Келлер насторожился и прислушался.

— Неужели ваши дети потребляют это зелье? Келлер был крайне удивлен. В странах с низким уровнем жизни, которые он знал, все возможно. Но здесь, в этом богатом пресыщенном городе, который едва не лопается от изобилия, будто набитая покупками сумка, такое казалось невероятным.

— Да, в наркоманию вовлекается все больше и больше детей. Послушай, что говорит Регацци. Он знает, что такое бедность.

— Но у вас нет бедности. А уж бедного кардинала я никогда не видел. А ты католичка?

— Нет, — покачала головой Элизабет. — А ты, наверное, католик? Ведь тебя воспитывали монахини.

Келлер не ответил. Он не отрываясь смотрел на экран. Кардинал уже всецело завладел его вниманием.

— В чем, по-вашему, причина этого бедствия? — послышался голос репортера за камерой.

— В том, что у ребенка возникает острая потребность уйти от окружающего мира. Но книги, фильмы, все средства отвлечения, которые мы предлагаем, не могут в достаточной степени его увлечь. Он чувствует себя обездоленным в том, на что имеет право — на счастье, обеспеченность, любовь и надежду. Если бы хоть часть денег, отведенных на содержание малолетних преступников в исправительных заведениях, тратилась на обеспечение жильем обитателей трущоб и на улучшение образования, этим детям наркотики были бы не нужны.

— Не понимаю, о чем он говорит. Здесь все богатые! — воскликнул Келлер.

— О нет! Не все, — сказала Элизабет. — Ты видел только небольшой мирок благополучия. Но у нас есть и крайняя нищета. Регацци знает, о чем говорит. Он сам вышел из бедной семьи и всю жизнь посвятил защите бедноты. У него ложные религиозные представления, но сам он прекрасный человек.

— Все религии лживы. — Келлер вспомнил монахиню приюта, которая подарила ему на прощание четки и стояла у ворот, вытирая слезы. — Католики лицемерят не больше других.

Раздался телефонный звонок.

— Возьми трубку, — сказал Келлер. — Это, наверное, мне.

— Этого я и боюсь. — Элизабет нехотя поднялась. — Кто может звонить в такое время? Не будем отвечать, Бруно. Пусть звонят утром.

— Подойди к телефону, а то подойду я.

Вот тут Кинг и услышал голос Элизабет. Она повернулась к Келлеру спиной, чтобы он не видел ее лица:

— Привет... Как съездили?

— Прекрасно, — стараясь унять беспокойство, ответил Кинг. — Что у вас... Как там наш друг?

— Произошла осечка. — Притворяться перед Келлером было бесполезно, и Элизабет повернулась и кивнула ему. Келлер подошел. — Никто его не встретил. Нет, мы долго ждали, а потом я решила, что лучше ему побыть у меня. — Она старалась, чтобы голос ее звучал безразлично. — Нет, никакого беспокойства. Я почти его не вижу. Он все время спит.

Глаза Келлера весело блеснули. Он обнял Элизабет за талию.

— С тобой, — шепнул он. — Дай мне трубку.

— Позвать его? — спросила Элизабет.

Голос у Кинга стал веселым. Он не мог скрыть своей радости.

— Нет, не надо, дорогая. Я огорчен, что вам пришлось пережить столько волнений, — подпустив сочувствия, сказал Кинг. — Но он правда вас не стесняет, Элизабет? Вам надо было отправить его в отель. Сказать не могу, как я виноват перед вами. Но я позабочусь, чтобы утром за ним заехали. Разрешите мне пригласить вас на ленч, чтобы загладить свою вину.

— Нет, не могу принять ваше приглашение. Меня ждут в налоговом управлении. Я не знаю, сколько я там пробуду.

— Теперь ни о чем больше не беспокойтесь, — сказал Кинг. — Вы, конечно, поступили правильно, что привезли его к себе. Я объясню почему при встрече. Завтра его заберут.

Элизабет положила трубку:

— Это тот человек, с которым я летала в Бейрут. Эдди Кинг. За тобой завтра приедут. Бруно, я не хочу, чтобы ты уезжал.

— Придется. Мне же платят.

— За что платят, Бруно? Мне-то ты можешь сказать, мы ведь любим друг друга.

— Я должен буду сделать то, что мне скажут. И если твой приятель говорит, что завтра я уеду, значит, так оно и будет. А сегодня я еще себе хозяин. Иди сюда, я тебя чему-то поучу. Завтрашний день под вопросом. А сегодня принадлежит нам. Так что не теряй времени.

Контора Фрэнсиса Лиари располагалась на седьмом этаже большого административного здания в начале Бродвея. Лиари арендовал два этажа для своих сотрудников, которые работали под вывеской трансокеанской судовой компании. Она служила прикрытием для нью-йоркской штаб-квартиры ЦРУ, возглавляемой Лиари.

Письменный стол Лиари стоял у окна, так что перед его глазами постоянно маячила панорама огромного города. Он считал, что это служит ему мощным стимулом для размышлений. Эстетически же город привлекал его характерным сочетанием красоты и уродства.

Медленный поток машин, толпы спешащих людей на улице с неровной линией высотных зданий, деревья, сверкающие по вечерам гирляндами огней, — все это было частью родного города Лиари, куда из голодной, разоренной Ирландии бежали его предки. Здесь они положили начало его семье и обрели новую жизнь. Лиари был частицей Америки и прежде всего частицей этого красивого и жестокого города. Он родился в убогих кварталах его западной окраины, где проживали иммигранты из Ирландии, но сумел выбиться из нищеты и завоевать себе место под солнцем. Перед войной он успешно занимался размещением коммерческой рекламы на радио. Из пехоты его перевели в разведку, которая круто изменила его жизнь и привела сюда, на седьмой этаж этого учреждения. Лиари потратил целый час, изучая имеющиеся сведения о мисс Элизабет Камерон. Как и в деле Эдди Кинга, материалов было мало. Ей двадцать семь лет, родилась в обеспеченной семье, потеряла родителей в авиакатастрофе, в результате которой погибли восемьдесят четыре человека. Лиари подчеркнул это место жирным карандашом. Он оставлял пометки на всех своих документах. Самые секретные досье были исчерканы таким же карандашом. Документы Лиари славились своей неряшливостью. По этому поводу он даже получил записку от президента. Лиари заключил ее в рамку и повесил в кабинете своего дома. Элизабет была близка с Питером Мэтьюзом, но сведений о связи с кем-либо еще Лиари не обнаружил. Из рапорта самого Мэтьюза, полученного сегодня утром, явствовало, что с Эдди Кингом у Элизабет ничего не было. Мэтьюз особо отмечал ее привязанность к матери.