Выждав кое-как до вечера, не в силах даже попытаться заняться делами клуба, Зейн подхватив рюкзак, что притягивал к себе все его внимание, словно бомба с часовым механизмом, и поспешил в квартиру Хадижи.

Подойдя к квартире жены, он постучал. За дверью была тишина, и эта тишина пугала. Мужчина сказал себе, что с Хадижей все хорошо и она просто спит, но с каждой секундой воображение рисовало все более ужасающие картины бледной, не дышащей девушки с горстью таблеток в ладони или в обагренной кровью душевой.

— Чёрт! — выругался он, еще раз прислушиваясь к тишине за дверью, и стал тарабанить в дверь со всей силы, не задумываясь о покое соседей. Лишь бы открыла она.

И вот теперь, услышав тихие шаги и заметив движение ручки, Зейн выдохнул с облегчением, хотя на все его слова Хадижа не отвечала и открывать вовсе не собиралась.

— Знаешь, раньше я не любил, — прислоняясь спиной к двери, произнёс Зейн. — Женщины были, да, но никто из них не трогал мое сердце. Твоей матери удалось. Могу сказать, что в Жади была какая-то магия, сила обаяния, для некоторых мужчин ставшая роковой.

Он замолчал, прислушиваясь к звукам за дверью — хоть к чему-то, что могло доказать, что Хадижа все еще стоит там, за этой хрупкой, но с тем же самым непреодолимой преградой.

Она стояла, прижавшись тесно-тесно к двери, на почти не держащих ее ногах. Хадижа хотела уйти, не вслушиваться в его голос, в его слова, но всё равно не могла себя заставить сдвинуться с места.

— Когда я встретил тебя, то не влюбился, нет, — еще одним острым шипом прозвучало это признание, — но почувствовал себя обязанным позаботится о тебе в память о матери. Решение о свадьбе было неожиданным для меня самого, но уже позже, пообщавшись с тобой, я узнал тебя лучше. Ты затронула не только мое сердце, ты проникла в мою душу, Хадижа, — на выдохе произнес Зейн. — Как ты смотришь на мир, как воспринимаешь его, — мужчина улыбнулся, вспомнив, как лежал на траве вместе с ней, всматриваясь в ночные созвездия. — Как искренне умеешь любить, и это касается не только наших отношений, но и всех остальных: твоих друзей, родных, близких.

Зейн глубоко вздохнул, собираясь признаться в том, что открылось ему только сегодня, только в эти долгие часы, в которые он мог потерять Хадижу бесповоротно:

— Я никому не говорил о своем прошлом, но ты вылечила мою душу и от этого кошмара. Ты сделала меня счастливым… научила по-настоящему любить, привнесла в мою жизнь все краски мира, как истинный художник создав её заново. Я люблю тебя, Хадижа. Никому и никогда этого не изменить.

Хадижа вздрогнула услышав признание, которое ждала подсознательно, как любая другая влюбленная девушка. Ей хотелось сказать Зейну, что она тоже любит его, что хочет быть с ним больше всего на свете, обнять и не отпускать больше. Распахнуть дверь и утонуть в темно-карих глазах с пылкими, сводящими с ума искорками. Рука потянулась к дверному замку, но в последнюю минуту дрогнула, отпрянув. Ревность и обида снова подняли голову — слишком свежи были воспоминания, слишком сильна была боль, что давила на её солнечное сплетение. Хадижа понимала, что стоит ей открыть дверь, а Зейну, переступив порог, заключить ее в свои объятья, как боль затихнет, испарится, но ревность настырно шептала, что вслед за одной Гаррой будет вторая, третья, четвертая, и Хадижа как послушная мусульманская жена будет прощать, а может и вовсе, примет однажды вторую жену в их доме — стоит просто вот так открыть замок, и пропало всё. Её разрывали два абсолютно противоположных желания; любовь и ревность раздирали напополам, и хотелось просто заткнуть уши, чтобы только не слышать их голоса внутри черепной коробки.

— Уходи, — голос Хадижи был хриплым от непролитых слез, и она даже была не уверена, что Зейн ее услышит. Но он слышал.

— Я принес твой рюкзак, — спокойно ответил он. — Хадижа, когда захочешь поговорить, просто набери мой номер.

Мужские шаги удалялись от двери, и ноги отказались ей служить. Хадижа съехала на пол, прямо перед дверью и, судорожно сжимая руки в кулаки, позволила кому в горле, наконец, вырываться наружу горькими, безутешными рыданиями.

Тридцать третья глава

Глубокий вдох и резкий выдох. Как бы ни хотелось остаться в постели и продолжать находиться в блаженном состоянии полусна, когда все чувства притуплялись, но дальше поддаваться прокрастинации в угоду боли и не утихающему отчаянию, Хадижа не могла и не хотела. Так что, открыв глаза, она огляделась вокруг, создавая иллюзию жизни, на что ей так же «приветливо» ответило пасмурное, пепельно-серое небо Парижа, смотрящее сквозь занавески.

— Что ж, вполне подходит к моему настроению, — грустно улыбнулась Хадижа, вставая с постели, и поймала свое нездоровое отражение в большом зеркале у стены, кричащее о её состоянии лучше всяких слов.

В душе девушка провела около часа пытаясь привести себя в более-менее нормальное состояние, а также согреться — холод, кажется, проник под кожу и подобрался к сердцу. Выпив чашку кофе, так как есть ничего не хотелось, Хадижа бесцельно гипнотизировала взглядом мольберт у окна с ещё неоконченной картиной.

— К черту все! — фыркнула она, ставя кружку в раковину, и направилась к окну.

Резким движением раздвинув занавески и включив свет, она завязала волосы в хвост и, наконец, взялась за кисть. С самого первого дня, как Хадижа решила, что станет известной художницей, какие бы обиды и неприятности не происходили, девушка нашла единственно верное для нее средство — живопись. Посмотрев на неоконченный портрет матери, Хадижа грустно улыбнулась:

— Все проблемы от мужчин, да, мама?

Сейчас Хадиже, казалось, что она как никогда понимала Жади. Понимала ее отчаянье и желание убежать ото всех предавших, или не понявших. Кисточка кончиком опустилась в краску, готовая сделать первый штрих.

Спустя несколько часов, практически непрерывной работы, в тишине квартиры послышался скрип открывающейся входной двери:

— Тук-тук, кто-то дома? — прозвучал голос Одетты в прихожей — Хадижа сделала дубликат ключа для подруги, когда уезжала в Рио. «А что, мало ли, нужно будет зайти цветочки полить», — произнесла тогда Оди, пряча ключ в сумочку. — А я думала ты тут при смерти лежишь, — девушка прошла в квартиру и увидела Хадижу, рисующую за мольбертом. — Ты пропустила лекции.

— Я договорилась с Мерьелем, — не отрываясь от работы, коротко ответила Хадижа; она действительно написала ему сообщения, что занимается работой для конкурса и не придет на занятия.

— Хо-ро-шо, — по слогам ответила Одетта, наблюдая за подругой, но потом подошла и развернула ее к себе. — Так рассказывай, что случилось? — цепко вглядевшись глаза, под которыми «красовались» темные круги, потребовала она.

У Хадижи подступили слезы. Она выпустила кисточку из ослабевших пальцев и кинулась в объятья Одетты. Осторожно усадив подругу в ближайшее кресло, Оди пошла хозяйничать на кухню, вернувшись с горячей кружкой в руках:

— Вот мой фирменный успокаивающий суперсекретный настой, — протянула она напиток Хадиже.

— Спасибо, — еще всхлипывая, осторожно отпивая из кружки, поблагодарила она.

— С Зейном поругались?

— Я вчера зашла в клуб, а там, — громкий всхлип и судорожный глоток напитка прервал её рассказ, — он танцевал с Гаррой.

— Ну, это еще не конец света, — покачала головой Одетта.

— И целовался с ней, — продолжила Хадижа.

— Вот это уже серьезнее, — придвинулась ближе подруга. — А ты уверена, что это не она его поцеловала?

— Какая разница?! — фыркнула Хадижа.

— Вот не скажи, — покачала головой Оди. — Помнишь в клубе? Там я тебя поцеловала, а ты даже не успела и слова сказать. А когда тебя насильно поцеловал Самат?

Хадижа скривилась, слегка вздрогнув от одного упоминания об этом.

— Но он обещал не танцевать ни с кем кроме меня.

— Это что, как тогда? При всем народе?

— Нет, там была всего лишь репетиция, — покачала головой Хадижа.