После ужина я поднялся, натянул парку и рукавицы, взял прожектор, велел Джессу и Джекстроу следовать за мной и направился к люку. Меня остановил голос Веджеро:

— Куда вы, док?

— Вас это не касается... А вам что, мисс Денсби-Грегг?

— Вы... вы не хотите забрать с собой это ружье?

— Не беспокойтесь, — усмехнувшись, ответил я. — Кто же посмеет до него дотронуться, когда вы все следите друг за другом, как коршуны?

— Но все-таки, кто-нибудь может быстро схватить его, — нервно возразила она. — Могут выстрелить в вас, когда вы будете спускаться обратно.

— Уж если стрелять, то не в меня или в мистера Нильсена. Без нас они не продвинутся отсюда и на милю. Вероятнее

был чертовски рад иметь его рядом как друга, как союзника и как гарантию против всяких бед, которые всегда подстерегают неосторожных и неопытных людей на ледниковом плато. Но при всем этом я, как ни старался, не мог успокоить свою совесть и изгнать из своей памяти образы его молодой, смуглой, жизнерадостной жены, учительницы, их маленькой дочурки и их красно-белого кирпичного дома, в котором в качестве гостя я прожил летом две недели. О чем сейчас думал Джекстроу, сказать было невозможно. Он сидел неподвижно, будто высеченный из камня. Живыми были только глаза, они все время смотрели вперед или по сторонам, как бы нащупывая неожиданные трещины во льду, ища признаки возможного несчастья. Это получалось у него чисто инстинктивно. Самое опасное место, с расселинами и трещинами, было еще далеко впереди, на расстоянии двухсот пятидесяти миль, там, где ледниковая равнина начинает резко понижаться к морю. Да и сам Джекстроу утверждал, что у его вожака Балто нюх на трещины гораздо лучше, чем у любого человека.

Температура упала до минус тридцати, но для арктического путешествия ночь была просто великолепной: лунная, безветренная ночь под тихим звездным небом. Видимость была отличная, лед гладкий и ровный, двигатель работал чудесно, без малейшей запинки, и если бы не мороз, не непрерывные рев, грохот и вибрация от большого двигателя, от которых немело все тело, то можно считать такую поездку сплошным удовольствием.

Поскольку широкий деревянный кузов мешал обзору, я не мог видеть, что делается сзади, но примерно через каждые десять минут Джекстроу спрыгивал вниз и окидывал взором наш «поезд». Позади тягача с его деревянным домиком, с дрожащими от холода пассажирами (из-за того, что бак с бензином находился внизу, а канистры в задней части тягача, печку на ходу не топили) бежали на буксире грузовые сани со всеми нашими запасами: 120 галлонами горючего, продуктами, матрацами и спальными мешками, палатками, топорами, лопатами, веревками, четырьмя деревянными настилами на случай, если попадутся на пути трещины во льду, дорожными флажками, брезентом, фонарями, медикаментами, радиозондами, кухонной утварью, осветительными ракетами, тюленьим мясом для собак и множеством других мелочей. Перед отъездом я колебался, брать ли с собой радиозонды, особенно их тяжелые цилиндры с водородом, но они были изначально упакованы вместе с палатками и, что было решающим фактором, по крайней мере один 'раз спасли жизнь целой экспедиции, которая, заблудившись на плато из-за неисправности компасов, запустила в короткое светлое время дня несколько радиозондов, и это позволило работникам базы обнаружить экспедицию и послать им точный радиопеленг.

За тяжело нагруженными санями следовали пустые сани, за ними, привязанные длинными ремнями, бежали собаки, все, за исключением Балто, который бежал без привязи, без устали курсируя взад и вперед всю ночь, то забегая далеко вперед, то отбегая в сторону, то оставаясь сзади, подобно эсминцу сопровождения. Пропустив мимо себя последнюю собаку, Джекстроу без догонял тягач и запрыгивал на сиденье рядом со мной. Он был неутомим, нечувствителен к физическому напряжению, как и его Балто.

Первые двадцать миль прошли легко. Направляясь в эти края с побережья четыре месяца тому назад, мы через каждые полмили водружали дорожный флажок. В такую ночь, всю залитую лунным светом, эти дорожные флажки ярко-оранжевого цвета, да еще поднятые на алюминиевых стержнях, укрепленных на снеговых буях, были видны на большом расстоянии, и не меньше двух, а то и трех одновременно. Искрящийся иней покрывал алюминиевые флагштоки. Мы насчитали двадцать восемь флажков, с полдюжины недоставало, а потом, после неожиданного уклона плато вниз, потеряли их совсем. То ли их унесло ветром, то ли занесло снегом, трудно было сказать. Как бы то ни было, но они исчезли.

— Вот так-то, — проговорил я обреченным тоном. — Теперь одному из нас придется холодно. По-настоящему холодно.

— Не впервые, доктор Мейсон. Начнем с меня. — Он взял с кронштейнов магнитный компас, размотал кабель с катушки, находящейся под приборной доской, а потом спрыгнул на снег, продолжая разматывать кабель.

Несмотря па то, что магнитный северный полюс не находится вблизи от северного полюса, а в нашем случае он был почти на тысячу миль южнее и лежал скорее к западу, чем к северу, от нас, магнитный компас при должных поправках на отклонение в северных широтах все-таки может быть полезным. Но он был совершенно бесполезен на нашем тягаче, так как большая масса металла оказывала противодействие. Поэтому наш план заключался в том, чтобы один из нас лежал с компасом на вторых санях, находящихся в пятидесяти футах от тягача, и с помощью переключателя, который управлял световыми сигналами, красным и зеленым, на самом тягаче, направлял водителя. Идея принадлежала не нам, она даже не была новой. Она родилась в Антарктике четверть века назад, но, насколько я знал, не претерпела с тех пор никаких изменений в сторону усовершенствования.

Когда Джекстроу устроился в санях, я вернулся к тягачу и откинул брезентовый полог, служивший задней стенкой деревянного кузова. Потому ли, что лица пассажиров вытянулись и осунулись и в тусклом свете крошечной лампочки над головой поражали какой-то потусторонней бледностью, потому ли, что зубы у них непрерывно стучали, но передо мной предстала картина крайнего и в то же время жалкого страдания. Однако в этот момент они не вызвали у меня никакого сочувствия.

— Вынужденная остановка, — сказал я. — Сейчас мы снова тронемся. Но мне нужен один человек для наблюдения.

Веджеро и Коразини почти одновременно предложили свои услуги, но я отрицательно покачал головой.

— Вы оба постарайтесь, насколько это возможно, хорошенько выспаться и отдохнуть. Вы мне понадобитесь позже. Может быть, вы не откажетесь, мистер Малер?

Малер был бледен, и вид у него был больной, но он кивнул в знак согласия, а Веджеро заметил спокойным тоном:

— Видимо, Коразиии и я находимся в числе первых в вашем списке подозреваемых, не так ли?

— Во всяком случае, я бы не поставил вас в конце этого списка,— отпарировал я, подождал, пока Малер выберется наружу, а потом опустил полог и направился к месту водителя.

Как ни странно, Теодор Малер оказался необыкновенно разговорчивым. Он как будто жаждал выговориться. Это настолько не соответствовало представлению, которое сложилось у меня о нем, что я был более чем удивлен.

«Может быть, от одиночества, — подумал я, — или из желания забыть о ситуации, или отвлечь от себя подозрения?»

Только позже я понял ошибочность моих предположений.

— Так что же, мистер Малер, похоже, что ваша поездка по Европе несколько задерживается! — Мне приходилось почти выкрикивать слова, чтобы он услышал меня в грохоте тягача.

— Не по Европе, доктор Мейсон. — Я слышал пулеметную дробь, которую выбивали его зубы. — По Израилю.

— Вы там живете?

— Никогда в жизни там не был. — Наступила пауза, а когда он снова заговорил, его голос утонул в шуме двигателя. Мне показалось, что я уловил слова «мой дом».

— Вы собираетесь начать там новую жизнь, мистер Малер?

— Мне шестьдесят девять... завтра исполнится, — уклончиво сказал он. — Новую жизнь? Скажем точнее, что я собираюсь покончить со старой.

— И вы собираетесь жить там и найти там свой дом, прожив шестьдесят девять лет в другой стране?