— Скоро.

   — Хочу его поскорее увидеть.

   — Сочувствую вам, — улыбнулся Ванин. — он скоро будет. Садитесь.

Они сели и с минуту молчали.

   — Не смотрите на меня так. Я никого не просила об этом.

   — Знаю.

   — И он не просил.

   — Знаю. Я просил.

   — Вы?

   — Я. И прекрасно, что это вышло, что вы здесь. Мы тут с Алексеем Ивановичем часто спорили. Мы с ним очень разные люди. Но как бы вам это объяснить... Стойте, вы же меня давно знаете, — вдруг прервал себя Ванин.

   — Конечно, товарищ Ванин, — сказала Аня. — Кто же из сталинградских комсомольцев вас не знает?

   — Когда мы тут встретились с Сабуровым, то поспорили из-за зелёных насаждений. Помните, мы все тут зелёными насаждениями увлекались. Он мне доказывал, что, предвидя войну, мы поменьше должны были заниматься этим и побольше многим другим. И я с ним, в общем, даже согласился. Но вы помните, с каким увлечением мы это делали, как это было хорошо!

   — Помню, — сказала Аня.

   — Это же было счастье, — продолжал Ванин убеждённо, — самое настоящее счастье. Мне всегда хотелось, чтобы у всех было счастье, и всё, что я делал, я делал дли этого. Иногда ненужные мероприятия проводил — для этого, лишние директивы писал — всё равно для этого. Так я, по крайней мере, всегда считал.

Хотя Ванин говорил путано и сбиваясь, но Аня понимала, что он говорит о том, что мучило его всё это время.

   — А вот сейчас, — сказал Ванин, — хотя мне всегда казалось, что я всё делал правильно и для счастья людей, — сейчас я всё-таки чувствую, что, наверное, прав Сабуров: может быть, меньше нужно было зелёных насаждений, меньше вольных движений на физкультурных парадах, меньше красивых слов и речей, — больше надо было топать с винтовками и учиться стрелять. Но я же тогда так не думал, это же я теперь, задним числом, здесь, на берегу Волги, так считаю. Вы понимаете меня?

Ванин откинул падавшие на лоб волосы, и Аня вспомнила давнее комсомольское собрание, где Ванин выступал с трибуны, горячился вот так же, как сейчас, и так же откидывал со лба назад мешавшие ему пряди. Не всё, что Ванин говорил сейчас, ей было понятно; то, что он говорил, наверно, было лишь продолжением его споров с Сабуровым, но она понимала главное, что перед ней сидит очень хороший и очень добрый человек.

   — Да... — снова прервал себя Ванин. — Вот и я говорю: особенно рад я, что вы будете с Алексеем Ивановичем вместе, когда кругом происходит всё такое, чёрт его знает, страшное или не страшное, но, в общем, трудное для человека. Хорошо, когда вместе... Вы что, прямо с вещами?

Аня улыбнулась.

   — Вот вещи.

Она показала на большую, набитую до отказа санитарную сумку.

   — А ещё?

   — А ещё — всё, — сказала Аня.

Она сняла шинель и присела к столу.

   — А всё-таки мы зелёные насаждения опять тут устроим, — сказал Ванин. — Как были, так и будут.

   — Конечно, — согласилась Аня, невольно вспомнив тот Сталинград, через который она шла сюда сегодня.

Масленников пошевелился под шинелью, потом быстро сел на койке, нащупал сапоги, надел их на босу ногу, встал и подошёл к Ане поздороваться.

   — Вот и вы.

Ане было приятно, что он сказал так, как будто здесь давно ждали её.

   — Кушать хотите?

Аня отрицательно покачала головой.

   — Спать хотите?

Аня покачала головой.

   — Ничего не хочу. Я рада вас видеть.

   — Завтра у нас, наверное, будет тихо, — произнёс Масленников, то ли чтобы успокоить её, то ли чтобы просто продолжить разговор.

   — Моя старая комсомолка, — представил Ванин. — «Друзья встречаются вновь» — кажется, была такая картина?

   — Была, — сказала Аня.

   — Давно не видел кино. Тут «Правду» получили как-то, смотрел в ней список картин в московских кинотеатрах. Даже «Три мушкетёра» там идут.

   — Я видела «Три мушкетёра», когда совсем маленькая была.

   — С Дугласом Фербенксом? — спросил Масленников.

   — Да.

   — Говорят, теперь другие артисты играют. Дуглас Фербенкс умер.

   — Неужели? — удивилась Аня.

   — Умер, давно умер. И Мори Пикфорд умерла.

   — Неужели и Мори Пикфорд? — спросила Аня с таким огорчением, как будто это было самое печальное событие из всех, происшедших в Сталинграде за последний месяц.

   — Умерла, — жёстко сказал Масленников.

Собственно говоря, он не знал, умерла или жива Мэри Пикфорд, но, раз заговорив на эту тему, хотел поразить слушателей своей осведомлённостью.

   — А Бестер Кейтон? — с тревогой спросила Аня.

   — Умер.

Ванин рассмеялся.

   — Что смеёшься?

   — Говоришь о них, как будто пишешь сводку потерь за последние сутки.

   — Очень хороший был артист, — огорчилась Аня.

Ей было грустно, что Бестер Кейтон умер. Она вспомнила его длинную, печальную, никогда не улыбавшуюся физиономию, и ей стало жаль, что умер именно он.

   — Не умер он, — сказал Ванин, посмотрев на Аню.

   — Нет, умер, — горячо возразил Масленников.

   — Ну, ладно, пусть умер, — согласился Ванин, вспомнив о смешной стороне этого спора здесь, в Сталинграде. — Я пойду проверю посты, — добавил он, надевая шинель и этим тоже давая понять, что разговор окончен и в конце концов не так уже важно, умер или жив Бестер Кейтон.

   — Там капитан уже обходит, — сказал Масленников.

   — Он, может быть, в роте где-нибудь задержался, а мне всё равно надо проверить...

Ванин вышел из блиндажа.

   — А вы всё-таки прилягте, — предложил Масленников. — Мы вам тут в углу завтра койку сколотим, а пока на моей ложитесь.

Ане не хотелось ложиться, но она не стала спорить и, стянув сапоги, прилегла на койке, плотно, до самой шеи накрывшись шинелью.

   — Послушала вас, а спать не хочется, — улыбнулась Аня. — Рассказывайте, как вы здесь живете.

   — Прекрасно, — ответил Масленников таким тоном, словно перед ним была не Аня, а прибывшая из Читы делегация с подарками. Потом, спохватившись, что это же была Аня, которая не хуже его знает, что здесь происходит, добавил: — Сегодня все атаки отбили. Капитан прекрасно выглядит. Мы за него тут беспокоились.

   — Я тоже.

   — Но его даже не поцарапало. Генерал сказал, что представил его к ордену Ленина за то, что два раза ходил к Ремизову ночью. Ну, что же ещё? По случаю встречи вылили немного за победу. А я, про себя, и за вас выпил.

   — Спасибо.

   — Я очень рад, что вы здесь, — продолжал Масленников. — Знаете ли, когда все мужчины да мужчины, как-то грубеешь в этой обстановке. — Он почувствовал, что фраза у него вышла нарочито мужская, и залился румянцем. — Может, закурить хотите?

   — Я не курю.

   — Я тоже до войны не курил. Но в этой обстановке тянет. Время быстрее летит. Закурите.

   — Ну, хорошо, — согласилась Аня, понимая, что, закурив, доставит ему удовольствие.

Он вынул из кармана гимнастёрки единственную лежавшую там папиросу и подал Апе, сам же стал свёртывать самокрутку. Потом спохватился, что не дал спичку, вскочил, рассыпал табак из самокрутки, чиркнул спичку и поднёс Ане. Она неумело закурила, быстро втягивая и сразу же выпуская дым.

   — Может быть, всё-таки хотите кушать? — спросил Масленников.

   — Нет, спасибо.

   — А воды вам принести?

   — Нет, спасибо.

Масленников замолчал. Здесь под его защитой находилась жена его начальника и товарища, и он относился к ней с той трогательной предупредительностью, какая бывает только у мальчиков. Ему хотелось окружить её заботой, дать ей понять, что он самый верный друг её мужа, что она вполне может на него положиться и что вообще нет ничего такого, чего бы он не сделал ради неё.

Так они помолчали несколько минут.

   — Миша.

   — Да.

   — Вы ведь Миша?

   — Да.

   — Вы очень хороший.

Услышав эти слова «вы очень хороший», Масленников почувствовал, что хотя они, наверное, однолетки с Лией, но она чем-то много старше его.