вдвоем с Борисом, Павел решительно пошел в атаку на приятеля:

— Давай друг перед другом отчитываться в проделанной работе и намечать план дальнейших действий.

Борис сразу отрезвел и, поддаваясь Павловой экспрессии, загорелся сам. Картина оказалась гораздо менее благоприятной, чем в 1930 году, но не такой плохой, как боялся Павел. У Бориса всё-таки накопилось большое количество связей, знакомств, мыслей и проектов. Всё это было в хаотическом состоянии: налаженные с трудом связи постоянно прерывались из-за кочевого образа жизни. Борис согласился с тем, что надо переезжать в Москву и устраивать здесь центр. Осуществить переезд для него было относительно легко, потому что Люба оставалась прописанной у родителей, а мужа к жене не могли не пустить. Самым неприятным было то, что у родителей Любы была только одна комната и, в случае переезда, надо было жить вчетвером.

— Для тебя у меня припасено несколько конспиративных квартир, — закончил Борис, — есть два архитектора, очень близкие к нам люди, на активную работу они не идут, но жить, даже нелегально, в их квартирах можно. Вообще, частично помогающих делу, примерно, в десять раз больше, чем активно работающих, а сочувствующих в тысячу раз больше, чем частично помогающих — трудно, но «есть еще порох в пороховницах».

— А что из себя представляет Анохин в настоящее время? — спросил Павел, — в классе он держался довольно прилично, хотя иногда под нажимом и шел на компромиссы. — Павел вспомнил, как Анохин неохотно поднимался на сцену, стесняясь и краснея, во время инсценировки «суда над старой школой».

— Парень хороший и нам сочувствует, — как всегда решительно, сказал Борис, — хотя по натуре немножко чиновник. Я его уже наполовину завербовал.

— А что ты скажешь о муже Наталии Михайловны? — Павел немного потупился.

— Тебе, наверно, не понравилось, как он ответил ей относительно Михаила Михайловича? — спросил в свою очередь Борис.

— Да, пожалуй это…

— Человек он слабый, неустойчивый, любит выпить, но мы его общими усилиями тянем.

— А как он — не может оказаться осведомителем ГПУ?

Борис задумался…

— Пожалуй, может, — наконец, ответил он с расстановкой, — на своих едва ли… однако, надо это обдумать.

Глава девятая

СЛОМЛЕННЫЕ

Бывая по делам в Москве и задерживаясь в учреждениях, Павел перестал возвращаться по вечерам на участок, используя их для восстановления старых связей. Все свободные дни Павел посвящал тому же. В некоторых случаях ему пришлось испытать горькие разочарования. Решив зайти к Сорокину, Павел вспомнил всё, связанное с этим молодым химиком: в свое время ему было поручено изготовление и заготовка взрывчатых веществ; он был арестован и через две недели выпущен. Лена, барышня, за которой тогда ухаживал Сорокин, незадолго перед арестом группы передала, что Сорокин хочет некоторое время ни с кем не встречаться. — Да, — вспомнил Павел свои тогдашние опасения, — выпущенный через две недели после ареста, обычно, оказывается потом осведомителем, но на допросах меня ни разу не спрашивали ни про Бориса, которого знал Сорокин, ни про взрывчатые вещества. Однако, настоящей уверенности в Сорокине не может быть.

Дверь Павлу открыла миловидная полная женщина.

— Я бы хотел видеть Сорокина.

Женщина внимательно посмотрела на Павла. — Мужа нет дома, но он скоро вернется.

— Так Ваня женился! — обрадовался Павел.

— А вы товарищ мужа? — спросила женщина, настораживаясь.

Павел понял, что сделал промах: кто их знает, нынешних жен, может быть, коммунистка, а тут надо пускаться в ненужные объяснения.

— Да, мы были знакомы когда-то, еще студентами.

— Так вы — не Истомин ли? — улыбнулась женщина доброй улыбкой.

— Да… а что? — смешался Павел.

— Заходите, заходите… теперь мы в другой комнате. — Женщина с опаской оглянулась. Комната была низкая, маленькая и менее уютная, чем та, в которой бывал Павел пять лет назад.

— Меня зовут Катя, — сказала женщина простодушно, протягивая Павлу крепкую полную руку. — Ваня мне много про вас рассказывал, всё жалел и говорил, что вы были самыми лучшими товарищами.

Павел решительно начинал чувствовать доверие к этой простой русской женщине.

— Что же вы, наконец, освободились? Не бойтесь, я всё понимаю, у меня у самой родители сосланы, — говорила она ласково и как-то по-товарищески просто. В углу у кровати стояла детская постелька и оттуда раздавалось басистое покряхтывание.

— У вас уже ребенок?

— Сын.

Павел подошел к кроватке. Из глубины глянули ясные глаза, поразительно напоминавшие глаза Сорокина; круглое, как шар, лицо медленно расплылось в улыбку, толстые с перевязочками ручонки протянулись к Павлу и густой бас произнес: «Гууу!».