Возможно, благодаря солнцу, свежему воздуху и тяготам, на которые я обрек свой организм, вознамерившись пройти путь до самого конца, мне удалось избежать нелепой смерти в постели.

В доме Эвалле совершают окуривания эвкалиптом и никого не принимают.

XXVII

Из Аддис-Абебы в Джибути

Я покинул Аддис-Абебу утром, в дождливую погоду, из-за которой плато Шоа покрываются черной грязью в летнее время.

Подходы к вокзалу превратились в настоящее болото.

Перрон, как обычно, запружен огромной толпой людей, которые садятся в не очень длинный состав: каждые две недели отсюда отходит поезд к джибутийской пустыне. Путешествие длится три дня.

Сегодня народу особенно много, так как итальянский посол отбывает в Рим, консул Франции едет на охоту в Афден, а губернатор Аддис-Абебы намерен попариться в источниках Уаленкити.

Маркиз де Се де Монбельяр де Брэн, консул Франции, совсем не похож на дипломата; уже давно, проявляя мудрость, он и не пытается выглядеть таковым; консул напоминает сельского дворянина, который едет поохотиться в своих угодьях, или фермера, собирающегося осмотреть свои плантации, а скорее всего, того и другого одновременно.

Рослый, массивный, с ярким цветом лица, он медлителен и несколько неуклюж, что придает особую значительность любым его жестам, и кажется, что он того и гляди наступит вам на ноги или опрокинет мебель.

Беседуя с маркизом, поражаешься его образованности, тонкости ума, вкусу. Но сам он эти редкие качества не ставит ни в грош в сравнении со своим даром искателя подземных родников.

Его служебные часы проходят в экспериментах: разложив на столе планы земельного кадастра и вооружившись часами, прикрепленными к цепочке, маркиз определяет месторасположение водоносных районов. В остальном же это милейший человек на свете, но лучше не говорить с ним о дипломатии: в Эфиопию он приехал, чтобы заняться охотой, о чем недвусмысленно заявил в министерстве перед своим отъездом, поэтому оставьте его в покое!

Посол Италии Кора — худой, элегантный флорентиец, одетый в легкие изысканные одежды с безупречными, подобными нервюрам, складками, создающими определенный стиль.

И консул, и посол находятся на платформе вагона-салона и каждый по-своему господствует над толпой.

Дамы обожают красивого Кору, и если бы поезд уезжал на рассвете, они все пришли бы в назначенный час.

Что касается мсье Труйе — так зовут старейшину французского дипломатического корпуса в Аддис-Абебе, в течение сорока лет занимающегося изготовлением мыла из животного сала, получаемого на бойнях, — то он просто не мог не присутствовать при отбытии господина маркиза на охоту.

Свита губернатора заполонила весь перрон. Это абиссинец с величественной осанкой и профилем, напоминающим ассирийский барельеф; губернатор воскрешает в памяти витражи с изображением волхвов. Он окружен толпой сопровождающих его лиц и друзей, которые обнимают друг друга и отвешивают глубокие поклоны, лбом касаясь земли, тогда как огромные изогнутые сабли задираются к небу.

Три больших вагона третьего класса набиты солдатами, слугами и рабами. Два белых вагона первого и второго классов, обычно предназначаемые для европейцев, заполнены, также до отказа, знатными абиссинцами, родственниками или друзьями правителя.

Контролер, марселец, клокочет гневом, выполняя столь неблагодарную задачу взимания денег за билеты у всей этой черни, взявшей поезд приступом.

В представлении этих людей, того, что они являются слугами правителя, который отбрасывает на них свет своего авторитета, вполне достаточно для удовлетворения требований невзрачного человечка, пышущего злобой.

Незадачливый контролер призывает в свидетели своего благородного консула, указывая на недостаток почтения к престижу Франции, и маркиз, вооружившись моноклем, обводит лукавым взглядом эту сцену, всем своим видом показывая, что она не имеет к нему никакого отношения.

Правитель, приосанившийся под своим широкополым плащом, совершенно безразличен к суматохе и, кажется, даже считает ее довольно забавной.

Дело доходит до того, что паровоз уже собираются отцепить от переполненных вагонов и пустить на маршрут без состава. Но в итоге все каким-то образом улаживается, и поезд трогается с получасовым опозданием.

Я пристраиваюсь в углу купе первого класса, где помимо меня сидят два прилично одетых на европейский манер абиссинца, обутые в элегантные туфли аргентинских танцоров.

С ними едет очень молодая женщина в платье из яркого шелка, с европейской прической. У нее светлая кожа, изумительные глаза, прозрачные и глубокие, как у антилопы. Она типичная женщина страны Шоа и была бы поистине прекрасной, если бы заплетала волосы в косички, как это принято на ее родине.

Через несколько часов мои спутники понемногу возвращаются к своему обычному состоянию, ибо вокзальные контролеры и «ато»[70] в жакетах остались далеко позади. Вокруг, насколько хватает взгляда, простираются дикие и безлюдные просторы степей, покрывающих горные плато, по которым проносятся стаи газелей.

Европейские атрибуты моих спутников самым естественным образом утрачивают ореол престижности: туфли кое-как отбрасываются под скамейки, пальто английского покроя используются вместо подушек и ковриков.

Рабы, пришедшие из вагонов третьего класса, приносят бычий рог, наполненный талла, и вместительную круглую корзинку, где лежат инджира.

Один из абиссинцев изъясняется по-арабски. Я называю свое имя, и лица окружающих меня людей озаряют улыбки. Мы становимся совсем друзьями, когда я соглашаюсь разделить с ними трапезу.

Поезд спустился со склонов обширного плато, расположенного на высоте две тысячи метров, по которому мы ехали, покинув Аддис-Абебу, и теперь оказался на бескрайних равнинах Аваша, возвышающихся всего в восьмистах метрах над уровнем моря. Заваленные шлаком поля спускаются вниз и тянутся вплоть до соленого озера, где дремлют крокодилы.

Я вижу, как проносятся мимо, почти вплотную к дороге, глубокие и черные, как колодцы, ямы, в глубине которых то и дело проблескивает небо. Они заполнены водой, находящейся на уровне озера.

Мы подъезжаем к станции Метахара, лачуге, затерявшейся среди поросшей травой равнины, бескрайней, как море, с островками черной вулканической лавы. Это данакильская равнина, которая простирается до самых загадочных краев, и там, вдали, на северо-востоке, более чем в тысяче километров отсюда, исчезает в песках большая река Аваш.

По линии железной дороги проходит граница между владениями племени данакиль и племени галла, обширными территориями на юге и западе, включающими в себя высокие горы Арси, Чершера и плато Харэра, где произрастает кофе. Мы в гостях у карайу, ведущих кочевой образ жизни, очень воинственного племени, как и данакильцы, их соседи и извечные враги.

Как только поезд делает остановку, его обступают со всех сторон туземцы. Большинство пришли сюда из любопытства — посмотреть вблизи на это железное чудовище. Карайу необычайно красивые люди, их мускулистые и стройные тела едва прикрыты какими-то лохмотьями, пропитанными маслом.

Смазанные салом и подстриженные на уровне ушей волосы напоминают шлемы. Все они вооружены пиками, щитами из гиппопотамовой кожи и джамбией, грозным обоюдоострым ножом, который закреплен на животе.

Мы слишком привыкли к подобной толпе, чтобы она нас удивляла. Однако сегодня среди этих воинственных пастухов царит непривычное оживление.

Я вижу, как правитель, стоя в дверях своего вагона, слушает окруженного лесом пик вождя карайу.

Я узнаю, что накануне состоялось сражение между карайу и данакильцами. Старый, как мир, спор о границах пастбищ, вспыхивающий каждый год, когда появляется молодая трава. На этот раз стычка была ожесточенной: восемьдесят данакильцев полегли на поле брани, а карайу потеряли пять человек убитыми и шестьдесят было ранено. Начальник станции, сомалиец, рассказывает, что в течение нескольких часов слышал перестрелку на юге, возле Аваша. Все джунгли охвачены войной. Стада, женщины и дети бежали в горы…