Глава 28

«Прошлое поведение лучший способ прогнозирования будущего поведения»

«х/ф «Побочный эффект», 2013г.

Секундная стрелка часов тихо, но раздражающе тикала. Чернышов терпеть не мог этот звук, примиряло только то, что это Ларисины часы, так уж и быть, пусть шумят.

Лара зашевелилась, что-то пробормотала и начала недовольно отбиваться, пытаясь отодвинуться. Ему и самому было жарко, но лежать рядом, чувствуя касание её голой кожи, было не только приятно, но и так правильно, что можно и потерпеть. Ну, это он так считал, Лариса же упорно добивалась права отползти на другую сторону кровати. Там она чуть повозилась и притихла.

И хотя предыдущая ночь в камере не порадовала безмятежным сном, к Чернышову пришла старая подруга – бессонница. Конечно, можно было бы разбудить Лару, всю такую теплую, мягкую и покладистую со сна, чтобы продолжить то, чему посвятили весь вечер и часть ночи, но… Её в последние дни жизнь тоже не баловала отдыхом, во всяком случае, сегодня синяки под глазами были особо заметны, так что пусть спит.

Осторожно, стараясь не потревожить, Чернышов вышел из спальни, прихватив по пути свои джинсы. На кухне царила всё та же темнота, разве что чуть разбавленная мутным светом дворового фонаря. Зажигать лампу не стал, на ощупь нашел стул и устроился за столом.

Сегодняшний, хотя, нет, уже вчерашний, день принес столько сюрпризов, что немудрено маяться без сна.

И дело даже не в том, что внезапно совершенно ясно понял, что никого, кроме Лариски в роли жены видеть не хочет, это как раз почему-то совершенно не удивило. Скорее, стоило бы удивляться, что так долго доходило…

Несмотря на некоторые колебания Лары, Михаила он сдал следователю с рук на руки. Особо счастливым Щукин не выглядел, но заметно оживился. Даже поблагодарил и поздравил с возвращением в стан добропорядочных граждан. Но запрет на выезд за пределы города не снял. И велел наутро прямо часикам к девяти явиться для повторной дачи показаний.

Тут бы радоваться, но беда в том, что этот недоделанный мститель клялся и божился, что ни о каких аферах не знает. И Чернышов был склонен ему верить, не зря же последние дни его биографию чуть не под микроскопом изучал. Как и биографию его жены. Ничего, указывающего, что именно эта парочка каким-то образом выманивала деньги у Ольги, там не было. Да и чутьё человека, многие годы занимающегося финансами, подсказывало – искать нужно не здесь.

Он ведь тоже начинал по другую сторону баррикад. Кто бы его, молодого и зеленого, сразу взял в аудит… А вот разрабатывать схемы уходов от налогов и незаметного вывода средств на заграничные счета – запросто. Хотя бы для того, чтобы в случае, если облажается, его же под суд отдать. Но Чернышову везло, пару раз было совсем прямо на грани, но Бог миловал.

Те годы Чернышов не любил вспоминать, более того, старался делать это как можно реже и не только из-за советов врача. Но сегодняшний разговор с Ларисой всколыхнул не только память, но и эмоции, которые он сам считал давным-давно пережитыми и отодвинутыми так далеко, чтобы больше никогда даже случайно не наткнуться.

Как же в первое время он психовал от того, что она не поняла и не поддержала… Особенно Сашку возмущало, что его комиссовали через год, всё равно до следующего лета служил бы, так какая ей разница, в армии он или деньги зарабатывать поехал?! Даже собирался, как более-менее устроится, попытаться поговорить с ней ещё раз, но это чуть погодя, слишком уж зыбко всё было.

Напиться и забыться вариант хреновый, но и к нему поначалу прибегал. В то время, когда не работал или не падал замертво от усталости. А месяца через два после приезда в Питер и вовсе произошла неприятная история, когда, не так, чтобы много выпив, Чернышов впал в такую ярость, что сломал какому-то парню руку за мимоходом оброненную фразу, к самому Сашке отношения не имевшую. Заявление тот писать не стал, обошлись компенсацией вреда, что уже стоит считать положительным моментом. Только статьи за побои ему тогда и не хватало.

Тот случай не столько напугал, сколько насторожил. И на фоне того, что спал он не просто плохо, а отвратительно, вскидываясь в холодном поту по несколько раз за ночь, с алкоголем решил завязать. К наркотикам в любом виде с юности испытывал отторжение и брезгливость, так что хоть до этого не докатился.

Зато однажды, проведя в таком бессонном состоянии почти трое суток, случайно чуть не вышел в окно. На самом деле случайно, ни о каком самоубийстве и не думал, подошел посмотреть, какая на улице погода и на несколько секунд будто выключился. Пришел в себя, когда саданулся коленкой о радиатор батареи отопления, уже наполовину свесившись через подоконник. Кстати, на улице шел дождь, может, он его в себя и привел.

И тогда, наступив на собственную гордость, попросил Хворостова посоветовать, к кому с этой проблемой обратиться. Тот не только посоветовал, но и лично отвез, правда, куда именно, до Сашки дошло уже чуть позже.

Неприметное здание за городской чертой с виду напоминало пансионат совкового вида, если бы не высокий забор и вооруженная охрана. А другой в этом «пансионате» психиатрического профиля и не держали, слишком уж специфическими были проблемы пациентов. Тут лечили не только перебравших с дурью суицидников и шизофреников разной степени буйности, но и таких, как он – людей, физически и умственно вернувшихся с войны, но психологически оставшихся там. Не сказать, что пребывающих в состоянии посттравматического стрессового расстройства тут было много, всё-таки заведение было частным и ценник имело соответствующий. Помимо самого Чернышова там было ещё троих ребят, с которыми периодически сталкивался в коридоре и тут же отводил глаза, не решаясь встретиться взглядами. Не их вина, что попали в ту мясорубку, однако, то, что сами не сумели побороть последствия и теперь куковали тут, было ударом по самолюбию и мужскому эго. Как бабы, ей-богу.

Никто его в смирительную рубашку не упаковывал и силой таблетками не пичкал, первые дни вообще больше обходились разговорами с лысоватым носатым психотерапевтом, представившимся Львом Иосифовичем. И только факт понимания, что ему действительно нужна профессиональная помощь, сдерживал Сашкин психоз и, чего таить, страх.

Страх того, что он окончательно слетит с катушек, и его будет накрывать от совершенно обыденных вещей. Страх, что само его пребывание здесь станет кому-то известным. От клейма психа избавиться сложно, да и на карьере оно точно поставит крест. Останавливали же примеры, которые он видел своими глазами не только здесь, но и в Чечне – как у парней едет крыша от пережитого. Как нормальные с виду люди становятся неуправляемыми и готовыми собственных детей голыми руками рвать, думая, что это враги. Себе он такого точно не желал, поэтому терпеливо сносил и процедуры, и разговоры, и какие-то непонятные обследования. Постепенно даже смог найти общий язык со Львом Иосифовичем, который оказался хоть и своеобразным, но интересным собеседником. Они разговаривали каждый день из тех двух месяцев, что Чернышов провел в психушке.

О детстве, в котором Сашке не видел ничего необычного, всё как у других. Об учёбе. О войне. О Ларисе. О том, чего он вообще хочет от жизни.

Порой у него складывалось впечатление, что псих тут как раз его врач, перескакивающий с темы на тему и уводивший разговор в такие дебри, куда и соваться-то не стоит. Но то, что в ближайшее время ему стоит избегать всего, что провоцирует слишком сильные эмоции, запомнил накрепко. Пусть даже они не носят явно негативного характера, но сами по себе могут спровоцировать приступ. И важнейшим заданием для него было найти те самые триггеры.

С первым он определился сразу – никакого алкоголя. Может, и не в нём дело, но парня со сломанной рукой хватило, чтобы больше в такие эксперименты не пускаться. Мигающий свет. Тоже было проверено опытным путём, так что он и раньше ночные клубы не жаловал, а теперь вовсе стало не до них. И, как ни странно, Лариса. Даже не она сама, а тот ворох эмоций, который вызывали мысли о ней. Здесь было и влечение, и злость, и тоска, и ревность, и столько всего, что Чернышов решил пока с ней не видеться. Даже не того, что его снова накроет, боялся, а того, что в этом состоянии может что-то ей сделать. Или сам себя этим успокаивал, черт его знает, теперь уже и не разобрать. Поэтому несколько лет вообще в родной город не приезжал. А потом привык, что надо вот так, что так легче. И ему действительно стало легче. Хотя бы потому, что работа занимала всё время, возможности думать о чем-то, кроме неё, не оставалось. А если она оставалась, то опять-таки старался загрузить себя делами.