Но мне известна подлинная причина, почему они загнали меня в угол кабинета в тот день. Это не было формальностью. Так они доносили до меня свои мысли.

Так они объяснили мне, что, отпустив Оливию, я отпускаю и их.

Другими словами, если мне хочется жить одному, тогда придётся делать это в полном одиночестве.

Фишка в том, что я не считаю их предателями. Конечно, они начали поддерживать меня задолго до того, как в поле зрения появилась Оливия. И даже когда очередные сиделки, которых отец присылал ко мне, сбегали, мои подчинённые оставались верны мне. На первый взгляд, изменений в сценарии быть не должно. Теоретически, нам стоило бы вернуться к тем временам, когда нас было трое: они не становятся на моём пути, а я отношусь к ним с большей долей любезности, чем выказываю остальному мир.

Но их это больше не устраивает, и я этому рад. Они всегда заслуживали большего, выказывая слепую преданность неприветливому зверю, который в худшие дни едва ли мог вымолвить простое «спасибо».

— Мы будем совсем близко, — произносит Линди, восстанавливая самообладание. — И вы можете приехать на Рождество, если хотите. Всего сорок пять минут езды. Вам всегда будут рады.

— Я буду в порядке, Линди. Со мной всё хорошо.

Ложь. Мне так далеко до «хорошо», что для описания этого даже нет подходящего слова. Но я уже два года не праздновал Рождество, и не собираюсь начинать сейчас. Когда я сказал отцу не приезжать на праздники, его разочарование практически просачивалось через телефон, а теперь и Линди выглядит такой же подавленной.

Когда они научатся ничего не ждать от меня?

— Мистер Пол… Пол… — исправляется она, осознав, что уже не работает на мою семью.

«Не надо», — безмолвно молю я Линди. Но она не внимает моей немой реплике. Как и все остальные.

Ну, кроме Оливии. Но она уехала. Уехала около месяца назад, не прислав ни единого сообщения или электронного письма. Я даже не знаю, где она сейчас.

— Пол, — продолжает Линди, приблизившись ко мне, сидящему на тумбе, и встав рядом с таким видом, будто хочет коснуться меня, но сдерживается. — Я знаю, сейчас… всё безрадостно. У меня складывается ощущение, словно вас все покидают. Но вы же понимаете, да?

Честно говоря, нет. Не понимаю. В смысле, я осознаю, почему людям не хочется находиться рядом со мной. Мне всегда было интересно, почему Линди и Мик торчали здесь, особенно раньше, в те дни, когда я вёл себя ужаснее всего.

Такое ощущение, будто Оливия каким-то образом своим колдовством «жестокости из милосердия» подала пример другим.

Кали тоже со мной не разговаривает.

Не думаю, что Оливия рассказала другим о случившемся. Она уехала через час после прощания со мной.

Но её бегство оставило ясное послание: если зверь хочет быть один, то пусть остаётся.

Пофиг. Со мной всё будет отлично. Линди права, у меня хорошо получается готовить яйца. Я могу обжарить говядину для тако или ещё что. Могу вскипятить воду для макарон.

Всегда есть еда навынос. Если моя нога выздоровела достаточно, чтобы бегать, то отлично справится и с педалями в машине.

Не то чтобы я много бегаю. Пробежки больше не доставляют мне удовольствия. Даже их она у меня отняла.

Когда-то я любил их за уединение. А сейчас? Сейчас они приносят лишь чёртово чувство одиночества.

— Ты заботишься о себе, Линди, — произношу я, игнорируя её вопросительный взгляд.

А потом совершаю немыслимое: обнимаю её. Я обнимаю её. И разрешаю ей ответить тем же.

Она удерживает объятья слишком долго, и, возможно, я тоже. Линди больше всех приблизилась к статусу моей матери после смерти моей настоящей.

Но я не даю себе так думать. Увольнение сотрудника — это одно. Но уход псевдо-родителя? Сокрушительно. Поэтому я не смею об этом думать.

— Вам нужна помощь, чтобы перенести вещи в машину? — отстранившись, осведомляюсь я, отчаянно пытаясь сменить тему.

— Нет, Мик позаботился об этом утром, — отвечает она, поправляя шарф и снова выделывая тот финт глазами.

— Где же Мик?

Линди возится с шарфом, имитируя ещё бóльшую увлечённость и не встречаясь со мной взглядом.

Я прищуриваюсь.

— Линди.

— Что ж…

Я тяжело вздыхаю, понимая.

— Мой отец в городе, верно? И Мик поехал забрать его из аэропорта.

— Да, — признаётся Линди с робкой улыбкой. — Кажется, Мику захотелось оказать услугу напоследок.

— Дерьмо, — ворчу себе под нос.

Я не видел отца с той ночи, когда он выбил из меня дерьмо за то, что я посмел показать своё лицо во «Френчи». И, если честно, именно из-за этого я и не опасаюсь его приезда так, как несколько месяцев назад.

Если кто и поймёт мою неспособность удовлетворить возмутительные требования Оливии насчёт походов по магазинам, посещений кинотеатров и поездок на отдых, то это будет мой папа. Ведь ему не пришлось по нраву даже то, что я показал себя скопищу местных завсегдатаев крошечного города у чёрта на куличиках, штат Мэн. У него наверняка случится сердечный приступ от мысли, будто я последую за Оливией в Нью-Йорк, или того хуже, попытаюсь вернуться к своей старой жизни в Бостоне.

В первые недели после отъезда Оливии не проходило и дня, чтобы я не пересматривал своё решение. Кошмары больше были не о войне, но и не представляли собой клишированный калейдоскоп кадров, где я проталкиваюсь через глазеющую толпу, пока в меня тыкают пальцами и смеются в лицо.

Нет, мои сны о ней.

Плохие, безрадостные, бесконечная зима в безуспешных попытках добраться до неё.

Но самые худшие сны (те, что убивают меня) — хорошие. В них она смеётся, бежит рядом со мной своей торопливой поступью или же, распластавшись, лежит на моей постели, занимая каждый сантиметр пространства.

В такие дни я просыпаюсь с желанием поехать к ней.

На лице появляется угрюмая улыбка. Впервые за столь долго время мне кажется, будто отец едет сюда недостаточно быстро. Мне нужна хорошенькая доза реальности, прежде чем я вытворю что-нибудь, например, последую за Оливией, как в какой-то сказке со счастливым концом.

Я в последний раз целую Линди в щёку.

— На случай, если я не увижу тебя до отъезда… спасибо тебе. За то, что была здесь.

И вот она снова совсем расклеивается. Неловко поглаживает меня по щеке.

Я наблюдаю за тем, как она уходит из кухни. Уже вторая женщина за месяц, поступившая со мной так.

Я направляюсь в кабинет. Не могу поверить, что говорю это, но я буквально наблюдаю за часами, сидя за столом в ожидании приезда отца. Мне стоило спросить, как давно уехал Мик, но, наверное, от этого время текло бы ещё медленнее. Пора бы к этому привыкнуть. В последнее время дни тянулись невыносимо долго, и не только из-за того, что темнота не отступала до обеда, а потом вновь опускалась после трёх.

Дни стали дольше, потому что мне было скучно. Я ломал голову, стараясь вспомнить, как проводил время раньше. Пытался перемотать на несколько месяцев назад, где дни, недели и месяцы проходили в тумане. Но даже виски больше не помогает.

Бесконечное одиночество неторопливо душит меня. А я позволяю.

— Пол.

Я немного резко выпрямляюсь из сгорбившейся позы, в которой склонился над ноутбуком, кликая по случайным ссылкам и ничего толком не читая. За последнее время я стал хреновым знатоком по части интернет-сёрфинга. Понятия не имел, что там есть столько бессмысленной чуши, которая так и ждёт, когда же её поглотят незаполненные, заскучавшие умы.

— Отец.

Он замирает в полушаге, награждая меня озадаченным взглядом. Наверное, потому что это первый раз, когда мой голос приветлив. Черт, да это первый раз за многие годы, когда я назвал его «отцом» без сарказма.

— Извини, что без звонка, — говорит он, садясь за стол, будто это какая-то деловая встреча. Я намеренно игнорирую чуть сжавшийся в груди узел. Какого чёрта я ждал? Объятий? После стольких лет, не отвеченных мною звонков и стараний показать ему, что он мне не нужен?