— Я ухожу из проекта, а не от тебя, Таш, — на удивление мягко отвечает Клавдия. — Я знаю, что ты сейчас обо мне думаешь, но мне, правда, очень жаль. И я просмотрела все оставшиеся сцены с моим участием. Вырезать меня будет несложно.

Я взрываюсь:

— Ты вообще ничего не понимаешь! Ни сколько времени нужно, чтобы все спланировать. Ни сколько сил мы вложили в сценарий. Это не так-то просто. Тебя нельзя просто вырезать, на Долли куча всего висит. Много слов. Раскрытие героев. А с Бруксом что делать? Ты вообще понимаешь, что он по большей части выходит на сцену только вместе с тобой? Что нам теперь с этим делать, все повыбрасывать? И Брукс будет на экране раза в два меньше, чем планировалось?

— Не надо на меня орать.

Клавдия прижимает колени к груди. Как она только может вести себя так, будто это ее обидели!

— Я уже говорила, что мне очень жаль, но я просто не могу сейчас сниматься.

— Нет, ты просто не хочешь. Ты такая чертова самовлюбленная дура! У тебя нет ни одной веской причины уходить!

— У меня…

— А, ну да. Отличный аргумент. Ты хочешь «насладиться летом», — я небрежно изображаю пальцами кавычки. — Как будто наши съемки просто ад.

— Иногда так и есть.

— Прости, что?

Пустые глаза Клавдии оживают.

— Я сказала, что иногда так и есть. Иногда ты превращаешь их в ад. Ты задираешь нос и начинаешь заморачиваться на «эстетике», на всех этих технических деталях и «идеальных кадрах», так что ты забываешь, что часть актеров - твои друзья, а я - твоя сестра.

— Тебе не понравилось, что в воскресенье я тебя поправила? Я всех поправляю.

— Нет, не в этом дело. Просто… — Клавдия качает головой и обреченно вздыхает. — Я уже сказала тебе, что не смогу найти достаточно веского довода, так что придется тебе просто смириться. Я ухожу.

Я качаю головой. И качаю, и качаю, снова качаю.

— Поверить, блин, не могу.

Но в одном Клавдия права: она никогда не сможет оправдать свое предательство. Я не могу больше ни секунды находиться с ней в одной комнате. Так что хватаю свой пакет с горохом и выбегаю из комнаты.

— Если она хочет уйти, мы не сможем ее остановить.

Голос Джек в телефонной трубке спокойный и даже немного скучающий. Я пытаюсь не злиться. Джек всегда говорит скучающим тоном, даже если мы обсуждаем ее новую любовь или любимую группу.

— Она обязана довести начатое до конца, — возмущаюсь я. — Она обещала, в конце концов.

— Ага, и нарушила обещание. Такова жизнь. Обычное дело. Осталось понять, как переписать сценарий, чтобы Брукс не слишком пострадал.

Я злобно разглядываю висящую на моей кровати гирлянду, пока слезы не застилают глаза.

— Убила бы ее!

— Я тебя понимаю. Но это Клавдия. Она не передумает, так что надо смириться.

— Ты не думаешь… — начинаю я, но не договариваю.

— Чего?

— Это ведь не ударит по остальным? Если она уйдет, за ней не потянутся другие?

— Ни фига. Ты их вчера вообще видела? Они под кайфом не меньше нашего. Это большие возможности и хорошая строчка в резюме. Клавдия не актер, ей не понять. Но никто больше не уйдет, это я тебе гарантирую. Чтобы уйти сейчас, надо быть полным идиотом.

Я вспоминаю вчерашние слова Серены: «Мы делаем то, что бывает раз в жизни».

— Да, — отвечаю я. — Наверно, ты права.

— Кстати, как дела в твоем уголке интернета?

Джек намекает на мою часть обязанностей. Прошло уже больше недели с влога Тейлор Мирс, наши подписчики и просмотры продолжают расти, но уже не на такой бешеной скорости. Та же ситуация и в социальных сетях. Упоминания и фан-арт по-прежнему появляются каждый день, но сейчас их хотя бы можно разгрести. У меня уходит около часа в день, чтобы все просмотреть.

— Все хорошо, — говорю я. — Много приятных комментариев. Кое-что я ретвитнула.

Я не собираюсь упоминать о пяти абзацах, в которых поблагодарила Тейлор Мирс за все ее хорошие слова. Задним числом я понимаю, что это, наверно, было слишком. Кажется, там слишком часто использовано слово «круто».

— Жаль, что мы не можем позволить себе личного секретаря, — замечает Джек. — Я занимаюсь тем, чем занимаюсь, потому что так мне не приходится общаться с людьми. А это общение. С живыми людьми. Мне не в кайф.

Я улыбаюсь в трубку. Джек постоянно старается напомнить мне, что она мизантроп.

— Раз уж мы говорим про уход из проекта, — начинаю я, — мне надо кое-что тебе сказать.

— Таш, если ты сейчас меня бросишь, я на хрен…

— Заткнись и послушай, ладно? Я решила пока приостановить выход влога. Вряд ли я смогу снимать сериал, разгребать социальные сети, работать, да еще и влог снимать. Чем-то придется пожертвовать.

— Ого. Хотя да, разумно. Когда все уляжется, ты всегда можешь к нему вернуться.

— Я тоже так подумала, — отвечаю я, хотя ощущение такое, будто мне врезали под ребра.

Я надеялась, что Джек хотя бы попытается меня переубедить. По крайней мере, скажет, что жить не сможет без «Таш среди чаш»… Но вообще-то сделать перерыв - единственное решение проблемы. И я бы не передумала, даже если бы Джек решила со мной поспорить.

— Ладно, — прощается она, — пойду, поиздеваюсь над лицом Салли.

Звучит странно, но не из уст Джек. Несколько лет назад она начала лепить глиняных кукол в духе Тима Бертона и продавать их через интернет. Она хорошо набила руку и отправляет где-то по дюжине в неделю. С тех пор как их с Тони проект «Шум и эхо» накрылся, она все свободное время посвящает своему магазинчику.

Так что, как и каждый раз, когда Джек говорит о своих куклах, я начинаю неподражаемо фальшиво напевать песенку Салли из «Кошмара перед Рождеством»:

— Мои предчувствия мрачны-ы-ы…

— Боже, Таш!

— С тоской гляжу на лик луны-ы-ы...

— Я сейчас положу трубку.

И кладет.

Я не хочу второго приступа бессонницы подряд, так что спускаюсь в кухню налить себе ромашкового чаю, который бабушка Янг прислала из Окленда на Рождество. В гостиной кто-то смотрит телевизор, чего почти никогда не бывает после десяти вечера. Я ставлю чайник и решаю сунуть нос внутрь. Свет погашен, и в темноте тихо идет черно-белый фильм с Бетт Дейвис. В пляшущем свете телеэкрана я вижу силуэт мамы, прикорнувшей в углу дивана. Она смотрит не в телевизор, а куда-то на стену слева от него. И плачет.

У меня пересыхает в горле. Я уже привыкла, что она проливает слезы раз в год - четырнадцатого января, в день, когда она уехала в Штаты из Новой Зеландии. Но застать ее в таком состоянии в самую заурядную ночь, это неожиданно… и немного неловко.

Чайник начинает закипать. Мама поднимает голову на звук и замечает, что я стою в дверях. Я слабо улыбаюсь и пытаюсь придумать, что сказать.

— Таша, — произносит мама, вытирая рукой глаза и улыбаясь уголками губ. — Я тебя не заметила.

— Я заваривала чай.

— А. Угу.

— Хочешь чашку? — мне наконец удается сказать что-то подходящее.

Повисает долгая пауза - видимо, мама восстанавливает дыхание - а потом произносит:

— Да, было бы очень мило с твоей стороны.

Я киваю и прячусь обратно в кухню как раз к тому моменту, когда чайник закипает. Беру два ситечка заварки, наливаю кипятка в чашки и возвращаюсь в гостиную. Отдаю маме одну из чашек и забираюсь на диван рядом с ней.

Мне нечего ей сказать, так что я просто сижу рядом, и мы пьем чай, пока Бетт Дейвис заполняет каждый кадр уверенным взглядом своих широко раскрытых глаз. Только много минут спустя, когда в моей чашке уже пусто, мама произносит:

— Я по ним скучаю.

Это не простая констатация факта, а признание. Даже теперь, двадцать лет спустя, мамино сердце болит не меньше, чем в тот день, когда она улетела из дома в другое полушарие. Я знаю, что она злится на себя за такие эмоции, считает, что это признак слабости духа. Но мне не кажется, что эти чувства приходят от того, что она мало медитирует или слишком привязана к материальному миру. Моя мама помнит, она еще и дочь. Она человек, она способна чувствовать, и некоторые раны не заживают.