Ксения на четвереньках бросилась к нему и дернув что-то у своих ног вытащила белоснежную нижнюю юбку, которой и заткнула рану несчастного. Тот еще успел что-то пробормотать ей, но тут же потерял сознание. Неужели ее привязанность так сильна? Ведь теперь не простит.

Тюхтяев освободил графа и Репина.

— Подумать только, Алексей Борисович хранил столько тайн, а погорел на увлечении генеалогией. — изумлялся Татищев, потирая затекшие руки. Можно подумать, ты сам ни на чем не погорел, интриган чертов.

— Он мертв, дитя мое? — прихрамывая, к ней подошел Репин.

— Нет, пульс еще есть. Врача бы. — тонким голосом произнесла женщина в разорванном платье. Репин покачал головой, оценивая ручейки темной крови, бегущие по белому батисту и подобрал чей-то плащ, деликатно передав его Ксении. Та даже не заметила.

Канкрин, связанный своими недавними пленниками, презрительно наблюдал за их совещанием.

— Полагаю, именно сейчас нам стоит определиться с дальнейшими действиями. — начал было Тюхтяев, переводя взгляд с одного зачинщика этого бардака на другого.

— Мы с сожалением должны сообщить родственникам о кончине Николая Валериановича. — решительно выговорил Татищев.

— Ну будет тебе, Николенька, будет. — похлопал его по плечу старик. — Покойники завсегда больше доверия вызывают, обмолвки их, бумаги. А вот ежели мы с тобой случайно совершенно стали свидетелями того, как несчастным овладело безумие от гашиша афганского, злоупотребления абсентом, али еще какой напасти, то нам-то точно поверят.

Пленник в ужасе замотал головой.

— Точно, наши слова, да еще подтвержденные Михаилом Борисовичем, примут как данность. А после в приступе безумия пристрелил итальянца.

— Из-за женщины? — кивнул в сторону Ксении старик.

— Нет, по карточному долгу. Ксении Александровне и без того переживаний хватило.

— И мы все пытались ему помешать, но не успели. — трое мужчин с прискорбием взирали на связанного. — И все эти дни у тебя в загородном доме провели. За играми.

Так и пришлось самому сбегать к коллегам, отправить их за нужными людьми, и вскоре дом тонкими струйками начали заполнять мужчины в мундирах и неприметных костюмах. На них срывался граф Татищев, не стесняя себя присутствием дамы. Та все еще держала за руку полупокойника.

Вскоре граф свалил необходимость повторять эту байку на старшего и младшего товарищей, а сам рывком поставил Ксению на ноги.

— Домой, сейчас же.

Чуть отвлекшись от вопросов Тюхтяев наблюдал, как граф решительно тащит Ксению к экипажу. Завернутая в большой мужской плащ она казалась еще более хрупкой, ранимой, но глаза ее не отрывались от него. И было в них то, что заставляло желать всем посторонним провалиться в преисподнюю прямо сейчас и оставить их вдвоем.

На рассвете Михаилу Борисовичу удалось закончить с отчетами и рапортами, и даже улучить возможность заехать домой. Граф предоставил ему пару дней «отдохнуть» и на них были свои планы.

Отмывшись от подвальной грязи, а заодно и поцелуев юной графини, статский советник вытянулся на кушетке. Несмотря на усталость последних дней, сон не шел, напротив, одолевали посторонние мысли, разнообразные, но вращающиеся вокруг одной и той же точки, расположенной в Климовом переулке.

В конце-то концов, он сам этого хочет. Да, себе-то можно признаться — он хочет эту безумную женщину, не похожую ни на кого ранее. Рядом с которой так часто чувствует себя то последним дураком, то героем. Да, глупцом чаще, но это же не навсегда. Они привыкнут друг к другу, она остепенится, ну хоть чуть-чуть. Может быть.

Да и если не остепениться — с такой интересно. Он не мог навскидку вспомнить дам, которые бы не играли в эту интересность, но оказывались настолько эрудированными собеседницами, при этом не скатываясь в область синих чулок или роковых красоток.

Двадцать четыре и сорок семь. Очень большая разница. Не скандально большая, но при ее темпераменте… Двадцать три года. Целая жизнь. У него могла бы быть дочь ее возраста — и он бы уже давно поседел и облысел от страха. Двадцать три года. Всего. Зато он сможет прожить с ней нескучные годы. И умереть от разрыва сердца после очередного ее подвига. Но несмотря на эти двадцать три года, вчера он разницу не почувствовал: не появись вовремя незадачливая стража, послал бы к чертям благопристойность и доводы разума.

Знатностью его род определенно уступает Татищевым, но не хуже Нечаевых. Так что хоть с этой стороны в его затее слабых мест нет. Но в целом авантюра еще та.

Полагаясь на дар убеждения графа Татищева, Тюхтяев предполагал некоторый шанс согласия. Не хотелось бы принуждать ее к чему-либо, это себе дороже, но в подвале она была искренна.

К чему сомневаться — нужно поговорить и выяснить, что она сама думает. В конце-то концов, она принимает его в своем доме, даже позволяет оставаться там ночевать. Значит симпатизирует. Скорее всего.

Так и не заснув толком, статский советник долго выбирал наряд. Остановился на парадном мундире. Потом понял, что это перебор — такое она осмеивает с воодушевлением, там что вернулся к обычному костюму, долго думал, как начать и не надумав ничего дельного, решил компенсировать ущерб.

С утра заехал на Никольскую, то есть на улицу Глинки (невозможно же это так переименовывать названия) в магазин Гвардейского экономического общества, выбрал подарок, который был вопиющим нарушением приличий, но она так сокрушалась вчера утрате! И со времен прошлого сватовства он помнил о необходимости цветов. Как же тогда все было просто — предложение после пары общих обедов и одного танцевального вечера, ни полуголых портретов, ни коз, ни похищений, ни поцелуев в подвале.

Да, большой букет роз. Красных, все же она некоторым образом вдова.

До сих пор в голове не укладывается как могли сойтись эта невозможная женщина и восторженный мечтатель Петя Татищев. Михаил Борисович прекрасно его помнил и пусть не разделял мнение графа о никчемности отпрыска, понимал, что сделан был мальчик из другого теста. А Ксения при всех своих благородных порывах, искренности и страстности — цинична, прямолинейна, склонна к авантюрам, избыточно предприимчива, прагматична и рассудительна. Да, все очевидцы описывали их семейное счастье, но как? И если уж совсем начистоту, то она куда больше подходила Татищеву-старшему, чем младшему, даже странно, что тот сам проглядел такое сокровище. Невозможно подумать, что подобный человек решится на скандальный развод, но они же так спорят, что искры летят, она фонтанирует идеями, а он тараном продвигает те, в которые поверит, между ними словно электричество пробегает. И оба этого не замечают.

Здравый смысл вывесил белый флаг ревности. За сутки Тюхтяев успел попереживать и насчет обоих Татищевых, и ди Больо, и неизвестного художника, посмевшего сделать такой провокационный портрет, да и мало ли других, которые видят ее каждый день и могут забрать себе.

Поэтому с предложением пора поспешить.

Вышла к нему завернутая в темный шелк от подбородка до пят. Наверняка, после вчерашнего стесняется, но чтобы так закрываться? Что-то, когда коленками блистала, не смущалась, а сейчас то взглянет исподлобья, то покраснеет, то глаза прячет.

Улыбнулась, протянула свою тонкую и как оказалось не только умелую, но и ласковую руку, а сама уставилась на полосатую коробку.

Начинать он хотел не с этого, но раз уж так пошло, придется объясниться.

— Это Вам взамен… Вчера я нанес ущерб Вашему гардеробу.

На лице мелькнуло изумление, недоумение, странная гримаса, которую идентифицировать не удалось, а потом она рассмеялась. И размахивая руками продолжила громко смеяться, минуту, другую, потом уже плечи начали вздрагивать от слез. Он помялся, пересел поближе, приобнял. Что делать с женскими слезами, когда они не средство манипуляции, он не знал.