По утверждению барабулек, акул восемь раз по четыре. Но барабульки умеют считать только до восьми. Значит, акул тридцать две штуки.

«Пока не поздно, — решил я, — надо дать сигнал тревоги. Если где-нибудь поблизости есть дельфины, они не замедлят прийти мне на помощь. А скумбрия? Ну что ж, пусть остается. Может быть, помощь не подоспеет и мне суждено погибнуть, то пусть хоть кто-нибудь расскажет, как погиб дельфин Бывалый, родной сын неповторимого Майна-Виры, ученик знаменитой гринды и преданный друг младшей научной сотрудницы Института дельфиноведения — очаровательной Лиды Катушкиной».

На мой тревожный призыв откликнулось всего только два дельфина, супружеская пара более чем преклонного возраста. И два дальних родственника. Я имею в виду тупорылых морских свиней.

— А вы, простите, какими судьбами? — спросил я.

В ответ один из них так дыхнул, что находившаяся рядом со мной скумбрия даже трижды перевернулась от сильной струи керосинового перегара.

— Хоть вы нас и презираете, — сказал тупорылый, — а все-таки мы одного с вами рода и в обиду вас не дадим. Так вот!

Второй родственничек высказался еще более определенно. Он был трезвее своего братца и имел очень воинственный вид.

— Мне подавай акулу — и никаких! А не будет акул — плати штраф! За ложный вызов!

У престарелой четы я спросил, где же молодые дельфины, на что получил неожиданный ответ.

— А вы разве не слышали? — сказал дельфин-супруг. — Вся молодежь в Индийском океане. По случаю замужества гринды.

— Повезло ей, — прошамкала дельфиниха, — хорошего мужа нашла. Вдовец. Немолодой, правда, но страсть как знаменитый. Артист, говорят. И вроде нее ученый. Не то что мой старик…

«И как все интересно устраивается, — подумал я. — Теперь, пожалуй, нет смысла посылать гринде дельфинограмму о гибели Адвентиста. Зачем омрачать торжество?»

Я радовался, что отец жив, а что знаменитый артист, да еще вдовец, мой папаша, сомнений быть не могло.

— Плыли бы вы отдыхать… — заикнулся было я, обращаясь к престарелой паре.

— Как же это мы уйдем? — пробурчали в один голос муж и жена. — Уж если вот они (старик показал на тупорылых) откликнулись, то нам, настоящим дельфинам, бросать вас одного никак не полагается!

Делать нечего, хотят остаться, пусть остаются. Я еще раз поблагодарил свою родню и приказал ждать сигнала.

Ждать пришлось недолго. Скумбрия первой увидела бесшумно крадущихся акул. Их оказалось совсем не восемь раз по четыре. Не зря за барабульками и судаками установилась репутация паникеров и врунов.

Всего я насчитал шесть акул. Все они были мои старые знакомые. В тот раз, когда я дрался с желтой акулой, они находились в ее свите.

Первым нас увидел предводитель акульей шестерки и еще издалека закричал:

— Мы приплыли сюда с мирной целью. Мы разыскиваем мудрого попугая. Он нам очень нужен.

Как выяснилось, суеверные акулы предприняли свое путешествие, чтобы, разыскав Адвентиста, узнать, что их ждет в будущем.

Я уведомил акул, что они опоздали и ученого попугая уже нет в живых.

— Не понимаю, — возмутилась скумбрия. — Если вам был так нужен попугай, зачем же вы его тогда проглотили?

— Это мой отец его проглотил, — признался вожак, — и мы его об этом просили. Иначе разве доставишь попугая из одного океана в другой? Ведь плавать-то он не может.

Всплакнув по поводу гибели попугая и заверив меня в своем миролюбии, акулы наскоро распрощались и отправились в обратный путь.

Вслед за ними уплыли и храбрые старики. Не имея возможности отблагодарить их чем-нибудь за отзывчивость и отвагу, я пообещал при случае прислать им недавно изобретенное полоскание для укрепления дельфиньих зубов.

О чудодейственном полоскании ходило множество всяких слухов. Утверждали, что некоторым морским дельфинам оно очень помогало.

Кстати, мне бы оно тоже теперь пригодилось. Дело в том, что еще в схватке с желтой акулой я сильно расшатал передние зубы.

Но больше всего страданий доставляла открывшаяся рана, которую я получил в том же памятном сражении.

Желая облегчить мою боль, участливая скумбрия опрыскала больное место жидкой черноморской грязью и после нескольких разведок обнаружила недалеко от берега источник целебной воды.

Но, несмотря на все принятые меры, выздоровление мое шло крайне медленно.

Боль была настолько сильная, что я даже не мог пошевелить плавником. О свидании с Лидой Катушкиной нечего и думать, и это мне причиняло самую нестерпимую боль.

— Да, — сказал я однажды скумбрии, — грязевое лечение и вся эта древняя подводная медицина — вещи, понятно, проверенные, но есть все же и другие, более современные средства.

Скумбрия, принимавшая любое замечание, как упрек по ее адресу, раздраженно пискнула:

— Что вы, собственно, имеете в виду?

Клятвенно заверив мою вспыльчивую сиделку, что я не питаю к ней иных чувств, кроме пожизненной благодарности, я подробно рассказал об осьминоге, пришивающем морским черепахам новые хвосты. При этом я высказал предположение, что если старый лекарь делает такие сложные операции, то, может быть, он возьмется вылечить мою рану?

Благодаря обширному знакомству, скумбрия в тот же день выяснила местонахождение хирурга-осьминога.

— Вам, как всегда, дико повезло! — обрадовала меня скумбрия. — Ущелье, где практикует этот осьминог, почти рядом. До него отсюда хвостом подать. Правда, желающих попасть к нему целый косяк… По десять операций в день делает…

— Устает, наверное, старик сильно, — пожалел я. — Такую нагрузку и молодой не осилит.

— А вы за него не бойтесь, — больше с восторгом, чем с завистью, сказала скумбрия. — Он же, учтите, осьминог. Если даже четыре ноги устанут, так еще четыре всегда в резерве.

Знаменитый осьминог оказался улыбчивым старичком, добродушным, весело покрикивающим на своих многочисленных помощников, среди которых, к моему удивлению, была даже одна зубатка. Ей осьминог поручал вытаскивать зубами глубоко застрявшие занозы у гладкокожих налимов.

Со мной обстояло все очень просто. Осьминог даже не пожелал выслушать приготовленные скумбрией комплименты по его адресу.

— Некогда, некогда! — прохрипел он. — Тащите сюда больного и приготовьте инструмент!

Меня положили на большие подводные камни.

— Чистый пустяк! — констатировал осьминог. — Сейчас я ему сделаю тоненький рубчик, и он может опять драться с акулами сколько его дельфиньей душе угодно!

Закончив в какие-нибудь двадцать морских минут операцию, старый лекарь похлопал меня дружески по спине всеми своими восемью ногами, что, не скрою, было довольно чувствительно, и привычно столкнул с операционного камня.

— А теперь, если располагаете временем, — обратилась к нам особенно тронутая скумбриевой речью симпатичная осьминогиха, — мы приглашаем вас проследовать за нами в главный залив. Там сегодня особенное торжество. После долгих и тяжелых экспериментов моему мужу удалась редчайшая операция. Он впервые в подводных условиях заменил старой морской ящерице обветшалый хвост хвостом погибшего, по собственной неосторожности, ее совсем юного племянника.

В морской ящерице я сразу же узнал ту самую особу, о которой вспоминал в начале повести.

На этот раз она так раздулась от распиравшего ее самоуважения, что выглядела еще глупее, чем прежде.

Надменно оглядев огромную толпу любопытных, ящерица торжественно и важно проползла мимо нас, даже не ответив на мое приветствие.

Надо сказать, что внимание собравшихся было сосредоточено на пружинившем, пышном, почти не ношенном ящеричном хвосте.