Только дон Тадео и два чилийских вождя оставались невидимы. Валентин небрежно опирался на ружье. Граф не знал, верить ли ему своим глазам и тщетно спрашивал себя, где его друзья набрали столько солдат. Однако ж на лице его не обнаруживалось никаких следов удивления; он спокойно обернулся к Бустаменте и сказал ему с насмешливой улыбкой.

– Видите, генерал, что ответ не заставил ждать себя: слушайте, пожалуйста.

– Граф, – вскричал Валентин голосом, раздавшимся как гром, – от имени ваших товарищей, которые уполномочили меня отвечать вам, я говорю, что вы прекрасно поступили, отвергнув постыдные предложения, сделанные вам; нас здесь полтораста человек, решившихся скорее погибнуть, нежели признать их.

Число полтораста произвело большой эффект на ароканских вождей. Они уже и без того достаточно были расстроены известием о том, что чилийские пленники успели убежать из лагеря с оружием и багажом и присоединились к осажденным.

Нужно ли объяснять, что побег пленных был устроен донной Марией и сенатором. Вот какой план придумала она, чтобы принудить ароканов снять осаду; план этот, подобно многим другим, составляемым этой женщиной-демоном, должен был удаться по самой своей смелости.

Если, представляя свой жалкий гарнизон, составленный из трех человек, Луи говорил так надменно, то разумеется он не был расположен изменять свой тон теперь, когда фортуна так явно ему улыбалась.

– Вы видите, – сказал он вождям, – мои товарищи одного мнения со мной.

– Чего же хочет брат мой? – спросил Антинагюэль.

– О! Боже мой, очень немногого, – отвечал молодой человек, – я просто хочу уйти; я не честолюбив и притом мы все люди храбрые; зачем же нам резаться без причины? Это было бы смешно. Воротитесь в ваши укрепления и дайте мне честное слово, что не выйдете оттуда прежде трех часов; в это время я очищу с моим отрядом занимаемый мною пост и удалюсь с оружием и багажом, не спускаясь в долину. Как только я уйду, вы снимете лагерь и отправитесь восвояси, не стараясь догнать меня. Согласны ли вы на эти условия?

Антинагюэль, Черный Олень и Бустаменте несколько секунд совещались шепотом.

– Мы согласны, – сказал наконец Антинагюэль, – мой бледнолицый брат имеет великое сердце; он и его воины могут удалиться куда хотят.

– Хорошо, – сказал граф, сжимая руку, которую протянул к нему токи, – вы храбрый воин и я благодарю вас; но я еще имею к вам одну просьбу, вождь.

– Пусть брат мой объяснится, и если я могу исполнить его желание, то сделаю все... – отвечал Антинагюэль.

– Не делайте вещей вполовину, вождь, – продолжал молодой человек с чувством, – вчера вы захватили в плен нескольких испанцев; возвратите их мне.

– Эти пленники свободны, – отвечал токи с принужденной улыбкой, – они уже присоединились к своим братьям на скале.

Луи понял тогда, отчего так неожиданно увеличился его гарнизон.

– Стало быть, теперь мне остается только удалиться? – сказал Лун.

– Извините! Извините! – вскричал вдруг сенатор, желая воспользоваться случаем и убраться подальше от донны Марии и Бустаменте, общество которых не весьма ему нравилось. – Я тоже был в числе этих пленников.

– Это справедливо, – заметил дон Панчо, – что решит брат мой? – прибавил он, обращаясь к Антинапоэлю.

– Хорошо, пусть этот человек идет, – отвечал Антинагюэль, пожав плечами.

Дон Рамон не заставил ждать себя и поспешно пошел за графом. Луи, вежливо поклонившись Бустаменте и индейским вождям, возвратился в укрепление, где товарищи ожидали его с беспокойством.

Приготовления к отъезду были непродолжительны. Особенно сенатор торопился, так он боялся снова попасть в руки тех, от которых избавился почти чудом.

Если донна Мария и Бустаменте подозревали, что человек, которого они ненавидели и против которого соединились, находился в числе тех, кого они так горячо трудились спасти, какова была бы их досада.

Через несколько часов места, в которых еще так недавно раздавались крики сражающихся, снова впали в безмолвие, нарушаемое иногда только полетом коршуна или быстрым бегом серны. Чилийцы и ароканы исчезли.

ГЛАВА LXIV

Призыв

Была ночь. Валентин и его товарищи все шли.

Как только позиция, так решительно защищаемая, была оставлена, парижанин немедленно принял командование над отрядом. Эта перемена совершилась внезапно, но спокойно, без всяких требований со стороны его товарищей. Все инстинктивно признавали в нем превосходство, которого не знал только он один.

Со времени приезда своего в Америку, Валентин очутился брошенным в жизнь, диаметрально противоположную той, которую он вел до сих пор. Возможности его умножились, развился его ум. Одаренный душой энергической, сердцем горячим, молодой человек был скор на решения, тверд и властен, поэтому-то без ведома своего имел он над всеми его окружавшими то влияние, в котором они не отдавали себе ответа, но которому покорялись невольно.

Луи де Пребуа-Крансэ первый испытал это влияние; сначала он несколько раз старался противиться ему, но скоро принужден был мысленно сознаться в нравственном превосходстве своего друга и наконец уступил.

Ароканы верно исполнили условия: чилийцы спокойно удалились, не приметив ни одного неприятеля. Они шли по дороге в Вальдивию. Между тем, как мы уже сказали, настала ночь: темнота, покрывавшая землю, окутывала все, так что дороги были совершенно не видно. Утомленные лошади едва подвигались, спотыкаясь на каждом шагу.

Валентин справедливо опасался заблудиться. Добравшись кое-как до берега реки, где за несколько дней перед тем происходило возобновление договоров, он остановился на ночь. Молодой человек не хотел в такое позднее время переправляться на другой берег, тем более, что река, обыкновенно походившая скорее на чистый и прозрачный ручей, тихо протекавший по долине, в настоящую минуту, увеличившись от дождей и растаявшего горного снега, с шумом катила свои бурные и мутные воды.

Время от времени холодный ветер потрясал поблекшие листья ив, луна исчезла за облаками, и небо приняло свинцовый оттенок, зловещий и угрожающий. В воздухе пахло грозой. Благоразумие требовало остановиться и искать убежища, а не ехать впотьмах, тем более, что мрак ночи увеличивался с каждой минутой. Приказание остановиться было принято с криками радости товарищами Валентина, и каждый из них поспешил сделать все нужные приготовления, чтобы провести ночь.

Привыкнув к кочевой жизни, американцы чаще спят под открытым небом нежели под крышей и потому никогда не затрудняются, каким образом устроить себе убежище.

Прежде всего разложили огромный костер, чтобы отпугнуть диких зверей и согреться, шалаши из переплетенных ветвей появились как бы по волшебству.

Путники вынули из широких полосатых холстинных мешков шаркэ и поджаренную муку, которые должны были составлять их ужин, всегда короткий для людей, утомленных продолжительным переходом; сон их первая потребность. Через некоторое время, кроме часовых, охранявших общую безопасность, все солдаты спали. Только семь человек, сидевших вокруг огромного костра, который горел посреди лагеря, курили и разговаривали между собой. Читатель, конечно, уже узнал этих людей.

– Друзья мои, – сказал Валентин, вынимая сигару изо рта и следуя глазами за легкой струей синеватого дыма, которую он выпустил, – мы недалеко от Вальдивии.

– За десять миль, – отвечал Жоан.

– Я думаю, – продолжал Валентин, – что прежде чем мы предадимся отдыху, в котором все так нуждаемся, нам не худо было бы условиться в наших действиях.

Все наклонили головы в знак согласия. Валентин продолжал:

– Нам не нужно напоминать причину, которая заставила нас несколько дней тому назад оставить Вальдивию; эта причина становится с каждой минутой важнее и важнее; откладывать долее наши поиски – значит делать труднее нашу обязанность; условимся же хорошенько, для того, чтобы, приняв какое-либо намерение, мы могли исполнить его, не колеблясь и со всей возможной быстротой.