— Выручай, Михаил Борисович! — раз граф Татищев примчался в столицу из своей деревни, что-то явно произошло. И статский советник Тюхтяев не смог отказать телеграмме с просьбой о приезде.

Лакей разлил по стопкам водку, и собеседники воздали должное стерляжьей ухе.

— Чем смогу, Николай Владимирович. — Михаил Борисович Тюхтяев статский советник для всех, кроме старшего товарища, с которым начинал службу в одном департаменте еще двадцать лет назад. Тогда блестящий офицер, едва остепенившийся, обзаведясь наследником по настоянию близких сменил гвардейский мундир на не столь популярную в народе форму МВД и резво шел по карьерной лестнице. А провинциальный выскочка оказался идеальной тенью, способной откопать любую информацию, так что они были созданы друг для друга. Странно, что оба еще и сдружились, пусть и не домами, а в рамках товарищеских отношений, да и в дальнейшем, куда бы судьба их не заносила, не теряли связей. Оба рано овдовели, но если Тюхтяев вскоре малодушно порадовался освободившемуся времени и свободе маневра, то граф не терял надежд преумножить род. Старшенький мальчик рос хилым, ожиданий родителя не оправдывал, так что, когда юная Оленька Чемизова привлекла внимание графа на рождественском балу, участь ее была решена. Двое детей, появившихся друг за другом, подтверждали поговорку о коне и борозде, так что роду Татищевых вымирание не грозило.

— Петруша мой перед смертью имел неосторожность жениться. — начал издалека граф. — Да ты помнишь, я еще осенью просил следствие по нему прикрыть.

Было такое, было. Помнится, тогда надворному советнику Фохту выговор делали за излишнее рвение. Да уж быльем та история поросла, как и могилка покойного Петруши.

Граф же расхаживал по кабинету, грозно сводя брови, раздувая бакенбарды и шевеля морщинками на идеально круглом своде черепа, который потихоньку начинал светиться внутренним светом, а Тюхтяев еще помнил густые кудри на этой бедовой головушке.

— Партию выбрал самую неподходящую — сирота, бесприданница, отец покончил с собой, сама имеет репутацию сомнительную. Подумать только, в купеческой лавке работала. Манеры ужасные, даже французского не знает. Но мой дурак, Царствие ему Небесное, в ее пользу завещание составил и попросил позаботиться. Я позволил ей жить на Моховой, компаньонку к ней приставили.

— И как? — заинтересовался такой семейной чуткостью Тюхтяев.

— Да впустую пока. Вроде бы компаньонка может собрать компрометирующую информацию, письма там всякие… Да не смотри ты так на меня! Это Ольгина инициатива была. И спровадили бы ее куда подальше, без скандала. Но теперь эта женщина пропала, как сквозь землю. — заключил граф.

Тюхтяев рассматривал письма.

— И что? — он посмотрел на старшего товарища.

— Обеих не видели с того дня, как она эти письма написала.

— А в завещании свое состояние она делит между Вашей дочерью и неизвестным купцом. — уточнил Тюхтяев в своих записях.

— Назови прямо, любовнику своему деньги оставляет. — раздраженно махнул рукой граф.

— Если любовнику, то причем тут Наталья Николаевна? — резонно возразил сыщик. — Мне еще не попадались этакие влюбленные женщины, которые бы такой благотворительностью занимались. Или вы всей душой приняли ее в семью?

— Нет.

— Тогда еще менее понятно все.

Осмотрел комнаты пропавших. Если семья Татищевых пыталась указать нежеланной родственнице на ее место, то это получилось — в свое время его в этом доме принимали куда роскошнее. А тут простенькая, не очень просторная комната, кровать, столик, ширма, за которой умывальные принадлежности. Вот щетка какая-то необычная, узенькая, ярко окрашенная. В платяном шкафу сплошь чернота. В секретере открытки из монастырей, Священное Писание, наброски письма графу, но без определенного смысла. Фотокарточка одна, где рядом с сияющим Петром Татищевым стоит рослая темноволосая девица с легкой улыбкой и дерзким взглядом. Фотокарточка маленькая, черты лица рассмотреть трудно, но помня рост покойника, понятно, что не дюймовочку в жены брал. В чулане обнаружился сундук. Первый из трех. Там облака ярких летних платьев, альбом с акварелями покойного мужа, если рассмотреть подписи, гимназический учебник по грамматике, «Азбука цветов». В прочих сундуках хранилось наивное по столичным меркам, непереносимо провинциальное приданное. Белье, посуда какая-то, летняя обувь, необычного покроя зимняя короткая душегрея. Внутри нее аккуратно сложены засушенный букет и несколько нежных записочек от Пети Татищева.

«Радость моя», «Твой самый счастливый мужъ», «Любимая». Вряд ли притворялся.

Трудно описать характер человека по такому набору вещей, но образ нищей провинциалки, попавшей в респектабельный дом и обезумевшей от восторга может получиться почти гладким. Тогда кто писал эти взвешенные письма?

А вот и другая комната. Едва ли не просторнее первой и это первый намек на презрение к новоявленной Татищевой. Платьев побольше, полки заставлены книгами, причем половина едва прошла цензуру, а вот эти четыре точно запрещены. Значит, склонна к революционным идеям. Интересный выбор кандидатуры для компаньонки. Ольга Александровна в своем репертуаре.

В секретере пусто, но на бумагах остался маслянистый след. После небольшого исследования волосы на голове статского советника немного приподнялись и с тщанием ищейки он обыскал всю эту комнатку. В немудреном тайничке с края матраса нашелся дневник, где компаньонка жаловалась на судьбу, переживала о судьбе тайного движения, восхищалась своими соратниками, страдала от необходимости общаться с госпожой Татищевой, у которой, к удивлению Тюхтяева, обнаружились зачатки здравого смысла. Графиня изощренно костерила революционеров всех мастей (цитаты прилагались), рекомендовала всем реформаторам вдумчивый труд на лесозаготовках бескрайней Сибири, всецело поддерживала «жесткую вертикаль власти». Тюхтяев оглянулся на соседнюю, практически выхолощенную комнатку: три книжки и сформированный взгляд на государственное устройство. Несколько немудреных открыток и удивительное остроумие.

Следующей точкой после осмотра усадьбы оказалась Гороховая, 2. В отчетах о происшествиях за три последних недели обнаружилось много разного, из которого особого внимания заслуживали несколько неопознанных женских трупов да странный взрыв в здании старого бакалейного склада на Лиговке.

Взрыв неприятным образом связывал госпожу Чернышову, юную графиню, Николая Владимировича и долгое муторное расследование. Тюхтяев осмотрел место взрыва и обнаруженные улики. Три мужских трупа, один из которых удалось опознать, а два так и оставались пока невостребованными. Студент Алексей Михайлович Пастухов практически подобрался к грани отчисления за активную поддержку идей народовольцев, чтение и распространение запрещенной литературы. Чуть-чуть руководство не успело, а теперь вот оправдывается в разных ведомствах. Искалеченное тело сорокалетнего мужчины Тюхтяев опознал сам — господина Никифорова его служба изучила вдоль и поперек еще до ссылки, вот и свезло вновь повстречаться. Третий участник тайной посиделки так и не раскрыл своих секретов. Помимо прочего обнаружилась женская нога, оторванная ниже колена, фрагмент черепа с прядями длинных черных волос, пусть и малость обгоревших, несколько костей, да гагатовые траурные бусы.