— Да, теперь знаю. Простите за мои манипуляции с пистолетом, мистер Малер, но согласитесь, что меня можно оправдать. Какого черта вы не сказали мне об этом раньше? Ведь я все-таки врач!

— Рано или поздно мне пришлось бы сказать, но как раз сейчас у вас столько неприятностей, куда вам еще и мои? И потом я решил, что вряд ли в вашей аптечке найдется инсулин.

— Его конечно нет. Он нам не нужен. Каждый, кто собирается работать на станции МГГ, проходит строгий медицинский осмотр, а диабет не возникает внезапно... Должен сказать, мистер Малер, что вы относитесь ко всему этому очень спокойно. Ну, ладно, пошли обратно.

Через минуту мы уже были у тягача. Я приподнял брезентовый полог, и почти тотчас же вокруг меня образовалось густое, белое облако: вырвавшийся изнутри сравнительно теплый воздух столкнулся с морозным арктическим. Я помахал рукой, чтобы развеять это облако, и заглянул внутрь. Пассажиры все еще пили кофе, это было единственное, что мы имели в изобилии. Трудно было поверить, что мы отсутствовали всего несколько минут.

— Сворачивайтесь, — резко сказал я. — Через пять минут мы едем дальше. Джекстроу, заведите, пожалуйста, мотор, пока он не слишком охладился.

— Через пять минут! — Протест, как и следовало ожидать, исходил от мисс Денсби-Грегг, — Дорогой мой, мы лее почти не стояли. И только несколько минут тому назад вы обещали нам три часа сна.

— То было несколько минут назад. До того как я узнал о состоянии здоровья мистера Малера. — Я кратко сообщил им то, что считал нужным. — Конечно, жестоко все это говорить в присутствии самого мистера Малера, но факты сами по себе жестоки. Кто бы ни был виноват в этой аварии, и в неменьшей степени в краже сахара, он подверг жизнь мистера Малера величайшей опасности. Только две вещи могут спасти мистера Малера: высококалорийная диета как кратковременное средство и инсулин как средство долговременное. Мы не имеем ни того, ни другого. Все, что мы можем дать мистеру Малеру, это возможность получить то или другое как можно скорее. С этой минуты и до прибытия на побережье мы остановимся только в том случае, если полностью откажет мотор, или мы попадем в непроглядный буран, или последний из водителей свалится за рулем. Возражения есть?

Это был глупый и ненужный вопрос, но он вырвался у меня под влиянием обуревавших меня тогда чувств. Думаю, что я фактически напрашивался на протест, чтобы иметь повод сорвать на ком-нибудь скопившуюся злость. Меня злила мысль, что, каковы бы ни были наши усилия спасти Малера, они сведутся к нулю, когда для убийц придет время нанести удар. А такое время непременно должно наступить.

На какую-то минуту мне пришла в голову безумная идея, что было бы лучше всего связать всех находившихся в кузове, чтобы они и пошевельнуться не могли, и в нормальных условиях я бы так и поступил, но сейчас это было просто невозможно: связанный человек в этом жестоком холоде не прожил бы и двух часов.

Возражений не было. В основном, я думаю, потому что они слишком продрогли, слишком устали и слишком страдали от голода и жажды. Людям, не привыкшим к условиям Арктики, должно было казаться, что они уже достигли предела страданий, что хуже уже не может быть. Я надеялся, что пройдет достаточно времени, прежде чем они поймут, как сильно ошибались.

Возражений не было, но поступило два предложения. Оба со стороны Ника Коразини.

— Послушайте, док... Я насчет диеты для мистера Малера. Возможно, мы и не в состоянии ее сбалансировать, но, по крайней мере, мы можем ему обеспечить приличное число калорий, хотя я и не знаю, как вы подсчитываете эти чертовы калории. Почему бы нам не удвоить его порцию?.. Нет, пожалуй, это не спасло бы и приличного воробья... А что, если каждый из нас отдаст четверть своей доли в его пользу? Тогда мистер Малер имел бы в четыре раза больше того, что имеет сейчас?

— Нет-нет! — запротестовал Малер. — Спасибо вам, мистер Коразини, но я не могу позволить...

— Отличная идея! — перебил я его. — Я и сам думал об этом.

— Вот и прекрасно! — сказал Коразини, улыбаясь.— Принято единогласно. Я также думаю, что мы бы двигались быстрее, если бы, скажем, мистер Веджеро и я сменяли вас за рулем. — Он поднял руку, как бы отклоняя возможный протест. — Любой из нас может быть тем, кого вы ищете. Фактически мы оба могли бы оказаться этими людьми, если это двое мужчин. Но если я — один из убийц и ничего не знаю ни об Арктике, ни о том, как тут надо передвигаться и как управлять этим чертовым тягачом, и не замечу трещину, если только не провалюсь в нее, то разве не ясно как Божий день, что я не совершу ничего до тех пор, пока не окажусь в районе побережья? Вы согласны?

— Согласен, — ответил я. И не успел я умолкнуть, как послышался кашляющий треск и рев двигателя, который Джекстроу старался вновь вернуть к жизни. Я взглянул на Коразини.

— Ладно, — сказал я. — Ступайте туда. Можете там получить первый урок по искусству вождения.

В это утро мы двинулись в путь в половине восьмого при условиях, которые можно было бы назвать почти идеальными. Ни малейшее дуновение ветерка не тревожило воздух над ледовой равниной, ни один, даже самый крохотный, клочок облака не омрачал сине-серого небосвода, звезды казались до странности далекими, бледными и нереальными сквозь паутину мерцающих ледяных иголочек, наполнявших небесное пространство и бесшумно опускавшихся на замерзший снег. Но даже несмотря на это видимость была превосходной. Мощные фары тягача освещали путь ярдов на триста впереди, разрезая тьму и делая мрак по обе стороны пути еще темнее и непроницаемее. Мороз был сильный и час от часу крепчал, но, казалось, наш тягач бежал от этого еще быстрее.

Нам положительно везло. Не прошло и пятнадцати минут, как мы тронулись, когда из темноты вдруг вынырнул Балто и побежал рядом с санями, стараясь громким лаем привлечь внимание Джекстроу. Тот в свою очередь просигналил нам, чтобы мы остановились. Сигналом служили быстрые вспышки красного и зеленого света на приборной доске. Спустя две-три минуты он вынырнул из темноты и, усмехаясь, сообщил, что Балто обнаружил дорожный флажок.

Это уже само по себе было хорошей новостью, так как означало, что взятый нами вчера вечером курс был правильным и что мы следуем по верному пути. Еще важнее было то, что если этот дорожный флажок был первым из целой серии, то мы могли обойтись без штурмана в санях, и это значило, что Джекстроу и я можем поочередно отдыхать в кузове, и даже немного поспать, если только вообще можно было заснуть в этой жалкой, холодной деревянной надстройке. И действительно, обнаруженный Балто флажок был первой вехой в почти непрерывной линии указателей, которые должны были вести нас на протяжении этого бесконечного дня, так что начиная с восьми утра Веджеро, Коразини и я вели машину по очереди, а сенатор, преподобный Смолвуд и Солли выполняли обязанности наблюдателей. Их доля, пожалуй, была самая неприятная, но они безропотно переносили ее, оттаивая в немых мучениях по прошествии своего часового дежурства.

Вскоре я предоставил явно компетентному Коразини управляться с тягачом на свой страх и риск, перебрался в кузов и попросил сенатора присоединиться к Коразини. После этого я осмелился нарушить самое строгое правило, касающееся этих старых тягачей, — не разжигать огня, когда они на ходу. Но даже самые суровые правила соблюдаются лишь до того момента, когда их нарушение становится настоятельной необходимостью. Такой момент и настоятельная необходимость были сейчас налицо. Я заботился не о тепле и комфорте для пассажиров, и даже не о потребности приготовить горячую еду: видит Бог, нам не из чего было варить ее, а исключительно о жизни Теодора Малера.

Даже приняв предложение Коразини, мы не могли обеспечить необходимое для него питание, а то, что мы могли ему дать, не составляло систематической диеты. Самое большее, что мы могли сделать для его спасения, да и то под вопросом, заключалось в сохранении его жизненных сил и энергии. Всякая работа и всякое движение исключались, ему необходим был полный покой. Вот почему я велел ему забраться в спальный мешок и лечь на раскладушку. Сверху я накрыл его еще парой толстых одеял. Но даже без движения он не смог бы бороться с цепенящим холодом, и ему пришлось бы непрерывно дрожать, а это истощило бы его внутренние резервы так же быстро, как самые энергичные движения. Значит, ему нужно было тепло, тепло от печки и от горячего кофе, который я приказал Маргарет подавать ему по крайней мере через каждые два часа. Малер бурно протестовал против всех этих мер, принятых ради него одного, но в то же время он сознавал, что единственная возможность выжить — это выполнять все предписания. Тем не менее я думаю, что главным фактором, заставившим его в конце концов принять эти условия, были не столько мои медицинские доводы, сколько авторитет общественного мнения.