Теперь это были две старые женщины, «компаньонки», как выражалась бабушка, однако посторонний человек сразу мог определить, кто из них хозяйка, а кто — приживалка. Нет, они были на «ты», Лида позволяла себе даже поворчать. Только никогда не просила подать ей мандеполь, не вредничала: вот, мол, после каждой твоей уборки не могу найти очки… Всё происходило как раз наоборот Лида была из мариупольских греков. Там, в Мангуше, жили её родственники: дети сестры и внучатые племянники. Каждое лето она ездила в Мариуполь, и месяца полтора-два проводила у родственников.

Стоило Гречке уехать, как бабушка начинала хандрить, жаловаться на недомогание или тоже пускалась разъезжать по гостям. И на этот раз ничего неожиданного не произошло. Надежда Ивановна расхворалась, да так, что затребовала к себе Дину. «Неровен час — помру, и сообщить про то будет некому», — передавала она через знакомых. Дина поморщилась-поморщилась, но поехала. Бабушку любили, в праздники она могла ещё раскошелиться на дорогой подарок, и вообще родственники считали, что Надежда Ивановна уберегла от конфискации больше, чем им казалось вначале.

Дина пробыла в Рутченковке больше месяца, а когда вернулась домой, стала выговаривать матери:

— Не такая уж она была и больная! У них в посёлке появился новый доктор — молодой, неженатый. Вот она всё меня с ним знакомила…

— Что же в том плохого? — спросила мать.

— А что хорошего? Мальчик-пупсик. Усы для солидности отпустил — как крысиные хвостики. Нашла мужчину — петушком разговаривает. Да у него, как у ребёнка, щёчки розовые — тьфу! Противно даже.

Вскоре после возвращения Дины к ним в дом нагрянул Клевецкий. Подъехал он на извозчике, надушенный, с цветами. Вручил их, правда, хозяйке. Поинтересовался, вертя головой по сторонам, дома ли Степан Савельевич? (Искал-то, ясное дело, не хозяина). Мария Платоновна любезно препроводила его в горницу. («В гостиную!» — поправили бы её девчонки).

— А к нам Леопольд Саввич! Девчата, вы где? — проходя вместе с гостем по комнате, кликнула хозяйка.

— А… разве Дина уже вернулась? — чуть поспешней обычного спросил гость.

Но мать этого нюанса не заметила, а если и заметила, то могла принять за выражение радости — ведь он давно не видал старшую. — Вы присаживайтесь, я чайку сотворю.

— Нет-нет, я ненадолго. Заехал к Степану Савельевичу. Посоветоваться.

Из своей комнаты выплыли Дина и Наца.

— Ах, девицы! — озарился он в любезной улыбке, но взгляд блуждал где-то между ними. Дианочка, Настасьюшка… Соскучились, небось, друг по дружке

Лишь называя их имена, он взглянул на одну, потом на другую. Дину неприятно задело, что посмотрел он на неё как на чужую. Не то, чтобы доверия, общей тайны, но и смысла никакого во взгляде. Пустыми глазами скользнул он и по Наце. Но младшая таким огнём полыхнула в ответ, только что не прыгнула от радости. У Дины от этого бесстыжего, откровенного взгляда, которым одарила Клевецкого младшая сестра, заныло под ложечкой. Хотелось думать, что ошиблась, что показалось. Но и сам Леопольд сбросил на момент пелену с глаз, строго посмотрел в ответ, вроде бы команду отдал, понятную только ему и Наце. Он ещё несколько минут пошумел, разговаривая одновременно со всеми тремя женщинами, сообщил об очередном скандальчике в юзовском клубе, посетовал на отсутствие Степана Савельевича и исчез.

Мария Платоновна пошла провожать его к калитке, а Дина, подтолкнув младшую в комнату, закрыла дверь и подступила к сестре с сузившимися от злости глазами. В упор спросила:

— Было?

— Что? Ты что, Дина?…

— Не понимаешь, да? С Клевецким у тебя было что? Отвечай!

— Ты объясни, Дина… — вспыхнула, порозовела Наца.

— На курсы по домоводству не устраивал? Модную портниху не находил? А может, у тебя зубы разболелись, и он сказал родителям…

Дина не закончила фразу. По тому, как сестра испуганно отшатнулась при этих словах, поняла, что попала в точку. Дав волю перехлестнувшим чувствам, разбушевалась:

— Ах, потаскушка! Она не понимает… Поль мне ещё раньше объяснял, какие у него имеются способы разные, чтобы отвязаться от родителей. Значит, устраивал тебя к «своему врачу», чтобы лечить зубы? Б л о н б у ставил!

Дина, уже не владея собой, закатила сестре пощёчину. Наца обомлела от неожиданности и, отшатнувшись, одними губами, одеревеневшими от стыда и обиды, спросила:

— За что? — Она вдруг поняла, что между ними уже не осталось ничего тайного или скрываемого до поры, ничего такого, что нуждалось бы в благопристойной обёртке. Обида, не только сиюминутная, а та, немерянная, накопленная за последние месяцы, в которой только что полученная пощёчина была лишь последней каплей, взорвала её.

— За что? Вы же оба человеком меня не считали! Унижали… Из дому мы выходили втроём, а после… «Ах, Наца, вот тебе билет на карусель… Посиди, голубушка, в цирке одна, возьми мороженое, нам с Полем поговорить надо…» Вы каждый раз прятались за меня, и тебе не приходило в голову, что я умирала от обиды.

— Ты что, умом тронулась? — удивлённая таким взрывом, сказала Дина. — Это же мой жених!

— Да? Ха-ха-ха! — Наца была на грани истерики. — Ему на самом деле нравилась только я. Всегда! Он сам сказал мне! Как я тебя ненавидела, когда давилась мороженым, когда вы меня как ребёнка… А теперь — можешь его забрать — если сумеешь!

Сёстры ещё долго выговаривали друг дружке взаимные обиды, пока обе не разревелись. Мать они не посвящали в свои дела, но Мария Платоновна видела их расстроенные лица, колючие взгляды, перехватывала ядовитые замечания, которыми они обменивались. Догадывалась о главной причине их недружелюбия, но, сколько могла, отгоняла эту догадку прочь. Только от мыслей не спрячешься. Они тебя подкарауливают днём и ночью. Отвлёкся на секунду, а они, нежеланные, тут как тут.

Недели через две, в течение которых Клевецкий ни разу не появлялся в их доме, мать окончательно убедилась, что именно его не поделили сёстры. Только она и представить себе не могла, насколько серьёзные события стояли за их ссорой, и что из этого выйдет в дальнейшем.

Однажды за ужином, когда вся семья собралась за столом, Степан Савельевич — он был совершенно трезв — обратил внимание на нервозное поведение дочерей. Обычно за ужином они рассказывали уличные новости, задирали друг дружку. Мария Платоновна добродушно ворчала на них или хвалила за то, что помогали на кухне. Именно в эти минуты Штрахов чувствовал, что у него есть семья, дом, дети… Под настроение у него можно было выпросить денег на новые полусапожки с каблучком «кантэс» или заручиться обещанием съездить всей семьёй в Бахмут на пассажирском поезде… Он знал такую свою слабость и не противился ей, понимал: за всё хорошее надо платить.

Только вдруг подумал, что и прошлый вечер был не очень весёлый, и позапрошлый… И вообще, что-то изменилось. В своём доме Степан Савельевич никогда не деликатничал.

— Не пойму, — резко положил он ложку на стол, — мы чего это как на поминках. Разве похоронили кого?

— Клевецкого, — сорвалось с языка у Дины. Выпалив это, она уже не могла остановиться. — Леопольда Саввича, царство ему небесное!

— Ты мне загадки брось! Нашла время…

— Вы что, слепые? — со слезой в голосе воскликнула Дина. — Не хотите ничего замечать, даже не догадываетесь. Решать что-то надо. Нацка беременная — от него!

Это было настолько неожиданно, что родители растерялись. Мать только и смогла выговорить:

— Нацка?

До Штрахова наконец дошёл смысл сказанного.

— Это что же… правда? — растерянно посмотрел он на младшую, вроде ещё надеялся, что она начнёт отрицать. Но Наца втянула голову в плечи, уставилась прямо перед собой и молчала. Это взбесило отца. — Ты что же молчишь, когда отец спрашивает! — И так грохнул кулаком по столу, что загремела, падая, посуда.

— Она молчит потому, что сказать нечего, — тихо, но очень чётко пояснила Дина.

Штрахов любил младшую больше других. Новость потрясла его. Огромный кадык на жилистой шее конвульсивно подкатил к подбородку. Сглотнув слюну, он шумно вздохнул — не хватало воздуха. Мария Платоновна, глядя на него, онемела от страха.