— Ты, братец, заметил, что у меня одно плечо перекошено, — без особой обиды сказал Селиванов, — это не страшно. Вот когда мозги набекрень… Мало того, что вас тут хозяева доводят до скотского состояния, так вы ещё и друг друга лупите.

— Ну, будя уже… Навалился на Гришку, — вступился за него Деревяшкин. — Он же не с кем-нибудь, с татарами посчитаться хотел.

— Вот-вот! — оживился Селиванов, как будто только и ожидал этих слов. — А чем я лучше татарина или ты? Давай разберёмся. У тебя семья под Рязанью уже от Аксиньи-полухлебницы на мякине сидит. Землю-то, поди, богатому соседу продал или отдал за долги, иначе не торчал бы тут летом. А у него, татарина, детишки под Казанью тоже не марципаны кушают. И копейку свою он потруднее твоего зарабатывает. Ведь татарским артелям отдали шестую северную лаву — самую дальнюю и мокрую. А расценки те же!

Ефим Иконников ушёл спать ещё до того, как вбежал Гришка. Артельщик занимал самые дальние нары, они были отделены от остальных цветастой, захватанной руками занавеской. Необычный разговор в казарме привлёк его внимание. Он вышел к свету, стал прислушиваться. А крепильщик, пожимая плечом (хотя на самом деле и не пожимал), разъяснял артельным:

— Я же древесину знаю, как свою душу. Лаву-то дрянью крепить приходится: лес маломерка, сырой, отходы санитарных рубок. Вместо распила дают обапол. А по горным правилам сюда хороший лес положен. Управляющий по всяким отчётным бумагам должен хороший лес указывать. И наверняка указывает, а разницу в цене себе в карман кладёт. Тут не копейками пахнет… Сегодня лава спокойная, а завтра какое нарушение, не дай Бог, — вы же своей кровью платить станете. А почему? Да потому, что дурака и в церкви бьют.

— Ты… это что — агитацию развёл? — вмешался Иконников.

— Нет, Ефим Иванович, — ответил Селиванов. Смело так ответил, даже с вызовом. — Тут Гришка собирался татар побить. Вроде бы они у Калиткина добыч покрали. А если разобраться, кто и что крадёт, сложная штука получается. Вот я и советую: не знаешь — не бай, глазами моргай, будто смыслишь…

Повернулся и пошёл к своим нарам. Иконников не мог допустить, чтобы не за ним было последнее слово. Потому сурово заключил:

— В нашей казарме политикой не занимаются. Все люди как люди, в карты играют. А он газеткой: шурх-шурх! Профессор нашёлся. Видели мы таких умных.

— Да и я дураков навидался, — откликнулся уже из прохода Селиванов.

— Ты на кого намекаешь, — спросил Ефим.

— На дураков, Ефим Иванович, выходит — и на себя тоже… Какая уж тут политика!

На другой вечер Селиванов снова с газетами. Артельные его уже не трогают, поняли, что не того он полёта птица. Да и на язык остёр. Шахтёры вообще народ не разговорчивый. Братья тут же возле картёжников ошиваются. Шурка иногда и сам играет. А Сергей только посматривает. Переживает за брата, когда тот после проигрыша подставляет свой рыжий лоб под увесистые «шалабаны». Набьют ему щелчков так, что два дня шишку носит, а когда медный лоб перестаёт светиться, снова к столу подсаживается. За этот год он заметно подрос, вытянулся, на аварийных работах, если случается, наравне со слесарями работает.

Когда Шурка не играет, Сергею и смотреть не интересно. Он рассеянно обводит взглядом казарму, заглядывает через плечо Селиванова в газету. Пров, должно быть, заметил, что мальчишка грамотный. Однажды попросил:

— Почитай мне вслух… Глаза побаливают, очки пора покупать. Названия статеек хорошо вижу, а где помельче — уже расплывается.

Сергею и раньше газеты на глаза попадались. То в лавке пряники завернут, то на раскурку кто из шахтёров листок оторвёт, согнёт раз двадцать, а остальное выкинет. Пробовал читать, да только неинтересное попадалось: кого принимал губернатор, кто его встречал, или рассуждения о каких-то «ассигнованиях», приезд государя на военные манёвры… Интереснее было читать объявления в разделе «продаём-покупаем» или «практические советы», которыми ни ему, ни вообще кому-либо из его знакомых нельзя было воспользоваться. Там он даже прочитал статейку «Как я увеличила свой бюст на 4 дюйма». Что такое «бюст», ему популярно объяснил Ромка Саврасов. Надо же!

На просьбу крепильщика Сергей откликнулся охотно, но не потому, что имел к этому интерес, а хотел показать, какой он грамотный.

— «В ночь на двадцать третье мая было арестовано с завода двадцать чел, — прочитал Сергей и спросил: — Что значит «чел»?

— Человек, значит… Ты давай дальше, я понимаю…

— «арестовано двадцать чел-овек по неизвестной причине».

— Как это по неизвестной? — снова переспросил он. — Если они сами, кого арестовали, не знали, то газета же всё должна знать! Чего это она так пишет?

— Это не полицейская газета, а рабочая. В неё люди посылают письма, и она их печатает, как есть. Понял? Читай дальше.

— «Утром этот слух рас-про-странился по мастерским, и с обеда рабочие прекратили работы во всех мастерских. Было устроено собрание во дворе завода, на котором решили протестовать против ареста. Полицмейстер говорил, что собрание незаконно. И просил разойтись. Тогда рабочие решили послать члену Гы Думы Кузнецову телеграмму, чтобы сделал запрос в Гы Думе».

— Ну и дела, — обернулся к ним Деревяшкин. Он тоже прислушивался к тому, что читал Серёжка. — Полицмейстер «просил» разойтись. У нас так сразу бы казаков напустили.

— А это потому, что там рабочие стеной друг за дружку, — уважительно пояснил ему Селиванов.

— У нас так не выйдет, — заключил Деревяшкин. — Татары сами по себе, старожилы на посёлке, даже которые в шахте работают, те свой интерес имеют. А балаганы — один рязанский, другой тамбовский…

— Я тоже так понимаю, — согласился Пров. — В этом корень всего. Пусть Серёга дальше читает.

К их разговору прислушивались. Притихли картёжники, а которые своими делами занимались, тоже навострили уши. Серёжка почувствовал, что он теперь в центре внимания. Волнуясь, стал читать дальше.

«…на следующий день снова собрались во дворе завода и выбрали делегацию, которая здесь же в толпе составила экономические требования и представила их заводской администрации… Когда предъявили требования директору, тот на некоторые требования согласился: за сверхурочную работу предложил полуторное вознаграждение, открытие столовой, выдачу кочегарам, смазчикам и машинистам хозяйских блуз…»

— Надо же — добились своего! — сказал Деревяшкин.

— Не перебивай, — попросили его.

— А ты играешь — так играй. Я жировую девятку подбросил.

— Что кидаешь? Козыри — вини.

— Будя вам дурью маяцца! — зашумели на картёжников. — Которую по счёту колоду затёрхали! От карт одне лохони остались. Не только короли — уже дамы на забойщиков похожи! Отличить невозможно.

Посмеялись над картёжниками. Расстроилась у них игра. Серёжка дочитывал статью при всеобщем внимании.

— «В конце июня, как нам сообщают, состоялось соглашение бастующих рабочих с заводами при условии возвращения всех рабочих к своим местам, принятия заводами некоторых требований, увеличения платы в среднем на восемнадцать процентов».

— Как понимать эти проценты, — заинтересовался Гршка-саночник.

— Добавили, значит — по восемнадцати копеек на рубль.

— Неужто? — удивился Деревяшкин. — А нам с рубля гривенник сняли. И главное, хоть тресни, хоть в стену лбом — ничего не добьёшься. Деваться-то некуда!

— Так уж и некуда! — как всегда, пожимая плечом, сказал Селиванов. — Если бы не грызлись между собой: курские с татарами или тамбовские с рязанскими, а все вместе, да не только в Назаровке, но хотя бы по всей Юзовке или Макеевке…

— Блаженный ты! Как же можно такое сделать?

— Можно. Хозяева же договорились насчёт летней надбавки. А у них конторы не только в Юзовке, но у кого и в Париже, и в Берлине.

— Хозяева грамотные, при деньгах, — сел и поехал куды хошь. Их учили…

— И нам надо учиться, — невозмутимо отвечал Пров, как бы поддразнивая артельных.

Через несколько дней он снова принёс газету. И опять её читали. Спорили, рассуждали. Особенно много разговоров было, когда вычитали сообщение со знакомой шахты о том, что там оборвалась клеть и погибли люди… И уже не такой далёкой, не из другого мира, а вот, рядом же, совсем близкой показалась некогда мудрёная грамота.