Скотт стоял рядом с дверцей машины, долговязый и похожий на ботана в своих выцветших джинсах, клетчатой рубашке и очках в квадратной оправе. Он мог бы сойти за студента-практиканта или чьего-либо старшего брата, который приехал домой из колледжа. Он мог бы быть чьим-то парнем.

— Залезайте, — сказал он, когда мы подошли.

— Что происходит? — обеспокоенно спросила я, оглядываясь на школу.

Даже с парковки я могла разглядеть Стриктер в темно-красной униформе. Она стояла у дверей и разглядывала толпу расходящихся учеников. И вдруг, словно из ниоткуда, появились еще две женщины в красном. А потом еще пять.

— Быстро.

— Нас кто-то сдал? — спросила я, в то время как Скотт открыл заднюю дверцу и почти затолкнул Эмили внутрь.

Мы были так осторожны. Мы следовали всем инструкциям. Ни одна душа не знала о положении Эмили, кроме Робби, и она клялась и божилась, что он бы никогда никому не рассказал, поскольку слишком боялся штрафа за отцовство. Даже если так, у меня были сомнения, что он стойко смог бы выдержать допрос.

Я поспешила на пассажирское сиденье, обходя машину, в голове вертелось немало вопросов. А если это я? Не дала ли я зацепку Стриктер? Или Эмили оставила следы мочи в туалете, и это запустило анализаторы? Не споткнулись ли мы на одном из шагов?

Три двери захлопнулись, и автоматически сработала блокировка для безопасности детей (обязательное условие для всех моделей после 2015 года, спасибо «Колыбели»). Скотт увозил нас молча. Я смотрела в зеркало заднего вида. Надзирательницы рыскали в толпе. Они кого-то искали. Они искали Эмили.

Скотт не разговаривал с нами, пока не проехал первый пропускной пункт на шоссе.

— Это не ваш промах, девчата, — буркнул он, не сводя глаз с дороги. — Это мы просчитались.

Мы всегда знали, что достаточно сломаться всего одному звену, чтобы цепь развалилась на части. Эмили могла забыть о своей баночке из-под арахисового масла. Я могла надеть футболку, которая не налезла на нее, когда мы менялись. Приступ утренней тошноты. Крыса из Найденышей.

Кроме того, все могло пойти по-другому из-за «Колыбели», контролирующих не достигших двадцатилетнего возраста. Или если бы не было такого пугающего всплеска рождаемости в 2016. А может, всё было бы иначе, если бы они не перевернули с ног на голову дело Роу против Уэйда[17] или не запретили сексуальное образование в школе. Может быть, если бы Оппозиция не проиграла те выборы Партии. Так много факторов повлияло на принятие закона «О защите несовершеннолетних».

Существовало так много вещей, которые мы не могли контролировать, от этого они становились еще более важными, и мы держались как можно крепче за то, что было нам подвластно. Я держала это в голове — контролировала свои эмоции, контролировала сексуальные желания. Эмили же не контролировала — или не могла. А теперь именно мне придется расхлёбывать последствия.

Скотт предположил, что у нас было около сорока пяти минут, прежде чем наши лица покажут в новостях. И тогда он тоже станет изгнанником, за что спасибо законам Эмбера. Вот так внезапно мне пришлось сверх плана внести целый ряд дополнительных шагов и инструкций. Нужно было составить маршрут, чтобы избежать пропускных пунктов. Нужно было найти место для ночлега. Объяснить сестре, что ничто не закончится через месяц, как мы надеялись, и что нравится нам это или нет, но нас поймали.

— Куда вы отвозите других девушек? — спросила Эмили, когда мы свернули с шоссе.

Было слишком опасно оставаться на государственных дорогах, на которых полно пропускных пунктов. Близнецы были слишком приметными.

— Есть ли безопасное место? — не унималась сестра.

Скотт ничего не ответил. Я уловила отражение Эмили в зеркале заднего вид и, чтобы подбодрить ее, поднесла согнутый указательный палец к виску — наш тайный «близняшный» жест. Она посмотрела на меня, испуганная, но не настолько, какой она должна была быть. В конце концов, с ней была я, не так ли? Девочка, у которой был план. Девочка, у которой были ответы. Но она, как обычно, просчиталась.

У Скотта не было плана. Не было никакого безопасного места. Не было других девушек. Он был сам по себе, так же как и мы.

В конечном итоге «Колыбель» решила, что самую большую опасность для еще не родившихся детей представляет безответственность матерей. Какую мать можно было назвать самой безответственной? Наркоманку? Конечно же, каждый с этим согласен. Засуньте их в «Колыбель» и лечите. Женщина с пошатнувшимся здоровьем, которая в любом случае забеременеет? Даже такая думает, что нуждается в круглосуточном уходе. А как насчет беременной девочки-подростка? Настолько безответственной, что забеременела случайно. Такая безответственная, что государство еще даже не относит ее к категории взрослых. Столь безответственная, что не может ни голосовать, ни занимать какую-либо должность, ни присоединиться к Партии, ни водить машину. Совсем без царя в голове — ей ли взращивать человеческую жизнь? За ней самой нужно следить, заботиться. Ей определенно нельзя позволять выбирать, кто будет ухаживать за ребенком.

Родственники тоже не подходят для этой роли. В конце-концов, они были недостаточно ответственны, чтобы уберечь ее от ранней беременности. Моя мать облажалась. Я облажалась. Но ни за что, черт возьми, я сейчас не позволю себе подвести Эмили.

Одной из причин, по которой мне так понравился Скотт, было его умение всегда мыслить трезво, пускай даже мир вокруг него рушился. Например, он смог найти время в своем напряженном графике, можно сказать, на бегу, чтобы убедиться: его машина укомплектована палатками и спальными мешками, запасами еды, так что можно теперь спрятаться в лесу. Мы вырубили все планшеты из страха, что они могли удаленно активировать встроенные локаторы для определения местонахождения.

Уже совсем стемнело к тому времени, как мы разбили лагерь. От Эмили было мало толку. Когда она не билась в истерике, то была близка к состоянию комы. Это было ожидаемо, учитывая ее гормоны и прочее, — еще одна причина, по которой «Колыбель» утверждала: беременные подростки не вправе выбирать, что лучше для их детей. Как только мы разбили палатки, я уложила сестру в нашу, свернулась калачиком рядом с ней и гладила по спине, пока рыдания не стихли.

— Что мы будем делать? — всхлипывала она.

— Тише, — сказала я, гладя ее по волосам. — Sakasaka. Все будет хорошо.

Ничего подобного — не будет. Прямо сейчас, в эту самую минуту, Эмили считалась преступницей. Угроза для плода и нарушение «Закона о защите несовершеннолетних». Я прижалась плотнее и положила руку ей на живот. Почувствовала, как ребенок толкается. Вовсе не казалось, что здесь, в нашей уютной палатке, ему грозила опасность.

— А как же мама? Возможно, прямо сейчас они увозят её на допрос.

— Да, — сказала я. — Вот почему мы предприняли все возможное, чтобы ей не пришлось ничего утаивать или же лгать. На случай вот такого происшествия. — Конечно, гарантий не было, что государство ей поверит. Бедная мама. — Не волнуйся за нее. Просто попытайся расслабиться. Стресс вреден для ребенка.

— А как же его родители? — спросила Эмили. Она уверяла, что будет мальчик, хотя мы точно не могли знать. — Они тоже в беде… что обратились на черный рынок?

— Я не знаю, — ответила я.

Найденыши позволили Эмили выбрать, кто из их претендентов получит ребенка. Она выбрала Брукнеров, которые не были членами Оппозиции, как большинство ожидающих родителей. (Пока ты состоишь в Партии, практически невозможно получить одобрение на усыновление легальным путем). Это и повлияло на мою сестру, которая решила, что жизнь ребенка достаточно трудна и без всяких политических убеждений. Это было самое разумное, что я слышала от нее.

Хотелось бы мне знать, где сейчас были Брукнеры. Может, их тоже допрашивали. Смогут ли они вообще забрать ребенка. Я слишком многого не знала.