— Так иди, что же ты?

Пошёл к двери, но потом вернулся, чтобы снять с гвоздя картуз. В это время, распахнув по-хозяйски широко двери, вошёл Шурка — здоровый, матёрый мужик с мягкими, пушистыми усами и «Георгием» на груди.

— Братка!

Серёжка шагнул и уткнулся носом в его плечо, вдыхая родной запах, знакомый ещё с тех деревенских времён. Шурка тоже расчувствовался, тиская его.

— Смотри — мужиком стал! Который же тут верстак твой? О! За ним Андрей Пикалов работал.

— Брат ваш, — косясь на Шуркиного «Георгия» и нажимая на это «ваш», заметил Брюханец, — не хуже Пикалова умение постиг.

— Да? Ну, пошли, братка.

— Можешь идти, — торопливо разрешил мастер, — только недолго.

Шурка посмотрел сверху вниз на старика, потом панибратски обнял одной рукой за плечи и то ли снисходительно, то ли подчёркивая своё расположение, сказал:

— По такому случаю, Остап Саввич, мне думается, можно свою упряжку подарить Клупе.

— Работа у него срочная… — робко взмолился Брюханец.

— Это можно делать я, — подал свой голос Иван-цаца.

— Ну и добро, — обронил Шурка и первым вышел из мастерской.

Братова жена Сергею понравилась. Не то, чтобы поразила её красота или какое там обхождение. Бросилось в глаза другое. По всему виду она была городская, не девка, не девица — барышня. С другой стороны, в отличие от городских финтифлюшек, в ней угадывалась душевная обстоятельность, надёжность.

К их приходу (Шурка, не раздумывая, заявился с женой к Анисье Карповне Саврасовой) Анна успела переодеться по-домашнему: в парусиновых хозяйкиных шлёпанцах на босу ногу, в белой, облегающей грудь кофточке, в которой ничего лишнего — ни воротника, ни рукавчиков. Розоватые плечи, желобок на груди, аккуратно заплетённая в пушистый жгут коса — всё было облито солнцем, даже, казалось, просвечивается немного. Анна вынесла во двор табуретку, поставила на неё цинковый таз и стирала. Понятное дело — с дороги. Анисья Карповна, светясь довольством, суетилась рядом — топила дворовую плиту под навесом, что-то подносила, советовала.

Когда брат представил Сергея, Анна смахнула с голых локтей пену, обтёрла о фартук ладони и, протягивая руку для знакомства, тепло заглянула ему в глаза. В этом взгляде был какой-то отсвет, крохотная частичка её отношения к Шурке. Вроде бы главное, что хотела сказать при знакомстве: вот, мол, что значит для меня твой брат! Если ты его тоже любишь — должен понять.

Поговорив с хозяйкой насчёт обеда (а они хотели пригласить и Прохора, и соседа Гаврюху, и ещё кого-то — случай всё же!), братья ушли в комнату.

— И что они там делают? — улыбаясь, спрашивала Анна у хозяйки, которая металась по двору и несколько раз заходила в дом.

— Заговорили друг друга, — удивлённо разводила руками Анисья Карповна. — Уселись рядом и один: ду-ду-ду… Другой: ду-ду-ду…

Они действительно сразу оба хотели рассказать про всё и услышать — тоже. Шурка в двух словах, как про что-то давно прошедшее, вспомнил о февральских событиях и про своё появление на заводе, но с особенным жаром — про шестой съезд большевиков.

— Главное, понимаешь, — таращил он глаза, — всё определилось, как линия жизни на ладошке: даёшь революцию! Вот главное. Февральская… она, понимаешь… Федот да не тот. Эти временные — они сами определились, что временные. А кто придёт уже как постоянный — тут драка только начинается.

Привёз Шурка с собой мешок картошки — где-то под Курском за шинель выменял. Несколько килограммов сала по дороге заработал — его наняли охранять вагон, в котором везли продукты в Харьков, и ещё приволок он целую кипу газет: эсеровский «Труд», «Ведомости» из Харькова, даже «Киевлянин».

Сергей поинтересовался, чем думает заняться Шурка, не собирается ли вернуться на шахту?

— Ещё не решил… Но думаю, что долго искать работу не придётся, — самодовольно ответил он. Разгладив косточкой указательного пальца усы, ткнул в газету. — Вона… уже приглашают.

Сергей посмотрел, куда он ткнул, и прочитал объявление: «…требуется уездный начальник милиции. Оклад 3 тысячи рублей в год. Бывшие чины полиции не принимаются».

В комнату заглянула Анна и осторожно позвала:

— Алексаня!

— Я сейчас… — тронул Шурка его за руку и вышел.

Сергей с любопытством стал рассматривать газеты, которые в отличие от центральных не часто попадали в Юзовку. «К ограблению банка в Харькове», «Конная милиция задержала налётчиков»… Публиковались новые нормы выдачи хлеба по карточкам: полтора фунта печёного или фунт муки. Занятым на тяжёлых работах норма увеличивалась. С фронтов сообщалось про действия разведки, бои местного значения, военные аэропланы сбрасывали бомбы на вражеские позиции. Вместе с тем, особенно в «Киевлянине», целые страницы занимала реклама. Шли поэзо-лекции Игоря Северянина, выступал скрипач Яша Хейфец, аптекарь предлагал: «Коорин! Против запоров. Работает, пока вы спите». Кто-то продавал усадьбу, кто-то фамильное серебро. Бросался в глаза крупный заголовок: «Плачу дорого! Скупаю антикварные вещи из золота, с камнями, живопись, изящныя поделки. Тайну покупки гарантирую…»

Между тем, к женскому воркованию, что доносилось со двора в открытую дверь, и Шуркиному добродушному баску примешался чей-то встревоженный голос. Сергей вышел на порог. У калитки стоял Пашка-лампонос. Увидав Сергея, сообщил:

— Четверуня велел бегом быть в комитете. Из Питера страшные новости: Там что-то с революцией неладно.

Оставив встревоженных женщин, братья тут же побежали на шахту. Однако до воронежских казарм так и не добрались. Уже возле базарчика увидели, что люди стекаются к конторе, и тоже направились туда. Во дворе уже волновалась толпа. Сбежались из всех мастерских, с погрузки, выборки и, конечно же, ночная смена. Были тут и военнопленные, которых давно не охраняли, и они свободно разгуливали по улицам. Правда, из посёлка выходить не рисковали.

Председатель Совета Деревяшкин открыл митинг и… первое слово дал большевику, чего не случалось тут с апреля месяца. Прохор подошёл к перилам и, потрясая над головой бумажками телефонограмм, сказал:

— Случилось то, от чего предостерегали граждан России товарищи Зиновьев и Троцкий. Всякие партии, которые называли себя революционными, народными… — сегодня мы не станем тыкать в них пальцем, — голосовали за смертную казнь, шли на всякие уступки генералу Корнилову… И вот он навёл «дисциплину и порядок», укрепил офицерство и двинул армию… — Прохор повысил голос, — не на немцев, а в обратную сторону — на рабочий Питер, чтобы задушить революцию. Он хочет сбросить уже теперь не нужного ему Керенского и залить Россию кровью. Конный корпус генерала Крымова уже подходит к Питеру. Временное правительство приняло решение вооружить народ. Создаются рабочие отряды и комитеты защиты революции — ревкомы. Правительство полагается на защиту народа.

Потом выступали другие. Наконец Прохор предложил, чтобы выступил «товарищ Чапрак Александр, которого вы все знаете как самого сознательного пролетария и который только сегодня прибыл из Питера».

После Шуркиного выступления решили пополнить участок милиции, создать на его основе боевую дружину. Лишь часам к пяти после полудня братья собрали несколько приятелей и привели их во двор Анисьи Карповны, чтобы отобедать в честь возвращения Шурки.

— Не один я нынче приехал. Свадьбу нам справить так и не удалось, но главное, что Анна… вот не хвалясь — настоящий боец революции, — говорил он, нервно улыбаясь в усы.

Знакомство состоялось. В комнату из кухни перенесли стол, придвинули к кровати, а по другую сторону уселись на сундук, на застеленную рядном доску, положенную меж двух табуреток. Анисья Карповна очень сожалела, что всё простыло, что довелось разогревать заново и картошку, и капустную солянку с салом… Вина не достали, запивали квасом. По тем временам обед получился на славу. А уж поговорить было о чём. Рассказывали про свои дела, подтрунивали над тем, как их купали в юзовском ставке, сожалели о том, что в своё время не придали значения профсоюзам.