Однако страх Лизы, если только она действительно боялась, что Аллан уйдет и оставит ее одну, был совершенно неосновательным, поскольку увлечение Мзри Дая­монд еще не побуждало его изменить весь свой и Лизин образ жизни, который в общем и целом его вполне устраивал. На этом этапе еще не было сколько-нибудь серьезного конфликта между совместной жизнью их всех на Насыпи и внезапно нахлынувшей на него страстью. Аллан не раздумывал о том, к каким последствиям могут привести его отношения с Мэри; когда он находился рядом с ней, влечение, которое он испытывал, было сильнее голоса рассудка; когда он находился вдали от нее, ему не хватало ее тяжелого, крепко сбитого тела, и это нередко отвлекало его от работы. Однако Аллан еще не стоял перед необходимостью выбора.

Как ни странно, когда Аллан стал удовлетворять свои желания на стороне, он вдруг почувствовал какую-то совершенно особую нежность к Лизе и ребенку, кото­рого она вынашивала. Сознание, что он скоро снова станет отцом, главой все расту­щего семейства, целого клана, опьяняло его. Радость его была стихийной и безудерж­ной, и так же стихийно становился все более грубым и обыденным, почти примитивным его внутренний мир, словно он тускнел от грязи, слякоти и насекомых-паразитов, от тяжелого труда ради хлеба насущного, от того ужасающе серого однообразия, кото­рым была отмечена вся их жизнь в фургоне.

— Я говорил с этим старым латалыциком,— сказал Смайли,— но для починки масляного насоса у него ничего нет. Эта хитрая лиса сидит на куче запчастей, но чер­та лысого у него допросишься...

Смайли преследовал Аллана. Он то и дело появлялся у фургона, чтобы побесе­довать, попросить совета или помощи, как бы ища любой возможности держать Алла­на под наблюдением; можно было подумать, что Аллан вдруг показался ему челове­ком необыкновенно интересным и даже обаятельным, хотя он по-прежнему при всяком удобном случае пускал в него стрелу своего циничного сарказма. Правда, узнав о том, что Аллан и Мэри встречаются, Смайли стал чуть менее самодовольным, зато более болтливым.

— Вопрос, правда, в том,— продолжал Смайли, ритмично постукивая кулаком по капоту, покрытому пятнами ржавчины,— вопрос в том, имеет ли вообще смысл ломать себе из-за этого голову. Допустим, мы все-таки заставим ее двигаться благодаря тех­ническим познаниям моего одаренного соседа, но далеко ли она проедет? Отсюда до Автострады, а там... трах-бах... полный газ и заклиненные цилиндры. И, вероятно, это далеко не самый лучший вариант, не правда ли, дорогой мой Аллан? Понимаешь, когда дело касается фараонов, мною почему-то всегда овладевает робость. А кроме того, эти проклятые дожди окончательно разрядили мне аккумулятор...

Аллан не раз объяснял ему, что дело не только в испорченном масляном насосе, однако Смайли по-прежнему мечтал о том, чтобы отремонтировать свою старую ма­шину. Хотя Смайли постоянно доказывал, что единственно мыслимый и самый надеж­ный способ существования — жизнь на Насыпи за счет того, что выбрасывает челове­ческое общество, раз уж все равно ты паразит и тунеядец и этому нет сколько-нибудь убедительной альтернативы, поскольку «в результате крушения общественного созна­ния все теории окончательно и бесповоротно потерпели фиаско»; хотя он упорно на­зывал себя идеалистом, эстетом и художником, который хочет «сидеть на безопасном расстоянии и смотреть, как горит Рим», а потом написать импрессионистскую карти­ну, отобразив на полотне экскременты технической цивилизации, разбросанные во­круг,— ему явно становилось не по себе при одной мысли о том, что этот традицион­ный способ связи со «старым, вонючим, разлагающимся миром» отказал окончательно и бесповоротно.

Аллан слушал этот нескончаемый поток слов, пока хватало сил. Как правило, по­добные беседы завершались тем, что Аллан начинал отчаянно скучать и презирать Смайли. Хотя Смайли был начитан и сообразителен и умел в нескольких словах оха­рактеризовать явление, свидетелями которого они стали, тем не менее его напыщен­ные тирады были пустыми и бессодержательными, как церковная служба,— единственной целью их было сбить человека с толку и даже устрашить, чтобы он не утратил окончательно уважения к этому хлипкому импотенту, живому трупу, который посы-лал свою жену на Автостраду зарабатывать деньги, а сам все говорил, говорил и ни­когда ничего не делал...

Они сидели, прислонившись спиной к жесткому холодному кузову злосчастного «универсала», и смотрели в серую пелену дождя.

А Смайли продолжал говорить своим блеющим надтреснутым голосом:

— Впрочем, этот старик иногда высказывает довольно забавные мысли... Разу­меется, ужасно старомодные, но им нельзя не восхищаться: остался идеалистом после стольких лет, проведенных на мусорной куче... Он верит в какое-то иное общество. И хочет построить его здесь, на Насыпи. С нашей помощью...— И он разразился судо­рожным, похожим на кудахтанье смехом.

— Ну так что в этом дурного? — спросил Аллан.

То, что сейчас сказал Смайли, в какой-то мере соответствовало его собственным неясным представлениям о том, как они будут жить дальше. Так или иначе между совершенно непохожими и весьма своеобразными по натуре людьми, нашедшими здесь пристанище, наладилось какое-то сотрудничество, взаимопонимание. И сознание этого вселяло бодрость. Бодрость и мужество.

— Я не сказал, что это дурно,— возразил Смайли, глядя в небо.— Ho_f понимаешь, нельзя махнуть рукой на то, без чего ты не можешь обойтись. Ты бы и нескольких дней не просуществовал, если бы там не было Свитуотера.— Смайли ткнул рукой в туманную мглу.— Он обеспечивает тебя работой, а также товарами и продуктами, ко­торые ты покупаешь, и всякими отбросами, которые потребляешь! Понятно? Ты в та­кой же мере зависишь от Свитуотера, в какой блоха — от собачьей шкуры!

— Нет! — Аллан напряженно думал. В том, что сказал сейчас Смайли, многое было правдой, многое, но отнюдь не все.— Нет. Возможно, так было вначале, но по­том все изменилось. В городе мы покупаем меньше и меньше, потому что там почти ничего нельзя достать. Меньше и меньше продуктов мы находим на Насыпи, потому что почти все съедобное уничтожает дождь. Мы с Лизой и малышом в основном пи­таемся овощами, которые я нахожу на огородах и садовых участках. На таких же, как у Дока... Скоро мы будем питаться только тем, что сумеем сами вырастить... Мы все меньше и меньше зависим от города, понимаешь?

— Ты в самом деле думаешь, что вы сможете обойтись без города? — ухмыль­нулся Смайли. Грязная, засаленная борода рыжеватыми клочьями покрывала его от­вислые щеки.— Ни в коем случае, если только вы не вернетесь к образу жизни пе­щерного человека... Но и у первобытного общества тоже есть своя структура. Ясно? И свои законы, согласно которым оно функционирует, если не хочет погибнуть. Не станешь же ты утверждать, что всерьез решил создать «общество» из восьми-девяти человек, в том числе двух стариков, глухонемого идиота с наклонностями убийцы и совсем молоденькой женщины, которая крайне тяжело переносит беременность..,

Аллан стиснул зубы. Смайли снова усмехнулся, на этот раз шире. Он знал, что нанес удар по больному месту.

— Кроме того,— продолжал он,— кроме того, такие, как ты и я, не говоря уже об остальных, вообще не способны создать общество. Мы навечно отмечены тем смер­тельно больным обществом, из которого вышли. Мы его представители с печатью смер­ти на лбу. Мы стерилизованы теми разрушительными процессами, которые в нем про­исходят. Каким же образом мы можем создать что-нибудь новое и совершенное?

— Заткнись, наконец!

Аллан не мог больше слушать эту дурацкую болтовню. Циничный пессимизм Смайли был уловкой, которая позволяла ему скрывать свое невежество и непонима­ние того, что происходит вокруг.

У Аллана же все было наоборот: он остро ощущал происходящее. Всеобщий за­стой он воспринимал как процесс, угрожавший ему физически и психологически. Он чувствовал, что прогрессирующее разложение общества ставит под удар все его су­ществование. Он видел — не слишком над этим задумываясь,— что распад охватил почти все стороны общественной жизни, породил уродливые мутаций в самой природе человека: унижение, опрощение и ожесточение стали неотъемлемой чертой того су­ществования, которое люди влачили в Свитуотере. Аллан все это увидел и в результате предпринял соответствующие действия: перебрался на Насыпь. И он не ставил перед собой иной цели, иной задачи, как просуществовать еще хотя бы один день, потом еще один... Таково было различие между ним и Смайли.