— Усман-ака просит вас зайти в контору.

Шакир вгляделся в ее дряблое, темное от загара лицо.

— Вы говорите о директоре?

— О нем.

— Ташкулов тоже в конторе?

— Его нет.

— А начальник СМУ Нурзалиев?

— Он там.

Сборщики обрадовались. Сейчас все выяснится. И они направились за старой женщиной к воротам и пошли бы куда быстрее, если бы она поспевала. Она еле тащилась, глядя себе под ноги. Рудена завела с нею разговор.

Ее звали Евдокией Фоминичной, она родилась в Голодной степи семьдесят шесть лет назад, в России никогда не бывала. Ее отец еще парнем приехал сюда с родителями по вербовке Переселенческого управления вместе с другими крестьянами из Минской, Смоленской, Полтавской губерний, потому что в обширном Туркестане хватало земель, которых никогда не касался плуг, а в обширной России — мужиков, из поколения в поколение остававшихся малоземельными и безземельными. Отец этой женщины не долго крестьянствовал, он поступил работать на сооружение первого оросительного канала от Сыр-Дарьи в Голодную степь, который строился на средства великого князя Николая Константиновича Романова.

От изумления Горбушин и Шакир шаг попридержали, готовые к расспросам, но тут все вышли за ворота и почти столкнулись с пляшущим на дороге человеком. Был он без фуражки, черные, длинные, как у женщины, волосы всклокочены, падая на лицо, они полузакрыли его, а борода начиналась словно от висков и занавесила грудь. С погасшей папиросой в зубах он тяжело топтался на месте, чуть похлопывая себя широкой, как лопата, ладонью по животу, по груди, по лбу.

Рудена как бы вновь увидела ночь в степных просторах, напугавших ее, и в свете молнии высунувшуюся из кабины голову человека, похожую на голову льва.

Узнал шофера и Шакир. Он приветственно поднял, посмеиваясь, руку;

— Грузи скора!..

Человек продолжал плясать, обращая внимание лишь на мальчишек, стоявших перед ним и жадно смотревших на него.

Евдокия Фоминична оказалась словоохотливей:

— Это наш шофер Роман, цыган из рода люли…

Шакир воскликнул:

— И великий князь, его императорское высочество, и цыган из рода люли… Какие у вас типы! А что это такое, род люли, тоже императорский? Тогда я сейчас сниму перед Романом шапку!

— Бес его знает, у него спрашивайте. Не человек он. Глядите, какие волосья… Год, поди, не расчесывал. А все вино. Сам его гонит из кишмиша. А опоздает на работу — так вот и выделывает перед окнами конторы эту карусель, пока не выйдут приказать вахтеру пропустить на завод бедокура либо Усман-ака, либо Григорий Иваныч, либо Гулам-ака.

— А танцует неважно, хоть и цыган из рода люли!  — решил Шакир.

Евдокия Фоминична, уже поднимаясь в контору по ступенькам деревянного крыльца, глуховато добавила:

— Вчера прибежал ко мне вахтер и гонит меня: скорей ступай к Роману, пусть едет на станцию, к нам из Ленинграда люди приехали работать… А ведь я его, почитай, больше часа будила. Храпит себе, как паровоз, и только. Я и по лбу кулаком стучала, и за бороду дергала, потом осерчала и ладонью рот закрыла и нажала… Тут он и проснулся. Вы-то, поди, ждали, ждали машину… Ночь какая страшная выдалась!

8

В кабинете Джабарова шеф-монтеров ждало начальство. Директор — за новым желтоватеньким письменным столом, на разостланной газете лежала его тюбетейка. Главный инженер завода, кореец Григорий Иванович Ким, пожилой человек с энергичным лицом. Начальник СМУ инженер Дженбек Нурзалиев, молодой киргиз спортивного вида с загорелым до синеватой черноты лицом и зачесанными черными, без блеска, волосами. У окна сидел, поставив локоть на подоконник, ладонью подпирая голову, бригадир слесарей-монтажников, секретарь партийной организации завода Нариман Абдулахатович Рахимбаев, старый узбек с седыми волосами.

Джабаров познакомил ленинградцев с присутствующими, потом он скучно взглянул на Евдокию Фоминичну, задержавшуюся у порога.

— Работает ногами?

— Вытряхивает хмель!

Быстро заговорил с легким акцентом Григорий Иванович, поручая уборщице сказать вахтеру, чтобы пропустил Романа на завод. Отдав это указание, он обратился к шеф-монтерам:

— Вот, товарищи механики, поинтересуйтесь, как мы живем. Человек пьет горькую, но мы не можем его уволить, я вам больше скажу, мы боимся, что он уйдет от нас. Из-за него, извините нас великодушно, мы не смогли вчера подать вам машину вовремя…

— Ну что вы… Это пустяк,  — слегка смутился Горбушин.

— Голодная степь давно уже не голодная, на нее сам аллах глядит с неба и не может нарадоваться,  — продолжал Григорий Иванович быстро, легко, с мягкой иронией.  — Но люди почему-то игнорируют ее; посевы хлопчатника растут из года в год к нашей радости, люди живут очень хорошо, а новых поселенцев приезжает недостаточно.

Горбушин заметил: и главный инженер, как час назад Ташкулов и Гулян, заговорил прежде всего о нехватке рабочих рук.

Вошел главный механик Ташкулов, важно проговорив «салам», опустился на стул за спиной директора, оглядел всех пристальным взглядом. Джабаров, попросив Нурзалнева доложить, как идет строительство ДЭС, неожиданно прибавил:

— Да говори правду, Дженбек!

— Я брехать не умею,  — засмеялся, обнаружив великолепный баритон, Нурзалиев.

— Все мы брехать не умеем,  — скучно сказал Джабаров.

Перестав смеяться, Нурзалиев заявил, что надобностц в докладе нет. Мастера из Ленинграда ДЭС осмотрели.

— Все-таки?..  — настаивал и все больше мрачнел Джабаров.

Горбушин согласился с Нурзалиевым: начальник СМУ прав, повторяться не надо. Они все видели. Приступить к монтажу завтра, как намеревались, они не смогут, потому что, видимо, придется по телефону консультироваться с руководством в Ленинграде.

Возникло молчание. Все думали. Потом заговорил Джабаров явно не о том, чего ждали от него присутствующие:

— Кто из вас, товарищи сборщики, обидел Рипсиме Гулян?

Рудена подхватила:

— Простите… Если вы имеете в виду девушку, убежавшую от нас, то еще неизвестно, кто кого обидел больше, мы ее или она нас… Ведь это она контролировала строительство ДЭС?

— Да.

— Она инженер?

— Инженер.

Рудена быстро бросила на Горбушина иронический и торжествующий взгляд. Потом опять повернулась к Джабарову и сказала, что благодаря такому замечательному контролю инженера Гулян они не могут монтировать машины и вынуждены вернуться в Ленинград. Сверх меры дружная реакция присутствующих на эти слова удивила даже Шакира.

Так пчелы, если стукнуть пальцами по улью, издают шум, похожий на глубокий вздох человека. В голосах людей зазвучали недоумение, беспокойство, протест. Рудена растерялась. Шакир выжидающе, плотно сжал губы. Горбушин опустил голову.

Так с ним иногда случалось. Если оратор на трибуне терял чувство меры и в зале начинали смеяться, ожидая от него очередной нелепости, Горбушин не смеялся вместе со всеми, он с чувством неловкости за неудачника опускал голову и не мог ее поднять, пока оратор находился на трибуне.

Бестактность Рудены заставила Горбушина вспомнить начальника цеха. Готовя их к поездке в Узбекистан, Скуратов иной раз обеспокоенно взглядывал на Рудену, а ему, Горбушину, признался: ни за что бы не послал ее с ними, да некем заменить, все шеф-монтеры на объектах. Он просил не забывать о ее грубоватом характере, которым она по всегда умеет управлять, просил чаще напоминать ей, что она в братской республике и вести себя должна с достоинством. Горбушин обещал не забывать об этом, но тут внезапно возникли у него эти новые отношения с нею, ошеломившие его своей ненужностью, и он почти утратил над Руденой власть бригадира.

Горбушин с опущенной головой ждал, когда его выручит Шакир, и не ошибся в этом ожидании. Шакир резковато сказал Рудене:

— Не спеши с выводами! Бригадир не принял окончательного решения, а ты чего выскакиваешь?

Когда все успокоились, бригадир монтажников Рахимбаев сказал Рудене на чистом русском языке, что Гулян не виновата, она работала на ДЭС не по специальности, ожидая, когда пустят завод и она займется хлопкообработкой, чему училась в текстильном институте в Ташкенте. Нельзя очень уж за этот брак винить и строителей, так как большинство из них вчерашние разнорабочие.