— Выжить или не выжить...— продекламировал Смайли нараспев, как бы зонди­руя почву на предмет продолжения беседы.— А не все ли равно? Ведь выживают от­нюдь не самые лучшие. Самые лучшие погибают в борьбе, за исключением тех, кто слишком интеллигентен, чтобы лезть в драку. Возможно, они первые подают сигнал, и их первыми пожирают, когда начинается собачья грызня. Нет, выживают не самые лучшие...

— Заткнись же, наконец,-Смайли...

Аллан недовольно махнул рукой, словно разглагольствования Смайли вызывали у него физическое отвращение; когда же он снова заговорил, нехотя, с раздражением, казалось, это стоило ему огромного труда.

— Ты так же боишься, как и все остальные. И не морочь мне голову, Смайли. Ты очень храбро предрекаешь нам всем гибель, а на самом деле пускаешь от страха в штаны. Если действительно произойдет катастрофа, ты, как и все мы, будешь во­пить и барахтаться, чтобы спасти свою жизнь. Если хочешь знать, ты трус, Смайли, верно? Ты ведь, черт возьми, даже не мужик. И потому всего боишься. И все время проповедуешь, проповедуешь... Ты сам в это не веришь, Смайли, и знаешь, что не веришь!

Аллан замолчал. Он почувствовал, что зашел слишком далеко. Раздражение и пре­зрение, внезапно нахлынувшие на него, заставили его сказать слишком много, и он выложил напрямик все то, что до сих пор оставалось между ними недосказанным. На­верное, не надо было в порыве злости оскорблять мужское достоинство Смайли. И не потому, что Аллан боялся потерпеть поражение в открытой схватке со Смайли; внут­ренний голос говорил ему, что подобное столкновение преждевременно, так как никто не может предугадать всех его последствий, особенно сейчас, когда все хотят сохра­нить равновесие, установившееся на Насыпи.

Однако Смайли пропустил это замечание мимо ушей. Больше всего на свете он боялся физического насилия. Его многоопытный здравый смысл с необыкновенной лег­костью превращал ярость и оскорбленное самолюбие в иронию, в убийственный сар­казм, а его жаждущая мщения язвительная насмешка нередко подбиралась к обидчику долгими окольными путями, прежде чем нанести замаскированный контрудар. Смайли знал, что Мэри Даямонд спала с Алланом, и сам по себе этот факт не был для него хоть сколько-нибудь огорчительным, однако его бесило то, что она отдалась просто так, бесплатно, как влюбленная школьница, и он приходил в неистовство при одной мысли о том, что она могла разболтать Аллану о чем-то сугубо личном. Смайли с си­лой швырнул железный болт, который крутил в руках. Когда болт ударился о жестя­ную коробку, раздался грохот, прозвучавший глухо и отрывисто сквозь пелену дождя. Однако лицо Смайли не отражало ни волнения, ни злости. Он только вздохнул, усмех­нулся и провел ногтями по бороденке.

— Нет.— произнес Смайли,— в наше время герою приходится нелегко, если ты это имеешь в виду. Нелегко и в постели, и вообще...

Он засмеялся сухим, дребезжащим смехом, удрученно взглянул на пустую бу­тылку, стоявшую у него между ног, и, увидев, что Аллан немного успокоился, при­ступил медленно и обстоятельно к акту возмездия. Он зевнул, потянулся, потер ла­дони одна о другую.

— Ох... Нечем даже подкрепиться.— Пинком ноги он отбросил пустую бутылку.— Нет даже паршивой бутылки кавы. Впрочем, Мэри, кажется, пошла к этому торгашу в шляпе, Феликсу — или как его там зовут? — чтобы достать немного порошка. На прош­лой неделе у него был «Дип пёрпл», первоклассный товар. Один бог знает, где он его берет...

— Феликс торгует наркотиками?

Аллан ведь так и не знал, какими «делами» занимается Феликс. Он не раз ви­дел, как уже ближе к вечеру к воротам шел Феликс, а в двух шагах за ним неизмен­но следовал Рен-Рен, и нередко он встречал их на рассвете, когда они возвращались на Насыпь с самыми разными товарами, в основном, как он догадывался, продуктами, ко­торые они несли в коробках и пластиковых мешочках. Но чем они на самом деле занимались по ночам в Свитуотере, он так и не знал. Когда Смайли назвал наркотик, Аллан удивился только потому, что «Дип пёрпл» считался одним из самых изыскан­ных и дорогих средств и раздобыть его было чрезвычайно трудно. Если Феликс может достать «Дип пёрпл», значит, он может достать что угодно.

— Конечно Этот малый просто ходячая аптека. А ты разве не знал? Но для тебя это, наверно, не имеет значения, поскольку ты не притрагиваешься к таким опасным субстанциям...

Смайли усмехнулся. Умеренность Аллана тоже была для него неиссякаемым ис­точником издевок.

— А что он берет в уплату за наркотики?

Вопрос был задан автоматически. Однако злорадная усмешка Смайли быстро убе­дила Аллана, что этот вопрос ему ни в коем случае не следовало задавать.

— Догадайся сам...

Смайли еле сдерживался, чтобы не рассмеяться. Его косо посаженные глаза смот­рели на Аллана насмешливо и ехидно.

— Не знаю...

Аллан пожал своими широкими плечами и посмотрел в сторону. Наконец до не­го дошло. Смайли облизнул губы:

— Как ты думаешь, в чем состоит мой капитал? Где я храню свой страховой полис, где мои долгосрочные инвестиции? Объяснить тебе? Тогда, может, ты поймешь, что моим единственным средством платежа в этом гнусном мире является наша с то­бой дражайшая Мэри. Вот так. Тебя это шокирует, не правда ли? Но каким бы отвратительным ни был наш мир, его надо  принимать как он  есть,   если хочешь  чего-нибудь добиться...

Сейчас Смайли был невероятно возбужден и от ярости, от извращенной ревности взвинчивался все сильнее и сильнее.

— Аллан, старый дружище, какой-то у тебя уж очень недовольный вид. Ты, на­верно, сидишь и думаешь, что я свинья, потому что использую нашу Мэри таким недостойным образом? Но здесь твой маленький, набитый условностями разум допускает  серьезную ошибку. Это она мне многим обязана и весьма благодарна за то, что я для ^ нее сделал. Вот что я тебе скажу: я нашел ее лет пять-шесть тому назад в Западной  зоне. Она стирала и мыла полы в кафешке с танцами на Северо-Западной авеню, а  в свободное от работы время бесплатно обслуживала клиентов своими прелестями, ее- К ли, конечно, ты понимаешь, что я имею в виду,— но ты уже все понял,— мотоциклистов, шоферов грузовиков и прочий сброд; одним словом, все, кто попадал на Северо-  Западную авеню, угощались бесплатно от щедрот Мэри Даямонд...

И Смайли искоса взглянул на Аллана, как бы желая убедиться, что его слова  произвели желаемый эффект.

— Да, Мэри... Тогда она была просто грязной маленькой бесплатной шлюхой.  Первый раз я встретил ее, когда заскочил в кафешку, чтоб поесть. Я предложил ей и работу, и она согласилась. Она мне позировала: в то время я был «художником». А  кроме того, согревала мне постель, готовила еду и убирала квартиру. А когда со  скульптурой дело пошло неважно, мы постепенно перешли на фотографию, делали по  специальному заказу снимки в духе эстетического авангарда, ты понимаешь... А потом  мы махнули в Роудсайд-Сити, где у меня были кое-какие связи. Вот так обстояли дела, дорогой Аллан. Не подбери я ее, она бы до сих пор скребла за гроши полы в кафешке. Или ее доконали бы аборты. Девице с ее репутацией не так-то легко улучшить свое положение в жизни. Мэри есть за что благодарить меня. Ведь это я сделал ее такой, какой ты видишь ее сейчас, и хотя это тоже не бог весть что, но все-таки на­много лучше, чем было раньше. Я дал ей твердую опору в жизни, нечто более или менее надежное, нежность, когда она в ней нуждается, любовь в меру моих слабых сил; большего ей не нужно, ничего другого она не знает. И это привязывает ее ко мне и в радости и в горе. Как говорится/ «в дни радости и горя...».

Он нагло осклабился, глядя на угрюмое лицо Аллана. Самоуничижение было са­мым действенным оружием Смайли, и он с наслаждением испытывал терпение сво­его соперника, которое судя по всему имело в своей основе какие-то нравственные причины. Несмотря на ревность и страх Смайли потешался над тем, что Аллан, кажет­ся, влюбился в Мэри Даямонд, и он, как мог, поливал грязью и Мэри, и себя, и их отношения, чтобы только нанести Аллану удар и с этой стороны.