Оливия не встречается со мной глазами. Её взгляд сосредоточен на руке, покоящейся на моём лице. Очень медленно она проводит пальцем вниз по каждому шраму, как той ночью у камина много недель назад.

— Ты неправ, — заявляет она тихо.

— В чём? — сердце застревает в горле.

— Ты сказал, что мне пришлось бы видеть твоё уродливое лицо каждый день, — её взгляд устремляется к моим глазам. — Это неправда. Ты прекрасен.

Я опускаю веки, едва смея надеяться. Завожу и другую ладонь ей за спину, пока обе мои руки не обнимают её надежно за талию, совершенно неготовые отпустить. Я вынуждаю себя открыть глаза и взглянуть на неё. Хватит пряток.

— Откуда мне знать, что ты не уйдёшь? — интересуется она. Её голос серьёзен, но глаза уязвимы, отчего кажется, будто у меня застрял нож в сердце.

Я быстро прижимаюсь к ней губами. А потом ещё раз, потому что она очень вкусная, и я так по ней скучал, однако отстраняюсь, чтобы закончить начатое.

— Я никуда не собираюсь. И ты можешь пока мне не верить, это нормально, но поверь этому, — я скольжу руками к её лицу, очерчивая большими пальцами скулы. — Поверь, что я люблю тебя.

Теперь её черёд закрывать глаза, но я слегка отчаянно повторяю свои слова.

— Я люблю тебя и пойму, если этого недостаточно, но…

Она набрасывается на меня с такой силой, что мне приходится сделать шаг назад, чтобы удержать нас на ногах. Обернув руки вокруг моей шеи, она зарывается в неё лицом.

— Этого достаточно, — говорит она мне в кожу. — Этого достаточно.

Я исторгаю долгий вздох, будто бы задышав впервые за несколько недель.

— Я заставлю тебя снова меня полюбить, — заявляю ей в волосы. — Клянусь.

Оливия отрывается от меня, обдавая испепеляющим взглядом зелёных глаз.

— Не будь идиотом. Я никогда не говорила, что больше не люблю тебя.

Я выдыхаю.

— Да?

Она подаётся вперёд и награждает меня поспешным нежным поцелуем. И ещё одним чуть подольше — ровно настолько, чтобы сплелись наши языки.

— Да, — отзывается она, отклонившись назад. — Я никогда не переставала любить тебя. Ни на секунду. Злилась, грустила и очень сомневалась, что ты здесь ради правого дела. Но это было отличное выступление, Лэнгдон. И признаю, здесь есть и моя вина. Я подталкивала тебя, когда ты был ещё не готов, и…

Я раздражённо закрываю ей рот рукой.

— Просто… не надо. Ты поступила правильно, когда уехала, и сделала это по нужным причинам. Мне ещё раз повторить свою речь? Кажется, ты не слушала.

Она хихикает, напоминая мне рай этим звуком.

— Держу пари, ты не рассчитывал на такое шикарное жильё в своём грандиозном плане, — говорит она. — Знаю, местечко паршивое, но… Я полна решимости делать всё сама, понимаешь? Никакой помощи папочкиных кредитных карт и всякое такое.

Я киваю.

— Ну и ладно. Поступлю также. Но, быть может, мы сможем заниматься этим вместе?

Улыбка озаряет её лицо.

— Идёт. Но мне нужно кое в чём признаться.

Я прищуриваюсь от её провинившегося тона.

— Да-а-а-а?

— Я избавилась от уродливых кроссовок, которые ты мне купил. Розовые мне нравятся больше.

Из меня вырывается вздох.

— Ты об этом пожалеешь лет через тридцать. Суставы будет простреливать боль, и тебе придётся купить специальные ортопедические сандалии, потому что ноги у тебя будут все в шишках, а если станет совсем скверно…

— Если всё станет совсем скверно, я позаимствую у тебя питонью трость, — прерывает она. — Настанет моя очередь быть вредной калекой.

Я отрываю её от земли.

— И я буду рядом с тобой. Всегда.