На меня обрушивается град вопросов, но я посылаю к черту любопытных, вряд ли способных понять величие драмы, свидетелем которой я только что стал и которая является для них не более чем банальным происшествием в африканских джунглях.

Поезд снова трогается в путь, с однообразным стуком колес возобновляя свой бег покорного слепца, и движется к вокзалу Аваша, где нас ждут столики греческого буфета.

XXVIII

Рождение корабля

По возвращении в Обок я первым делом обшариваю дно бывшего рейда, пытаясь обнаружить останки парусного фрегата, затонувшего около 1871 года. От него остался огромный дубовый киль, который едва можно разглядеть — настолько глубоко он погрузился в ил. Глубина в этом месте девять метров, и после того как ныряльщики обследовали илистое дно, вода в течение нескольких часов остается мутной. Впрочем, мне с большим трудом удается убедить чернокожих ныряльщиков нырнуть здесь: их страшит легенда.

Я прыгаю в воду первым, чтобы подать пример.

Рассказывают, что неприкаянная душа капитана фрегата, пропавшего без вести во время кораблекрушения, бродит по ночам над морем. Одни говорят, что слышали, как она жалобно причитала, другие утверждают, что видели в равноденствие, как она всплыла ночью из морской пучины.

Очевидно, распространению этой легенды способствовали скрежет разрушаемого зыбью остова корабля и то, что его носовая часть обнажалась в часы отлива в полнолуние.

Я и сам часто представлял себе этого потустороннего капитана, старого морского волка, который предпочел умереть, но не покинул корабль. Я воображал, как он остался один на палубе погружающегося в пучину фрегата, повернувшись спиной к суше, на которой спаслась вся его команда. Он просунул ступню в швартовый рым, чтобы корабль увлек его за собой, и исчез в мощном водовороте, возникающем на поверхности моря, после того как судно пойдет ко дну…

Через пару недель работы с помощью поплавков нам удается поднять тяжелую дубовую деталь, пролежавшую в иле пятьдесят лет, и доставить ее на пляж, где находится моя верфь. Из сердцевины этого тяжеленного бруса, ставшего твердым, как слоновая кость, я вытачиваю киль для своего будущего корабля.

С других обломков я в избытке снимаю железо.

Наконец, обследуя дно в том месте, где когда-то на суда грузился уголь, я собираю несколько тонн угля. Теперь у меня есть из чего выковать гвозди и железные детали.

Тем временем до меня доходит известие о том, что крупная фелюга, водоизмещением в тысячу тонн, потерпела крушение у мыса Гвардафуй. Я тут же на всех парусах преодолеваю триста миль, отделяющие меня от мыса, и доставляю оттуда, приложив немало усилий, весь рангоут, а также плот из тиковых стволов, который тащу за собой на буксире.

Собрав эти детали, я приступаю к работе. Каждый день бедуины, обитающие в горах Мабла, приносят на спине толстые ветви и изогнутые древесные стволы, выбранные с учетом габаритов различных частей судна.

Через пять месяцев строительный материал для будущего корабля собран: над ним трудятся восемь арабов, и вот уже я любуюсь большим остовом — моя мечта понемногу обретает реальные очертания. Водоизмещение судна составит примерно двести пятьдесят тонн, длина будет равняться тридцати пяти метрам. Здесь на пляже корабль кажется гигантским.

Согласно местным обычаям, строящееся судно лежит параллельно берегу, ибо по окончании работы его не сталкивают в воду, как в Европе, на смазанных салом салазках. Тут принято положить его на бок, килем к морю. Киль покоится на смазанных жиром брусьях, а весь корпус — на ложе из досок. В отлив корабль оттаскивают к тому месту, где его сможет принять вода. Эту операцию осуществляет большое количество людей, которые тянут за канаты в такт песне.

Более двухсот полуголых данакильцев объединяют свои Усилия, одновременно издавая оглушительный и протяжный крик, и огромный корабль приходит в движение, словно их вопли пробуждают колосса к жизни.

Однако силы прилива недостаточно для того, чтобы его приподнять, и в течение трех дней судно остается лежать на песке. Три ночи подряд в открытом море бушует шторм, и на рейде в прилив поднимаются высокие волны. Они ударяются в большой корпус корабля, и в пустоте его трюма эти удары отзываются глухим ворчанием.

Ситуация критическая. Я велю прорыть канал, но прибой засыпает его песком. В следующий отлив я возобновляю работы, пригласив более трехсот бедуинов, которые вынимают песок руками, ибо на всех не хватает лопат. Наконец в полнолуние прилив подхватывает корабль, и он, оказавшись на плаву, слегка покачивается на волнах.

Если бы в этот день судно не покинуло рейд, мы бы простились с ним навсегда, так как море разбило бы его еще до возвращения следующих больших приливов.

Мне требуется еще два месяца, чтобы его оснастить. В моем распоряжении нет специального мачтового крана, поэтому установка мачт в таких условиях становится чрезвычайно опасной операцией. Одному из людей раздробило обе ноги, когда мачта, порвав удерживающие ее штаги, рухнула на палубу в сильную бортовую качку.

Приходится почти все делать самому, руки покрыты ранами и синяками. Но это пустяки! Я намерен достичь своей цели.

Трудно описать охватившую меня радость, когда мы впервые вышли на новом корабле в море. Мои усилия не пропали даром: этот внушительный парусник, каким-то чудом возникший на пустынном берегу Обока, производит сильное впечатление на туземцев, которые во всем видят проявление потусторонних сил. В их представлении тайна капитана-призрака, фрегат которого я растащил по кусочкам, воплотилась в этом корабле, и он кажется им воскресшим из мертвых. Поэтому они дают ему имя «Ибн-эль-Бахр», что означает: сын моря[71].

Первый наш выход в море придает мне уверенности, и я, осмелев, сразу же совершаю плавание в Массауа. Судно я загружаю большим количеством товаров: восемьсот мешков зерна для правительства Эритреи и шесть тысяч бычьих кож, принадлежащих коммерсанту из Джибути.

Покинув Обок 2 августа, мы оказываемся застигнутыми жестоким северо-западным ветром, и в сильную килевую качку ломается топ фок-мачты. Я возвращаюсь в Обок на сменном парусе, чтобы произвести там починку.

Наконец поставлена новая мачта, и «Ибн-эль-Бахр» вновь обретает свой прежний силуэт. Наученный горьким опытом, я увеличиваю команду и нанимаю рослого Джобера, атлетически сложенного суданца, который занимается добычей жемчуга на рейде в Обоке. Я без особого труда уговариваю его присоединиться ко мне, так как дела у него идут не очень хорошо: вода взбаламучена западными ветрами, характерными для жаркого времени года.

После того как я договорился с ним об условиях найма, ко мне приходят остальные члены экипажа и заявляют, что если Джобер сядет на судно, то с нами непременно случится беда, ибо он «шабака» (человек, приносящий несчастье). Именно по этой причине Джобер работает в одиночку на своей пироге.

В результате целой цепочки совпадений за этим парнем утвердилась дурная репутация, превратившая его в изгоя. Разумеется, я не склонен придавать значение тому, что мне плетут о нем, я успокаиваю своих матросов, говоря, что мы рассеем эти колдовские чары, прочтя искупительную «Фатиху» на могиле шейха Омара на обокском кладбище и окропив корабль кровью черного козла, мясо которого будет съедено за веселой пирушкой.

Перспектива сей гастрономической церемонии и почтение к могущественному шейху помогают мне сломить остатки сопротивления. Отправление назначено на утро следующего дня.

Всю вторую половину дня полуголые данакильские женщины, груди которых сдавлены лямками наполненных водой бурдюков, ходят туда и сюда от родника к пальмовой роще на пляже, где команда заполняет бочонки. Я вижу, как они идут гуськом, сгибаясь под тяжестью ноши, словно черные муравьи.

Когда наступает ночь, вся команда отправляется на мусульманское кладбище, где места захоронений помечены определенным образом уложенными камнями: там, под теплым песком, лежат мертвецы, обратя головы к далекой могиле своего пророка.