Секретарь парткома, старший научный сотрудник, кандидат исторических наук Сергей Иванович Лютиков проводил открытое партсобрание Института истории и археологии АН СССР. Собственно говоря, собрание надо было по распоряжению райкома провести несколько дней назад, сразу после публикации письма Лидии Тимашук и статьи Ольги Чечеткиной "Убийцы в белых халатах". Лютиков оттягивал собрание, пытаясь подготовить выступления достаточно весомые для райкома и в то же время достаточно безопасные для Института. В райкоме Сергею уже дали понять, что борьба с безродными космополитами ведется в ИНИСТАРе недостаточно интенсивно.

Собрание шло гладко. Директор сказал несколько общих слов об усилении классовой борьбы, о глубокой символичности того факта, что презренные агенты международного сионизма были разоблачены простой русской женщиной.

— Да послужит это нам уроком! — слегка надтреснутым голосом воскликнул академик перед "Да здравствует великий вождь и учитель, корифей науки, товарищ Сталин!"

Пожилой гегемон из мастерских археологического сектора с трудом удерживался от мата. Больших усилий ему стоило также произносить слова «космополиты» и «сионисты» вместо привычного "жиды".

Сергей ждал выступления Додика Мирского. Из примерно десятка партийных евреев института суетливый и многословный Додик, давний приятель и карточный партнер, вызывал особую озабоченность. Сергею очень было нужно, чтобы Додик выступил хорошо. Чтобы показать райкому: наши институтские евреи настоящие коммунисты, советские люди, хотя, конечно, и евреи.

Додик выступил вполне прилично, Сергей даже не ожидал. 3аклеймил Джойнт (три четверти сидящих в зале не имели ни малейшего представления о том, что это такое), возмущался коварством и бесчеловечностью врачей-убийц, трижды повторил фамилию Виноградова, этого титулованного псевдоученого, неспроста пролезшего в систему медицинского обслуживания руководителей нашего государства и даже, страшно сказать, самого вождя и учителя. Слава нашим органам, вовремя обезвредивших эту банду! Напомнил Додик и о традиционном интернационализме коммунистической партии.

В общем собрание прошло хорошо. Может быть удастся обойтись без увольнений. Академик, правда, мандражит ужасно, все хочет выслужиться, как бы не опоздать. С ним справиться можно. Он боится Сергея, знает о его цековских связях.

Домой Сергей пришел поздно. Добираться из центра до ДНР-3, одиноко торчащего на пустыре далеко за Калужской заставой, не так-то просто. Валя давно уложила двухлетнего Илюшу. Теща, Раиса Алексеевна, с понедельника до субботы живущая с ними (не оставлять же сына на произвол полуграмотных баб в переполненных яслях), тоже спала уже в маленькой «детской» комнате их двухкомнатной квартиры. Валя собиралась ложиться: завтра на закрытых кортах ЦДКА начинается зимнее первенство Союза.

— Что так поздно, Сережа? Я в партком звонила, никого не было.

— Собрание затянулось, потом в райкоме у первого совещание секретарей академических институтов. Инструктировали, накачивали.

— Есть хочешь? Я оставила на кухне. Разогрей сам, мне спать пора. Да, совсем забыла, тебя Великанов спрашивал, просил позвонить.

Сергей позвонил Великанову утром, но Бориса не застал. Поговорил с Ларисой.

— Это ты, Сережа? Боря сегодня рано ушел. У него в девять лекция. Он очень ждал вчера твоего звонка.

— Не знаешь, зачем?

— Он не сказал, а может и сказал, но я забыла. Не до того.

— Как девочки?

— Мучаюсь с ними. Плачут все время. С молоком у меня плохо, не хватает. Вот и сейчас жду, свекровь в консультацию за бутылками побежала.

У Великановых долго не было детей, а несколько месяцев назад родились двойняшки. Лариса всем знакомым объясняла: не убереглись, случайно.

Сергей прямо из дому заехал на Кудринку. Кафедра физиологии занимала почти весь первый этаж огромного "желтого дома", как называл ЦИУ Борис. Сергей подождал в коридоре конца лекции. Ровно без четверти одиннадцать из аудитории вывалилась толпа «усовершенствующихся», главным образом дамы средних лет. Потом, не спеша, вышел Борис.

— Спасибо, что пришел. Здесь говорить неудобно, я оденусь, провожу тебя.

Плохонькое драповое пальто вряд ли защищало Бориса от злого мороза. Сергею стало неуютно в своем теплом шикарном полушубке, по дешевке купленном в цековском распределителе.

— В чем дело, Борис, что случилось?

— С Соней плохо. Ты ведь знаешь, Яшу арестовали, а несколько дней назад ее уволили. Помоги, Сережа. Куда ей деваться с фамилией Кацнельсон и репрессированным мужем? У нее на руках пятилетний сын и старуха мать. Может, им из Москвы уехать? Она боится, что и ее возьмут.

— Некуда уезжать. Чего самой спешить, их всех не сегодня-завтра из Москвы попросят.

— Кого их?

— Евреев. В Биробиджане бараки строят. Иоська, видно, хочет закончить великое дело, начатое Гитлером.

— Что же это творится, Сережа? Зачем?

— Кто знает, что у этого параноика на уме. Во всяком случае чувство собственного достоинства многих граждан нашего обширного отечества поднимается на необозримую высоту. Разве не "приятно и радостно сознавать", как выразился наш отец и учитель, что ты не еврей, что у тебя в пятом пункте стоит правильная национальность?

— Брось паясничать! Я серьезно спрашиваю.

— А я не шучу. Соне помочь попробую. Думаю, удастся. Блат в период реконструкции решает все. В библиотеке Иностранной литературы, знаешь, на Варварке, директором некая Маргарита Ивановна Рудомино. Сама в седле сидит не так уж твердо, но людям помогать не боится. Я попрошу, возьмет Соню в библиографическую группу. Соня ведь языки знает?

— Знает. Французский и английский. Не понимаю. Разве отдел кадров пропустит?

— Приказ подписывает директор. И отделу кадров в этом случае только одно остается — сообщить куда следует. Полагаю, с моей помощью (кое-какие связи у меня остались) Маргарита Ивановна выдержит. А там посмотрим. Так или иначе скоро все должно определиться. Либо Сонечке с домочадцами околевать в биробиджанских бараках, либо…

Сергей замолчал.

— Что "либо"?

— Иоська не вечен. Один хороший ударчик его уже стукнул. Еще в сорок девятом, на семидесятилетии заметно было. Я тебе вот что скажу. Если кому-нибудь очень нужно его прикончить (думаю, многим нужно), ничего лучше, чем убрать его давнего лечащего врача этот «кто-нибудь» не придумает. Может быть все это дело врачей из-за одного Виноградова и затеяли. А евреев заодно для камуфляжа, чтобы Иоське напоследок удовольствие доставить. А может и наоборот: Виноградова умело пристегнули к независимо запланированной акции в рамках борьбы с безродными космополитами, возглавляемой великим русским патриотом Иосифом Джугашвили.

Ладно, Борька, к Сонечке я сам зайду. По телефону с ней не говори, слушают небось, сволочи. Барыне привет и сочувствие, — измучили вы ее с Лариской.

Глава XIII. БОРИС

Борис Александрович встал, как всегда, рано. Спешить некуда, но многолетняя привычка работать по утрам, "на свежую голову", как говорила Елизавета Тимофеевна, поднимала его в шесть часов без будильника. В сущности никакой важной работы давно не было. Он потихоньку писал монографию, даже скорее курс лекции под условным названием "Физико-химическая физиология клетки". Нынешние сухие специализированные или трепаческие учебники раздражали его. Любимая им "Общая физиология" покойного его учителя Дмитрия Леонидовича Рубинштейна безнадежно устарела. Борис Александрович писал для себя, понимал, что опубликовать книгу необремененному высокими званиями пенсионеру практически невозможно.

Последние известия по "Дойче Велле". Все-таки они идиоты. Принимают всерьез горбачевскую пропаганду. Что, собственно, он сделал? Расширил рамки дозволенного журналистам, снял и отдал под суд сотню — другую проворовавшихся бюрократов из средних эшелонов власти и несколько человек из верхних. Разрешил показать десяток «полочных» фильмов и опубликовать не очень крамольных покойников. Он, конечно, умнее и образованнее последних наших маразматиков. Наверное, скрывал свои способности, иначе наверх не взобраться. В сущности такой же демагог и лжец, как и все они. Принял старые американские предложения и кричит на весь мир об инициативах.