— Да ты…

Карл смеялся над ней. Сидя совершенно прямо и с очень строгим лицом, раскатывался беззвучным смехом, пряча глаза за очками с синими стеклами. Их Карл, видно для разнообразия, купил. В том самом, обчищенном их бандой недомагов, супермаркете.

— Да ну тебя!

Мари сама рассмеялась. Остальные даже не оглядывались, давно привыкнув к Карлу, совершенно точно скучающему по разным проявлениям эмоций и чувств. Особенно в плане посмеяться, подколоть и… поиздеваться. Вел себя как форменный подросток, порой казавшись моложе их, за три дня ставших куда серьезнее. А вот Карл… тот издевался, как мог, становясь даже чем-то обыденным. Хотя тут привыкнуть оказалось тяжело, и ни у кого пока не получалось. Издевался Карл умело и с огоньком, ни разу не повторившись.

Майка, иногда тосковавшая по недавнему прошлому, порой делала селфи, сохраняя в телефон и изредка с тоской просматривавшая их. Карл, пару раз наблюдавший ее с вытянутыми губами, только хмыкал. Сил у него точно хватало не на многое, но на проделки явно имелось. После третьего селфи с «утиным клювом», по мнению Карла, губы вдруг выросли и торчали вперед и вверх целый день. Смеялись все, кроме Майки и, почему-то, Снега. И Злой то ли криво усмехался, то ли просто жвачка ему попалась невкусная… Мари так и не поняла.

А вот сделать звонок отчиму, а Мари так и порывалась, запретил. Строго-настрого, отведя в сторону и что-то нашептав на ухо.

Алекс, нашедший себе профи-доску, вдруг оказался в окружении трех молодых и крепких продавцов, недоуменно смотрящих на тетрадные листы в руках кассира, подсунутые вместо денег. Отвлекать разом разозлившихся парней пришлось Анни, неожиданно превращенной Карлом в модную дурочку-блондинку с юбкой, еле-еле прятавшей трусики. Сам Карл ухахатывался над обоими незадачливыми волшебниками-недоучками, еле сумевших дать деру из магазина. Доску, как несложно догадаться, Алекс оставил там же. А Анни долго ворчала по поводу невозможности хорошо прописать с ноги из-за чертовой юбчонки, на деле оказавшейся мешком из-под картошки, подобранным на мусорке.

Веселился бородатый негодяй в летной куртке как мог и постоянно. И только на второй день Мари поняла простую вещь: она перестала дергаться и высматривать полицейских, наверняка ищущих их. Черно-серебристая борода дрожала в тон хохоту и отвлекала от ненужных опасных мыслей. Как хороший врач, заговаривающий зубы так, что даже не чувствуешь укола.

— Карл?

— Да, Маришка?

— Хорошо, про ведьм все понятно. Скажи, почему мы прячемся, ты же маг. Или…

— Все верно, — шляпа качнулась вслед его кивку, — дежа-вю какая-то, только вот-вот вон тому дурню на тележке все объяснял. Может, у него спросишь?

Спрашивать у Алекса? Ну… Мари не хотела. И даже не из-за несносного характера, нет. Почему-то не могла заговорить с ним, почему-то. Хотя, нет, Мари вполне понимала — почему, но думать про это не хотела. Парни такие дураки, не стоило тратить на них ни времени, ни мыслей.

— Все-таки мне снова рассказывать?

Мари кивнула. Она была даже согласна на эту, такую не нравящуюся, почти до злости, Маришку… Маришка… Маришка!!!

— Магия повсюду, Мари, и она не бесконечна. Есть определенный запас, что растекается по крови каждого необычного существа, даже из Старого народа. Но особенно много ее в магах, они питаются ею, копят год за голом. И еще… Она не всемогуща, не надо так думать. Но маг может очень многое. Ты понимаешь меня?

Вот чего она не любила, так вот такого учительского тона! Почему взрослые так любят вдруг становиться всезнающими и мудрыми, поучающими глупых деток-птенчиков? Понимает, конечно, она ж не дур…

— Мы с тобой не настоящие маги.

Что?!

— Настоящих в мире не так много, и каждый из какой-то древней семьи. Да-да, Маришка, как в том самом фильме с книжкой. Такая вот несправедливость.

— А кто тогда я? Ты? Анни?!

Карл усмехнулся. Недобро и с затаенной в усмешке злостью, давней и обидной.

— Ненастоящие маги, годные только для одной вещи. Какой, хочешь спросить? Воевать, добывая истинным порядок и равновесие в мире. Ты, я, они вон… даже скачущий на своем самокате без ручек Алекс, случайная ошибка, не больше. Вам с Анни даже проще, вы не знали папы с мамой и вам все равно на одну простую вещь. Магия каждому, и мне, передалась через кого-то из родителей.

Простая вещь? Мари покосилась на Алекса, проехавшегося по бордюру. И поняла…

— Его отец ему не родной. И мама никогда этого не говорила мальчишке, и похож он на нее, скорее всего, в лучшем случае. Ну, или отчим хороший человек, вот и все. Никогда ничего не говорил и уж точно не попрекал маму Алекса. Мне даже жаль, что так вышло.

— Жаль?

Карл кивнул.

— Знаешь, где я вырос?

— Где?

— У Северного моря, в стране тюльпанов и мельниц. Через десять лет, после того, как появился на свет, герцог Альба решил прижать нас к ногтю. Пехотные терции испанских наемников, тяжелая конница, пушки и пики, сгоревший порох и плач, вот что хорошо помню сейчас. Но иногда мне снится настоящее детство, когда пахнет маминым хлебом, в очаге горячий молочный суп, а мне только и надо с утра, что выгнать к каналу наших гусей.

Карл снял очки и повернулся к ней. Мари хотела отвести взгляд, но не успела, разом окунувшись в бездонные угли его глаз. Окунулась, замерев и крича от страха где-то в своей голове, потому что…

…копыта взрывали землю, разбрасывая жирные комья, топча аккуратную лужайку рядом с небольшим островерхим домиком. Тот полыхал, поблескивая остатками маленьких стекол в уцелевших переплетах, прятавших за собой белые горшки с цветами. Пестрые занавески уже занялись, но цветы еще смотрели мирно и красиво.

Деревянные остроносые башмаки, полосатые чулки и недавно белый передник, становящийся все более красным. Пятеро усачей в стальных островерхих шлемах-рокантонах, похожих на шляпы, с алебардами и тяжелыми аркебузами, мирно попыхивающими длинными фитилями, резавшими гуся за гусем.

Мари всхлипнула, глядя на мальчишку, только-только прибежавшего со стороны зеленовато-заиленного канала, убегавшего к мельницам на дамбе вдалеке. Смотревшему на грустные и немигающие глаза собственной матери, лежавшей у грязных сапог солдат, не обращавших на паренька никакого внимания.

И зря.

Сталь кирас и шлемов скрипела, загибаясь внутрь. Кричали испуганные кони, сбросившие седоков, взбесившиеся и топчущиеся по ним сталью на копытах. Кричали гуси, окружившие солдата с ножом, гуси, алые почти по самые крылья.

Мальчишку подстрелили в плечо с арбалета, связали по рукам и ногами, тащили к сухому и суровому человеку в черной рясе, с большим распятием на груди и с выбритой тонзурой.

— Ихо де диабло, санкта Мария! Ихо де путал лос диаблос!

Мальчишка смотрел мертвым взглядом на спешно собираемый костер и не слушал монаха, торопливо читавшего что-то на латыни.

— Как ты выжил?

Мари, отпущенная Карлом из его воспоминаний, мелко тряслась, сглатывая пересохшим горлом и блестела глазами. Слезы катились сами по себе, а в душе, ноя и скребясь, бушевала чужая боль и тоска. Как же больно!

Карл усмехнулся, возвращая назад очки.

— Магия оставляет след, Марылька. Мой оказался очень сильным, я почти полностью иссушил себя, не зная, как справиться. Такой вот оказался первый раз, и пришлось выплеснуть все, копившееся мои первые десять лет жизни. А как выжил?

Козодой скрипнул еще раз. Карл вздохнул и щелкнул пальцами. Птица подпрыгнула, неожиданно крякнув и почти упала, в последний момент нелепо замахав крыльями, переливающимися в закатном солнце.

Остальные замерли, глядя на нее, переводили взгляды на Карла, блестевшего ровными и чуть желтоватыми зубами через черноту усов с бородой.

— Чего? Надоел мне этот козодой, пусть думает, что он индоутка. Как выжил? Да просто мимо проходил Якоб, а у него на постоялом дворе в Стреендаме сперли лошадь. Самый настоящий маг захотел спасти, пополнив свою коллекцию, какие-то картины. Ведь у меня на родине любили писать натюрморты, с окороками, фруктами и прочей вкуснятиной. И старика Якоба отправили их спасать, и он, злющий как тысяча лепреконов, шел пешком до речной гавани. А тут жгут меня, мальчишку с половиной магической крови.