— С какого времени вы действуете под именем Эдди Кинга? С тысяча девятьсот сорок пятого, когда он умер в концлагере? Нам это известно, мистер Кинг. Мы знаем, как было состряпано ваше досье.

— Нет никакого досье, — повторил Кинг, в какой уже раз за эту ночь. — Меня зовут Эдвард Ричард Кинг, я родился в Миннесоте, живу в Нью-Йорке и не имею понятия, о чем вы говорите. Я был интернирован, провел три года в концлагере, а потом жил во Франции, пока в пятьдесят четвертом не вернулся домой. Я вам это говорил уже сто раз. Больше мне сказать нечего, пока я не увижусь со своим адвокатом.

Следователи о чем-то посовещались, но о чем, Кингу не было слышно. Опершись лбом на руку, он на мгновение закрыл глаза, пользуясь передышкой. Элизабет Камерон — вот где величайшая и единственная за всю службу ошибка. В ту ночь во Фримонте он оставил ее в живых. Решил подождать до утра, а потом по ошибке убил эту содержанку Хантли. Но его люди должны прикончить ее, иначе правда о покушении может стать известна. Узнав о его аресте, Элизабет догадается о его причастности к заговору. Она может доказать, что речь никогда не шла об убийстве Регацци, а Хантли был обманут. Рука Кинга стала влажной от выступившего на лбу пота. Мало того, что он попался, он еще может провалить крупнейшее в своей жизни задание. Если это случится, его лишат поддержки. Его оставят здесь в наказание. В назидание другим. Но нет, его люди должны добраться до Элизабет. Обязательно доберутся.

Он позвонил своему лучшему агенту, который организовал операцию с Регацци. На его счету столько удачных дел! Люди Кинга нашли его в армии. Он работает и на них, и на преступную организацию в Нью-Йорке, владеющую миллионным состоянием. Кинг поднял голову. На него смотрели трое мужчин.

— Мне нужно в туалет, — сказал Кинг.

Его отвели в небольшой туалет в конце комнаты, где разрешили облегчиться, не закрывая двери. Который час? Кингу хотелось повернуться и закричать, требуя, чтобы ему сказали. Человек имеет право знать, который час. Кинг сердито одернул себя. Это первый признак нервного перенапряжения и физической усталости. Ему еще предстоит долгий путь, прежде чем он сможет позволить себе роскошь сорваться. Вернувшись, он заметил, что в комнате появились трое других мужчин. Стенографист, зевнув и потянувшись, уступил свое место одному из пришедших. Остальные о чем-то совещались. Мужчина, стоявший позади, сказал:

— Ну все. Застегивайтесь и садитесь.

Это пришла новая команда — сменить первую. Если они работают сменами по десять часов, то он, значит, провел здесь всю ночь и сейчас уже наступило утро понедельника. Кинг взял себя в руки. Надо продержаться еще немного. Дать убийце сделать свое дело в соборе и потом погибнуть самому. И дать тому человеку из преступной организации возможность расправиться с Элизабет Камерон. Тогда он сможет немного расколоться. Чуть-чуть, чтобы сбросить напряжение и задать работу следователям. Кинг вернулся к своему стулу, сел, поморщившись, и взглянул на новые лица перед собой.

— Итак, джентльмены, может быть, вы разрешите мне позвонить своему адвокату?

Питер Мэтьюз не спал всю ночь. Он сидел скрючившись на тесном для него водительском месте, глотал таблетки бензедрина и курил. Элизабет не появлялась. В дом заходили разные люди, в том числе и несколько мужчин, среди которых мог быть и ее подопечный. Лиари считает, что они попытаются скрыться вместе. Мэтьюз больше не старался придумать что-нибудь получше, он просто сидел, как ему приказано, и ждал. Дважды за ночь он звонил, докладывая о себе, и спрашивал, как идет допрос Кинга. «Без перемен» — отвечали ему. Другого он и не ждал. Питер знал этот тип людей. Только дурак может недооценивать мужество и выдержку первоклассного советского разведчика. Мэтьюз считал, что с Кингом обращаются слишком мягко. Человек физически здоровый, с крепкими нервами, может выдержать недели две и не сломаться.

Мэтьюз устал, был зол на себя и взвинчен стимулирующими таблетками, не дававшими ему заснуть. Жаль, что Кинг не попал в его руки. Он бы с парой помощников уже к концу дня выбил из него признание. К восьми часам уже рассвело, и город вновь ожил после уик-энда. Городской шум нарастал, по улице, где стояла его машина, неслись потоки транспорта. К Мэтьюзу подошел полицейский инспектор, замерзший и злой в этот неприятный час мартовского утра.

— Двигай отсюда! Не видишь что ли: здесь запрещено парковаться!

Мэтьюз достал свое удостоверение. Ничего не сказав, зажав в ладони карточку, он поднес ее к лицу полицейского.

— Простите, сэр.

Полицейский отошел, грязно выругавшись по адресу ФБР, а заодно и всех ирландцев и Дня святого Патрика. Уличное движение в этот день становилось для полиции сущим адом. То и дело образовывались заторы, потому что из-за этого чертового парада были целиком перекрыты Сорок третья, Сорок четвертая, Сорок пятая и Сорок шестая улицы, а также Пятая авеню вплоть до Восемьдесят шестой улицы, ведущей от Центрального парка к Третьей авеню. Полицейский злился, когда его принимали за ирландца, и, чтобы показать свое отношение к этой дурацкой клоунаде, каждый год 17 марта направо и налево сыпал, словно конфетти, штрафными квитанциями.

Питер Мэтьюз спрятал удостоверение в карман. Он жалел, что не захватил с собой термос с горячим кофе. Оставить же свой пост хоть на минуту он не решался из-за боязни, что может пропустить Элизабет.

Он решил поставить машину поближе к выходу, на площадке для жильцов этого дома. Можно дать портье пятерку и договориться с ним. Они были давними знакомыми, и Мэтьюз старался сохранять с ним хорошие отношения. Не обращая внимания на яростные гудки и ругань, доносившиеся из идущих по улице машин, которым он перекрыл движение, Мэтьюз пересек проезжую часть и въехал на парковочную площадку. Обогнав фургон по ремонту телевизоров, Мэтьюз занял единственное свободное место, поставил машину на тормоз и выключил мотор. Фургон остался без места для парковки, и он остановился позади Мэтьюза, наполовину загородив въезд.

Мэтьюз ожидал, что шофер сейчас начнет скандалить. Он наблюдал в зеркало, как тот вылез из кабины. Это был молодой темноволосый парень, коренастый, в белом комбинезоне с красной надписью на спине: «Ремонт телевизоров». Но шофер прошел мимо, ни слова не сказав. Помахивая холщовой сумкой, поднялся по трем ступенькам парадного с желто-черным навесом над входом, где были указаны номера квартир. Мэтьюз машинально следил за ним, слегка удивленный тому, что шофер фургона запросто дал ему опередить его и занять единственное свободное место. Нью-йоркские шоферы и при более спокойном движении не отличались вежливостью. А уж ремонтники полезли бы бить морду человеку, занявшему у них под носом свободное место. Возможно, сказалось действие бензедрина, а может быть, сработало природное чутье, которым наделен один из миллионов и которое отличало Питера Мэтьюза от других молодых сотрудников Лиари. Он и сам не знал, откуда вдруг возникло это ощущение опасности. Любой ремонтник поднял бы скандал. А почему этот промолчал? Почему он не такой, как все?.. Мэтьюз в ту же секунду выскочил из машины, бегом поднялся по ступенькам и толкнул стеклянную дверь.