Красавица сдержала слово: она помогла дону Рамону исполнить смелый план, задуманный ею. Дон Панчо остерегался расспрашивать куртизанку; он знал, что она трудится для него и потому был на этот счет совершенно спокоен. Он ожидал терпеливо, когда она сама сочтет нужным рассказать ему все.

ГЛАВА LXIII

Капитуляция

Вернемся в хижину совета, куда граф де Пребуа Крансэ был введен генералом Бустаменте. Дон Панчо имел слишком много личного мужества, чтобы не любить и не ценить это качество в другом. Гордая и надменная поза молодого человека ему понравилась. Поэтому после довольно грубого ответа Луи, дон Панчо вместо того чтобы сердиться на него сказал ему, поклонившись:

– Ваше замечание совершенно справедливо, господин...

– Граф де Пребуа Крансэ, – подсказал француз, кланяясь.

В Америке дворянства не существует, а потому титулы там неизвестны. Однако ж нет на свете другой страны, в которой это дворянство и эти титулы пользовались бы таким почетом! На графа и на маркиза там смотрят как на людей высшего сорта. То, что мы сказали, относится не к одной Южной Америке, где на основании прежних законов, утверждающих, что всякий кастеланец благороден, потомки испанцев могли бы по справедливости иметь притязание на дворянство. В Соединенных Штатах в особенности влияние титулов царствует во всей своей силе.

Бессмертный Фенимор Купер еще прежде нас сделал это замечание в одном из своих романов. Он рассказывает, какой эффект произвело одно из его действующих лиц – американец по происхождению, который, эмигрировав в Англию во время революции, вернулся оттуда с титулом баронета. Эффект этот был огромный, и Купер наивно прибавляет, что достойные янки в полном смысле слова гордились своим соотечественником-баронетом.

Откуда может происходить эта аномалия у таких свирепых республиканцев как американцы? Мы откровенно признаемся в нашем неведении и предоставляем другим, более посвященным в таинства человеческого сердца, старание разрешить этот трудный вопрос.

Бустаменте и дон Рамон глядели на молодого человека с симпатическим любопытством. Через минуту дон Панчо сказал:

– Прежде всего другой вопрос: позвольте мне, граф, спросить вас, каким это образом вы могли очутиться между людьми, которых мы осаждаем?

– По самой простой причине, – отвечал Луи, – я путешествую с несколькими друзьями и многими слугами; вчера шум битвы долетел до нас; между тем несколько испанских солдат прибежали укрыться на ту самую скалу, где я сам искал убежища, вовсе не желая попасть в руки победителей, если бы победителями были ароканы, люди, как говорят, свирепые. Битва, начавшаяся в ущелье, продолжалась в долине; солдаты, слушаясь только своего мужества, выстрелили в неприятеля; и это-то неблагоразумие было для нас так гибельно; мы были замечены.

Бустаменте и сенатор понимали как нельзя лучше, что думать о справедливости этого рассказа, но как люди светские сделали вид, будто поверили ему. Притом, Луи говорил с такой непринужденностью, с такой самоуверенностью, что они слушали его, улыбаясь. Антинагюэль и Черный Олень поверили всему буквально.

– Итак, граф, – спросил Бустаменте, – вы начальник гарнизона?

– Я, господин...

– Генерал дон Панчо Бустаменте.

– Ах! Извините, – сказал Луи с удивленным видом, хотя очень хорошо знал к кому он обращался, – я не знал, генерал.

Дон Панчо улыбнулся с гордостью.

– А велик ли ваш гарнизон? – продолжал он.

– С меня довольно, – небрежно отвечал граф.

– Человек в тридцать? – спросил Бустаменте вкрадчивым тоном.

– Да, почти, – самоуверенно отвечал граф.

Бустаменте встал.

– Как, граф? – вскричал он с притворным гневом. – С тридцатью человеками вы хотите сопротивляться пятистам ароканским воинам, окружающим вас?

– Почему бы и нет? – холодно отвечал молодой человек.

Голос француза был так тверд, взор его бросал такие молнии, что присутствующие задрожали от восторга.

– Но это безумство, – продолжал Бустаменте.

– Нет, это мужество, – отвечал граф. – Все вы, слушающие меня, люди неустрашимые; поэтому слова мои не должны удивлять вас; на моем месте, вы сами поступили бы так же!

– Да! – сказал Антинагюэль. – Брат мой говорит хорошо; это великий вождь между воинами своего народа; окасы будут гордиться победой над ним.

Бустаменте нахмурил брови; свидание принимало направление, не нравившееся ему.

– Попробуйте, вождь, – возразил молодой человек с гордостью, – но скала, укрывающая нас, высока, и мы решились скорее умереть, нежели сдаться.

– Все это одно недоразумение, граф, – сказал Бустаменте примиряющим тоном. – Франция не в войне с Чили, насколько мне известно!

– Я должен в этом признаться, – отвечал Луи.

– Стало быть, как мне кажется, нам гораздо легче условиться нежели вы предполагаете.

– Я вам скажу откровенно, что я приехал в Америку путешествовать, а не драться, и что если бы я мог избегнуть того, что случилось вчера, я сделал бы это охотно.

– В таком случае постараемся как-нибудь окончить нашу распрю.

– Я только этого и желаю.

– И я тоже, – отвечал Бустаменте, – а вы, вождь? – спросил он Антинагюэля.

– Что брат мой сделает, то будет хорошо.

– Тем лучше! – возразил Бустаменте. – Вот каковы мои условия: вы, граф, со всеми французами, сопровождающими вас, имеете право удалиться куда заблагорассудите; но чилийцы и окасы, которые находятся между вами, немедленно должны быть нам выданы.

Граф нахмурил брови, встал и, поклонившись присутствующим с величайшей вежливостью, вышел из хижины. Бустаменте и индейцы переглянулись с удивлением, потом бросились за молодым человеком.

Луи медленными и тихими шагами шел по скале, Бустаменте догнал его неподалеку от укреплений.

– Куда идете вы, граф? – сказал он ему. – Зачем вы ушли так внезапно, не удостоив нас ответом?

Молодой человек остановился.

– Генерал, – отвечал он резким голосом, – после подобного предложения, всякий ответ бесполезен.

– Мне кажется, однако... – возразил дон Панчо.

– Фи, генерал! Не настаивайте, я вернусь к моим товарищам; знайте, что все люди, находящиеся со мной, пользуются моим покровительством; бросить их – значило бы совершить предательство; я убежден, что эти два вождя окасские, слушающие нас, понимают, что я должен прервать все переговоры.

– Брат мой говорит хорошо, – отвечал Антинагюэль, – но воины наши были убиты, пролитая кровь должна быть отомщена.

– Справедливо, – заметил молодой человек, – поэтому я и удаляюсь; честь запрещает мне оставаться здесь долее и слушать предложения, которых я не могу принять.

Говоря таким образом, граф продолжал идти; Бустаменте и индейцы следовали за ним. Они незаметно вышли из лагеря и находились уже недалеко от цитадели.

– Однако ж, граф, – сказал Бустаменте, – вам не следовало бы отказываться так решительно; не мешало бы по крайней мере уведомить ваших товарищей.

– Вы правы, генерал, – сказал Луи с насмешливой улыбкой.

Он вынул записную книжку, написал несколько слов, вырвал листок и сложил его вчетверо.

– Вы теперь же будете удовлетворены, – продолжал он и, приложив руки к губам в виде рупора, громко закричал, – спустите аркан!

Почти немедленно длинная кожаная веревка спустилась со скалы, граф поднял камень, завернул его в листок бумаги и привязал к концу аркана, который опять поднялся кверху. Молодой человек скрестил руки на груди и сказал:

– Вы скоро получите ответ.

В эту минуту в лагере окасов произошло вдруг какое-то волнение: оттуда прибежал, запыхавшись, индеец и шепнул Антинагюэлю несколько слов, которые очевидно сильно его расстроили. Бустаменте разменялся с доном Рамоном значительным взглядом.

Вдруг подвижные укрепления на вершине скалы раздвинулись как бы по волшебству, и платформа оказалась покрытой значительным числом чилийских солдат, вооруженных ружьями; чуть впереди стоял Валентин со своей собакой Цезарем.