Я энергично качаю головой.

— Нет, иди. Всё будет хорошо.

Челюсть Митча дёргается, и я практически слышу скрежет его зубов.

— Я не против, если мы обсудим это перед ним. Думаю, он уже слышал хорошие новости.

Понятно, куда всё грозит зайти, и я этого не хочу.

— Спасибо, что пришёл, Трент, — я не говорю, что позвоню ему позже, страшась начала Третьей Мировой.

Трент выдерживает взгляд Митча, пока воздух пульсирует от взрывного напряжения.

— Как-нибудь навредишь ей, и я…

— Пошёл ты! — рычит Митч, делая отчётливый шаг в сторону Трента. Я резко вклиниваюсь между ними, упираясь руками в грудь своего парня.

— Трент, просто иди, — прошу я настойчивым, паникующим голосом. Трент на четыре года старше Митча, и на дюйм выше. Я не знаю, кто из них двоих выйдет победителем, и знать не хочу.

— Я ухожу. Позвони, если понадоблюсь.

Митч склоняет голову к плечу, суженными глазами наблюдая за тем, как уходит Трент.

Когда дверь со щелчком закрывается, его внимание возвращается ко мне, а взгляд падает к руке, всё ещё покоящейся на его груди. Он отступает, как будто не в силах выносить моего прикосновения, и впивается в меня своим ледяным взглядом.

— Ребёнок вообще мой?

Я задыхаюсь, словесный удар приносит физическую боль в груди. Голова кружится, и на секунду мне кажется, что меня вырвет или я потеряю сознание.

— Как ты можешь спрашивать о таком? — сдавленно спрашиваю я, когда чуть отхожу от шока. От оскорбления.

— Ты обманщица, Пейдж. Откуда мне знать, чёрт возьми, что ты не солгала мне в чём-то ещё? Я знаю только, что он здесь, когда меня нет — что даёт ему дьявольски хороший старт. Вся эта дружба семьями может быть удобным прикрытием.

Вслед за болью, на поверхность эмоций выбирается пузырящийся гнев.

— Ты же знаешь, что между нами ни черта нет.

— Нет. Нет, не знаю. Знаю только то, что ты говоришь мне. И мы оба помним, чего стоят твои слова.

Я даже не понимаю, что сказать. Сейчас он не тот, с кем я могла бы спокойно поговорить. Неважно, какие слова я произнесу, что сделаю, он найдёт способ повернуть всё против меня же самой.

— Ты об этом пришёл поговорить? Об отношениях между мной и Трентом, которые существуют только в твоей голове? — интересуюсь я слишком спокойным, уравновешенным голосом. Я ограждаюсь, закрываюсь от него. Сама чувствую.

По какой-то причине, мой вопрос словно выводит его из себя даже больше. Его губы сжимаются, когда он стискивает челюсть. Ноздри раздуваюсь, когда он глубоко втягивает воздух.

— Я хочу тест на отцовство.

Не знаю, как я осталась стоять. Его требование выбивает меня из колеи.

— Ты серьёзно? — спрашиваю тихо, с таким недоверием и горем, что не узнаю собственный голос.

Какие-то неопределённые эмоции мелькают на его лице, пока их вновь не скрывает холодная маска.

— Знаешь, хорошая работа. Ты нарочно залетела, перевернула мою жизнь с ног на голову, ещё и оскорбляешься на мою просьбу сделать тест на отцовство, когда всё выглядит так, будто ты развлекалась с другом семьи?

Никогда не видела Митча таким. Никогда. Как никогда и не думала, что на меня будет обращена такая ярость. Но я точно знаю, что он делает. Что пытается сделать.

Я выпрямилась, складывая руки на груди.

— Ты знаешь, что это твой ребёнок. Знаешь. — Мне плохо, и я устала играть роль его боксёрской груши.

— Я нихрена не знаю. Как и, очевидно, никогда не знал тебя. Настоящую тебя. — По тону его голоса ясно слышится, что он думает о «настоящей мне».

Жизненно важная часть внутри меня медленно умирает.

— Почему ты просто это не скажешь, Митч, вместо того, чтобы притворяться, будто дело в Тренте или ком-то ещё? Ты не хочешь этого ребёнка и теперь, когда я беременна, ты не хочешь меня.

— Я когда-то делал вид, будто хочу стать отцом в девятнадцать лет? Ты видела, чтобы я прыгал от радости, когда ты сказала мне? Давай на секунду перестанем притворяться, будто ты не знала, что я не буду от этого в восторге. И раз уж мы начали, прекрати делать вид, будто не распланировала всё до последней грёбаной детали. Ты этого хотела. Ты хотела привязать меня к себе до конца моей Богом забытой жизни. Что ж, надеюсь, ты счастлива.

Я перевариваю. Перевариваю каждое слово, брошенное мне. Когда я моргаю, — в миллисекунду до того, как поле моего обзора заполняется им, — выражение его лица, презрение и отвращение, написанные на нём, выжигаются на внутренней стороне моих век. Вот, что я буду видеть, каждый раз закрывая глаза.

— Убирайся, — говорю я тихо, резко опуская руки по бокам и стискивая их в кулаки.

Его брови сходятся на переносице, и он смотрит на меня, как будто у меня поехала крыша.

Я повторяю снова. Нет, кричу:

— Убирайся!

Удивление заглушает его на несколько мгновений, и он погружается в тишину.

— Не желаешь ребёнка — отлично. Ты мне не нужен. Я прекрасно справлюсь без тебя. Тест на отцовство не понадобится, я ни о чём не попрошу. Не хочу ни копейки твоих денег. Не хочешь этого ребёнка? Хорошо, потому что я не хочу тебя.

Я прохожу мимо него на трясущихся ногах — по крайней мере, такими они кажутся. Распахиваю дверь и поворачиваюсь к нему. Мне всё равно на слёзы, струящиеся по лицу, или на горло, по которому будто прошлись наждачной бумагой.

— Ты не хочешь быть отцом — что ж, считай, это твой выход. А теперь убирайся.

Заставляю себя смотреть ему в глаза, когда говорю с ним. И в наступившей тишине, я молюсь, чтобы он что-нибудь сказал — например, что заберёт ужасные слова, сказанные мне.

Но Митч этого не делает. С потяжелевшим взглядом он что-то неслышно бормочет и проходит мимо меня. Вскоре моё дыхание переходит в мелкие судорожные вздохи, потом — в икоту. Я неспешно сползаю вниз, пока мои ягодицы не ударяются об пол. К тому времени я неудержимо рыдаю, а моё сердце разбито до необратимого состояния.

Глава седьмая

Не знаю, как мне удалось пережить следующую неделю. Я по-прежнему думала, что Митч позвонит или зайдёт и извинится.

Но ничего. Ни звонка, ни сообщения. Ни единого слова.

Моя мама изображала Швейцарию с тех пор, как я рассказала ей о нашей последней драме. И пусть всё выглядит так, будто Митч бросил меня — что я всё ещё пытаюсь усвоить в голове, — она не сказала о нём ни одного плохого слова. Думаю, мама поняла, что облажалась именно я, а не он. Я только порадовалась, что она сама не пришла и не спросила. Не знаю, возможно, ей кажется, что не имеет смысла тормошить то, что нельзя изменить.

Эрин же, наоборот, не переставая ругалась — Митч, конечно, был удостоенной её внимания стороной. Она понимает, почему он злится, но обвинить меня в измене, по её мнению, уже за гранью. Я почти уверена, что за этим кроется своя история (о которой она не станет рассказывать), но разговор про тест на отцовство — определённо для неё больная тема.

Сегодня заканчивается третья неделя со времён «большого бума», и у меня больше нет сил ждать. Я не могу держаться в неведении от его мыслей. Неужели между нами, правда, всё кончено?

Именно по этой причине я здесь, нервно мнусь перед его дверью. Неспокойный желудок тоже никак не помогает моей взволнованности, но утром я осилила шесть крекеров и чашку горячего шоколада. Остаётся молиться, чтобы мой завтрак не возвратился наружу.

Сердце тарабанит в горле, когда до меня доносится стук шагов, а потом и скрежет ручки, прежде чем дверь открывается.

Я теряю дар речи при виде сестры Митча. Мы обе удивлено глазеем друг на друга.

Волосы у Дианы светлее, чем у брата, а глаза более глубоко оттенка зелёного, но, тем не менее, они сильно похожи. С её ростом в метр восемьдесят, мне всё равно приходится задирать голову, несмотря на трёхдюймовые каблуки. С плоскими шлёпанцами расстояние даже больше.

— Привет, Пейдж. Я… в смысле, это неожиданно.