Когда тётя Уитни и тётя Оливия откидывают с отца простынь омыть его в последний раз перед приходом людей из похоронного бюро, я выхожу из комнаты. Даже сейчас, когда он умер, мне всё ещё стыдно: за него, за себя, за мою маму.

Когда на подъездную дорожку заезжает катафалк, я чувствую облегчение. Мы напряжённо ждём в гостиной, пока обслуживающий персонал выполнит свою работу. Они появляются через несколько минут, говорят с нами уважительно мягким и тихим голосом, а потом укатывают истощённое, завёрнутое в чёрный виниловый мешок тело отца к катафалку. Сейчас час ночи, но вокруг стоят несколько соседей. Один из служащих закрывает задние двери катафалка, и тётя Оливия тянется ко мне. Я уклоняюсь от её прикосновения и достаю из кармана ключи.

Когда я сажусь в машину, никто меня не останавливает.

Глава 17

Эндрю

Частичкой сознания понимаю, что мой сон какой-то прерывистый: я вздрагиваю, просыпаюсь, потом снова погружаюсь в сон и снова просыпаюсь. Мне снится, что я стою перед дверью своей классной комнаты, кручу ключом в замке, но дверь не открывается. Вытаскиваю ключ, проверяю, не погнут ли он и не отломался ли случайно один из зубьев. Вставляю ключ обратно и поворачиваю, но дверь не открывается.

Слышу сильный стук в дверь и рывком вскакиваю с постели. И снова сильный стук.

Беру телефон со столика рядом с кроватью. Три часа ночи. Моя первая мысль: «Кики!». Сердце в груди начинает бешено стучать. Я включаю свет и, даже не смотря в глазок, открываю дверь.

На пороге стоит Роберт. Немного опухшие глаза, взгляд направлен вниз, руки в карманах толстовки. Я выдаю единственно, на что сейчас способен:

— Тебе нельзя здесь быть.

Роберт с трудом сглатывает и, кажется, пытается что-то сказать. Наконец он решается:

— Можно войти?

Вместо ответа я выхожу на крыльцо. Он колеблется, потом делает один шаг назад, и я закрываю за собой дверь. По Роберту видно, что то, что я только что сделал, ранило его также, как если бы я захлопнул перед ним дверь и вызвал охрану.

Снаружи прохладно и я, поёживаясь, обнимаю себя за плечи. Здесь, под фонарём на крыльце чувствую себя незащищённым, но если я впущу Роберта внутрь, то совершу более серьёзную ошибку. В документе, который всучил мне перед моим уходом мистер Редмон, был список предостерегающих, довольно серьёзных, как по мне, правил поведения:

Не позволяйнарушатьграницы.

Не прикасайся к ученикам, чтобы показать привязанность.

Не оставайся с учеником или ученицей наедине.

— Почему? — спрашивает он слабым голос. — Я думал, что мы — друзья.

Я размышлял об этом весь вечер, пока сидел перед экраном своего компьютера и изучал имена, лица, обвинения, жизни, разрушенные всего лишь неосторожными действиями. Эми МакЭлхенни, двадцать пять лет. Её обвинили в сексуальных отношениях с восемнадцатилетним учеником и суд признал, что она совершила уголовное преступление второй степени тяжести. РэндиЭриас, двадцать семь лет. Ему светит двадцатилетнее тюремное заключение при условии, что он будет признан виновным в сексуальных отношениях с семнадцатилетней девушкой, на которой он планировал жениться с разрешения её матери.

Закон 2003 штата Техас, на основании которого их арестовали, защищает только лиц возрастом до семнадцати лет. Но некоторые самодовольные хвастуны добились, чтобы в этот закон внесли поправки, согласно которым уголовным преступлением считаются сексуальные отношения между педагогами и учениками любого возраста.

Этот закон делает взрослых людей, вступающих в отношения по обоюдному согласию, преступниками, и, хотя критикующих положения этого закона предостаточно, закон остаётся Законом. Эми МакЭлхенни, РэндиЭриас, Мэри Кей Летурно, Рейчел Беркхарт — их имена и публичное рассмотрение их дел стали предостережением для всех: не позволяйте низменным желаниям брать верх и нарушать строгий кодекс поведения учителей.

Выражение боли и замешательства, и, да... возможно, злости на лице Роберта ослабляют мою решимость. И мне приходится напоминать себе о последствиях, представляя своё имя вместе с фото в профиль и анфас, взятые из уголовного дела, на сайте под заголовком «Пятьдесят самых позорных секс-скандалов с участием учителей». Я благодарен, что это случилось сейчас, а не потом, когда, возможно, было бы слишком поздно. Потому что, положа руку на сердце, мои отношения с Робертом были далеки от профессиональных и невинных, как я декларировал.

Я делаю глубокий вдох и решаюсь покончить со всем этим раз и навсегда.

— Сегодня меня вызывал мистер Редмон. — Роберт впервые за всё время поднимает на меня глаза, и я вижу в них удивление. — Кто-то из родителей рассказал, что мы были в пятницу вечером на парковке.

— И что? Мы всего лишь упражнялись с гвардейской винтовкой. Разве вы ему это не сказали?

— Не важно, что мы с тобой делали. Важно то, что я был с тобой.

— Какое это имеет значение? Мы — друзья. Разве...

— Нет. Потому что я не могу быть твоим другом, — я провожу рукой по лицу, стараясь привести мысли в порядок. — Видишь ли, Роберт, это выход за рамки отношений «ученик-учитель». Штат называет это «дифференциалом власти»²⁴. — Я ловлю себя на том, что автоматически повторяю прочитанное в Интернете и говорю с ним свысока, как учитель с учеником. Но именно ими мы и являемся, и ими же и должны оставаться. — Я могу лишиться сертификата учителя. Я могу даже попасть в тюрьму.

Он смотрит на меня так, будто я придумываю на ходу. Я его не виню. У меня тоже такое чувство, что сказанное мной — полная чепуха.

— Мы ничего не делали, — говорит он. — Людей же не сжигают и не бросают в тюрьму за то, что они говорили друг с другом.

Он прав. Но сказанное им с нажимом слово «делали» напоминает мне, как легко разговоры могут перерасти во что-то более серьёзное, если не быть осторожным. И доказательством тому — моя дочь.

— Это государственная общеобразовательная школа, — говорю я Роберту. — Мистер Редмон прав. Здесь единственное, что важно, — это субъективное мнение, Роберт. И даже, если покажется, что что-то происходит...

— Ничего не происходит. Ничего!

Его слова ударяют меня словно молнией, и в моей голове эхом звучит голос Кики: «Глупый папа». Да. Так и есть. Чёрт! У меня появляется ощущение, что я его действительно подвёл. Он хотел быть всего лишь другом, а я всё испортил — понапридумывал себе, что между нами есть что-то большее. И теперь пути обратно нет.

— Роберт, я — твой учитель. Я могу быть только им. Я не могу быть твоим консультантом, врачом или...

— Я просил вас быть только моим другом.

— Я не могу.

Он смотрит на меня так, словно я — волк, только что скинувший с себя овечью шкуру.

— Вы смогли бы, если бы захотели, — фыркает он раздражённо. — Вы просто...

— Я больше не смогу с тобой обедать, — говорю я тихо. — Прости. Мисс Линкольн...

— Мисс Линкольн меня не знает.

Он смотрит в сторону пустой парковки. Начинает накрапывать мелкий дождик.

Мне не хочется продолжать, но я должен.

— Сделай для меня ещё кое-что.

Роберт поднимает подбородок вверх и закрывает глаза, будто ожидая, что сейчас на него обрушиться небо, потому что именно это и должно случиться.

— Удали все мои сообщения и свои сообщения, отправленные мне.

Его челюсти плотно сжимаются.

— И ещё удали мою фотографию. Я больше не смогу с тобой переписываться.

Роберт молчит. Следы измороси на его напряжённом лице собираются в крупные капли и увлажняют волосы. Я мучаюсь, видя его боль, зная, что я тому причина.

— Я всё ещё твой учитель, Роберт. Я всё ещё могу тебе помочь в этой роли.

Он открывает глаза и несколько раз моргает.

— Если вы, мистер МакНелис, переживаете за мою домашнюю работу по матанализу, — говорит он холодно, — то не стоит. Она будет у вас на столе завтра вместе с заданиями других учеников.