— Куда же ты, Чора? — крикнул ему вслед Аксан Каргинов. — Ты еще ничего не рассказал про рай. Кого видел там? Моего отца видел? Как он там? Что делает? Не передавал ли чего?

Чора насупился:

— Кто хочет узнать, как живут его покойники, тот знает, где стоит моя сакля. Прощайте!

«А старик–то играет в человеческой комедии не последнюю роль», — подумал с улыбкой Степан, догоняя его, а вслух сказал:

— Чора, а моего деда ты, случаем, не встретил в раю?

— Нет, не встретил, — Чора повел на него блестящим плутоватым глазом. — Твой дед живет в русском раю, а я в осетинском был.

* * *

Как–то так получилось, что, возвращаясь с нихаса, Аксан Картинов и Микал Чайгозты оказались рядом.

— Жалко твоего деда, — вздохнул Аксан, коренастый, широкоплечий, заросший до самых глаз черной бородой мужчина. — Несладко живется бедняге на том свете.

Микал, высокого роста, стройный молодой красавец с черными, как ночь, глазами, недобро нахмурил брови, резко бросил в ответ:

— Тебе–то что за печаль? Бродячая собака подняла ногу у ворот нашего дома, а ты рад позубоскалить.

— Да побьет меня Уацилла кизиловой палкой, я не хотел тебя обидеть, Микал. Я только хотел сказать, что если твой дедушка и на самом деле возит на том свете солому, то не следовало об этом говорить во всеуслышание.

— Проклятый бродяга плюнул мне в шапку. Он об этом еще пожалеет, лучше б ему не родиться совсем, — процедил сквозь зубы Микал и так сжал серебро кинжала, что побелели на руке костяшки пальцев. — Я ему проломлю голову такой же палкой, какую он видел в руках у черта в Стране мертвых.

— Не зайдешь ли на минутку в мой дом? — предложил Аксан.

Микал удивленно взглянул на волосатого спутника и молча свернул за ним к его большому под красной черепицей дому.

У Чора весь день не было отбоя от посетителей. Каждому хотелось как можно подробнее расспросить его о своих покойниках. Особенно любопытны были женщины. Они шли поодиночке и целыми делегациями, и после состоявшейся аудиенции оставались под нарами Чора их визитные карточки в виде кружочка масла, сыра или вареной курицы.

Слава Чора росла, как снежный ком в оттепель. К концу дня к нему уже начали приезжать из соседних хуторов. Везли в подарок лепешки, мясо, яйца. Воскресший из мертвых не смущался тем обстоятельством, что многие его клиенты были ему совсем незнакомы, он врал так красноречиво и вдохновенно, передавая такие захватывающие подробности из потусторонней жизни их родственников, что благодарные визитеры к концу беседы чувствовали даже некоторую неловкость из–за того, что мало привезли подарков этому святому человеку. Еще вчера нищий, сегодня к вечеру Чора стал богачом. Весь кабиц под нарами заставлен всевозможными закусками, а на самих нарах — лежат рубахи, отрез сукна и новые дзабырта. Если так пойдет и дальше, то он станет богаче Аксана Каргипова и даже Тимоша Чайгозты.

Улучив свободную минуту между беседами, он вынул из газыря голубенькие сережки, подбросил их на ладони.

— Зачем теперь, Чора, продавать золотые серьги, а? — обратился он сам к себе и засмеялся от удовольствия. — Скоро я совсем разбогатею. Новую саклю построю. Сошью черкеску, сапоги с ремешками. Возьму жену молодую, красивую. Тогда ей серьги подарю.

Он так размечтался о будущей семейной жизни, о красавице-жене и хорошеньких круглощеких детишках, что не сразу заметил еще одного вошедшего в саклю клиента.

— Да будешь ты здоров, Чора!

Ладонь Чора захлопнулась, словно морская раковина с жемчужиной внутри в момент опасности.

— И ты будь здоров, Аксан! — ответил хозяин сакли, торопливо пересыпая содержимое кулака в газырь и водворяя последний на прежнее место.

— Для кровника заряд отмерил, что ли? — ухмыльнулся гость.

— У меня нет кровников да и ружья тоже. Огниво в газыре ношу: кремень и трут. Садись, пожалуйста, аракой угощать тебя буду.

— Спасибо, Чора. Ты всегда был добрым человеком. Что я у тебя спросить хочу... Давеча на нихасе я тебя перебил, когда ты про Вано рассказывал, а домой пришел — вспомнил и сказал себе: «Чтоб тебя, Аксан, о стенку ударило, зачем не дал рассказать про то, как Вано своего ногайца убил?»

— Он не один убивал.

— А с кем же? — поднял широкие брови Аксан.

— В моем хлеву давно уже не слышался овечий голос, а у тебя в этом году, говорят, хороший приплод.

— Воллахи! Твой хлев услышит бараний голос, не будь я Аксан Каргинов. Так с кем же убивал своего работника Вано?

— С тобой, Аксан.

— Со мной? — брови на лбу Аксан а передернулись и сползлись к переносью. — Ты, наверно, ослышался, Чора?

— Да нет, Аксан, я не ослышался. Вано даже рассказывал, как вы с ним вместе бросили убитого в Куру...

— Тсс... — Аксан приложил палец к усам, выразительно посмотрел в сторону открытого окна. — Еще кто–нибудь услышит — подумает: правда. Старый Вано наболтал там тебе сдуру — он уже последнее время какой–то ненормальный ходил а я ни за что ни про что пострадать могу. Ты знаешь, Чора, я и сам хотел тебе подарить барашка. Еще зимой хотел, да все было некогда. Думал: у меня много барашков, а у Чора ни одного нету — надо дать ему барашка. Пойдем ко мне, выберешь, какой тебе понравится. Из мяса шашлык зажаришь, а из шкуры шапку сошьешь, а то старая уже на облезлую собаку похожа. Так пойдем?

— Спасибо, Аксан, да зачтутся тебе твои добрые дела перед всевышним. Пойдем.

Ах, какие хорошие барашки в кошаре Аксана! Все — крупные, жирные, блестящие. Из такого курпея шапку сшить — любая красавица увидит — полюбит сразу.

— Вот этого, Аксан, — указал пальцем Чора на одного баранчика. — Нет, лучше вон того. Хотя подожди... я снова этого хочу. Дай мне какую–нибудь веревку, я его в свой хлев отведу.

— Зачем сейчас? — засмеялся Аксан. — Потом заберешь, он никуда не денется. А мы с тобой сейчас веселиться будем. Пойдем в уазагдон.

«Какой добрый, оказывается, Аксан, — подумал Чора, — наверно, я тогда на Куре его с кем–то спутал».

Между тем хозяин подвел гостя к порогу своего жилища. Но вдруг остановился, хлопнул себя ладонью по лбу.

— Эх, была-не была! Гулять так гулять. Эй, Джаным!

Из пристройки вышел работник Аксана, худой, обритый наголо ногаец в рваной ситцевой рубахе с зашитым воротом и широченных, тоже ситцевых штанах, из которых босые ноги его, кривые и тонкие, торчали, словно фикусы из опрокинутых вверх дном кадок.

— Чего надо, хозяин?

— Запряги Ястреба в бричку! В Пиево к Мате Губжокову поедем в ресторацию, — пояснил Аксан удивленному своему гостю. — Гулять так гулять... — и весело выругался на русский манер.

Живут же люди! Чора покачивался в легкой бричке, смотрел пьяными глазами на усыпанное звездами небо и блаженно, улыбался. Есть же счастливцы на свете, которые могут себе позволять каждый день бывать в такой роскошной сакле, как у Мате Губжокова. Вот это сакля так сакля, дай бог здоровья ее хозяину — хороший человек! Как угощал, как любезно кланялся, какие горячие слова говорил! Ре-сто-ра-ция называется. Ночью светло в ней, как днем — кругом на стенах лампы горят. И посередке — лампа большая-большая. Ах, как красиво! По всей сакле от стены до стены фынги на длинных ножках стоят — столами называются. А уж на этих фынгах чего только нет: и душистый, горячий от огня и перца чанах ^[43] в горшочках, и сочный фыдчин на подносе, весь жиром пропитан, и какие–то мясные лепешки — котлетами называются. Их ешь и боишься вместе с ними собственный язык проглотить. Но самое лучшее — это русская арака в бутылках: чистая, как слеза, и хмельная, как ласка красавицы.

Чора утробно икнул и снова засмеялся про себя от приятного воспоминания.

Девки–то, девки какие прислуживали им с Аксаном во время ужина! Красоты немыслимой. Цэ, цэ... что ни говори, а русские бабы тоже красивы, черт их возьми. Как она, шельма, — вот та, что с синими глазами — улыбалась ему, Чора: «Коньячку, сударь, не желаете-с? А вот, пожалуйста, скушайте котлетку». Ох, чтоб тебя бог покарал! Самое бы тебя съесть вместо котлетки. Даром что за шестой десяток перевалило.