Минуту он смотрит на меня, пытаясь прочитать по глазам, затем кивает.

— Понимаю. Эдинбург - довольно гостеприимный город. Никогда не думал, что, будучи мальчиком из Глазго, захочу жить здесь сам, но красивые улицы светят ярче, чем захудалые. Хотя, я все еще скучаю по музыкальной сцене. Вы когда-нибудь бывали на каких-нибудь шоу в Глазго?

Когда темой разговора становится музыка, я вижу, что Кристина заметно расслабляется, и вскоре разговаривает с Кейром так, словно они старые друзья.

Вскоре мы оказываемся в больнице. И мне сразу же хочется сказаться больной.

— Кейр отведёт тебя внутрь, — говорит Кристина, когда я выхожу перед главным входом. — Я встречу тебя там.

Она уезжает, и взгляд Кейра следует за автомобилем, когда он исчезает в гараже.

— Она очень похожа на тебя, — комментирует он, щурясь от солнца, решившего прервать это дождливое утро. В воздухе пахнет росой.

— Как так? — спрашиваю я.

Мы начинаем идти, и я поражена осознанием того, что на обратном пути у меня не будет гипса. Костыли, я уверена, будут, пока я не научусь снова ходить или, по крайней мере, не научусь использовать трость, но гипс исчезнет. Глупый повод для сентиментальности.

— Скажем так: она вылитая ты, — комментирует он. — Какая у вас разница?

— Пять лет.

— Значит, она ты, но на пять лет моложе. И ниже. И у неё не такие красивые волосы.

— О, пожалуйста, — говорю я, пытаясь подыграть ему. — В лучшем случае она - рыжеватая блондинка, а это значит, что ей досталась лучшая карта. Ей не пришлось жить с тем, что ее звали Тряпичная Энни, Маленькая сирота Энни или Ариэль, Русалочка, когда она росла.

— Ты думаешь, что прозвище «Русалочка» - оскорбление? — недоверчиво спрашивает он. — Я знаю, что она лишь мультяшный герой, но она чертовски горяча. Не знаю ни одного мальчишку, который бы не мечтал встретить ее, когда вырастет.

— Даже несмотря на то, что она не могла заниматься сексом, пока у неё не появились чёртовы ноги?

Он ухмыляется мне.

— К тому времени, как они понимают это, они уже переключаются на Джессику Рэббит^[9]). Кстати, еще одну горячую рыжулю.

— И снова из мультика.

— Ага. Спорим, ты сейчас думаешь, что у меня какой-то странный фетиш по поводу мультяшные героев?

Моя улыбка застенчивая.

— Если ты считаешь, что я так же сексуальна, как они, приму это за комплимент. Кроме того, сравнение с Ариэль я считаю лестным, — замолкаю, потому что в горле пересохло. — Вот почему я сделала татуировку с ее изображение на ноге.

Кейр серьезно кивает, когда мы приближаемся к входным дверям.

— Тогда хорошо, что мы говорим о ней. Маленькой русалке Рыжика. Ты снова увидишь ее.

— Она уже не будет такой сексуальной, гарантирую, — предупреждаю его.

Я сказала ему правду. Надо мной смеялись, пока я росла, как и над каждым рыжим ребенком. Мои волосы всегда были более темно-рыжими, не оранжевыми, как у большинства детей, и, вероятно, поэтому мне было немного легче. У меня были веснушки, но они были не везде и не были заметными. Но прозвище «Ручалочка» прилипло, потому что, хотя дети и пытались обидеть меня, я всегда хотел быть ею. Она была моей любимицей, потому что мечтала о лучшей, другой жизни. Когда мне исполнилось восемнадцать, я ушла из дома и сделала татуировку, как символ того, кем была на самом деле, и кем стала.

Мы направляемся в больницу, и в нос ударяет запах йода, пластика и чего-то кислого, явно присущего человеку.

Боже, ненавижу его.

Вскоре к нам присоединяется Кристина, а затем доктор Синклер, который на этот раз, похоже, не ведет себя как самый заботливый «дедушка». Он не в восторге от Кейра, хотя тот едва ли произнес пару слов, и дважды спрашивает, не лучше бы ему подождать где-то в другом месте. Но Кейр решителен и остается на месте.

Но когда дело доходит до цели моего прихода, ни Кейра, ни Кристины нет в комнате, пока доктор Синклер снимает гипс. Лишь я на операционном столе, неприветливый, резкий свет сверху ослепляет меня, пока доктор работает с тупым лезвием.

Мне не больно, но я ощущаю дискомфорт, и из-за вибрации лезвия кажется, что мой мозг находится в блендере. Звук также невероятно громкий, и я постоянно зажмуриваюсь, молясь, чтобы все закончилось.

Наконец, я ощущаю ногой холодный воздух и слышу звук того, как гипс откладывают в сторону. Затхлый запах заполняет мои ноздри, и я поворачиваю голову. Я еще не хочу смотреть.

— Все сделано, — говорит доктор Синклер. — Хочешь сохранить гипс? Многие люди цепляются за них, словно за сувениры, я не сужу их.

— Нет, — кротко говорю я.

— Хорошо, — говорит он, и я слышу, как он откладывает гипс в сторону. — Ну, все кончено. Твоя нога свободна. Я просто быстро осмотрю ее, чтобы проверить твою подвижность и уровень боли. Если будет больно, ты должна сказать мне, поняла?

У меня перехватывает дыхание, и я резко открываю глаза, когда его холодные руки накрывают мою ногу.

— Так больно?

— Нет, — отвечаю я. — У вас руки холодные.

— Прости, — говорит он. — Обычно женщины не жалуются, ха-ха.

Ха-ха, иди на хрен, идиот.

Его руки скользят к моей ноге, слегка сгибая ее. Все нормально, пока я не ощущаю другое.

— Ой, больно, — практически вою я. Вся нога ощущается холодной, повидавшей многое и чувствительной, и теперь боль двигается вверх по задней части ноги.

— Твое ахиллово сухожилие, — объясняет он. — Какое-то время ты не сможешь носить высокие каблуки, но мы будем работать над этим. Как насчет этого?

Он хватает мою лодыжку и крутит туда-сюда, но, к счастью, боль уменьшается.

Пока его руки не двигаются дальше по моей ноге, к икре, и я почти схожу с ума. Боль настолько реальна, настолько интенсивна, не похожа ни на какую другую, которую я когда-либо испытывала.

— Пожалуйста, нет, нет, нет. Стоп!

— Рубцы причиняют боль, — говорит он. — Они ещё свежи. Все нервы обнажены и могут защемляться во время формирования ткани.

Я едва могу дышать. Его руки остаются на моей ноге.

— Я думала, если что и почувствую, так это онемение.

— Не всегда, — говорит он и впервые звучит серьезно. — Просто, я должен проверить подвижность твоей икры. Я постараюсь как можно быстрее.

Стискиваю зубы, когда он сжимает мою икру. Может быть, он делает это нежно, но ощущается как... я даже не могу описать. Боль настолько яркая и новая, в отличие от всего, что я испытывала раньше. Он словно прикасается ко мне сквозь туман, и область, покрытая рубцами, даже не принадлежит моему телу. Тем не менее, все это причиняет боль, словно молот бьет по самому чувствительному синяку в мире.

Я скулю, пытаясь вспомнить, чему меня учила Кэт, как дышать сквозь боль, но, кажется, она все не утихает. Наконец, доктор убирает от меня руки, и боль сразу исчезает.

Я выдыхаю, испытывая облегчение.

— Как ты уже поняла, — говорит он, — боль не останется навечно. Ты ощущаешь боль в костях, все еще приспосабливаясь, но рубцы будут болеть лишь при касании. Можешь посмотреть. Когда-нибудь тебе придется привыкнуть. Ты можешь быть приятно удивлена.

Не уверена, как мне удаётся справляться с нервами, но я держу себя за локти и смотрю вниз на свою ногу.

Маленькая.

Это моя первая мысль. Моя нога выглядит такой маленькой. Не говоря уже о том, что она бледная и волосатая. Она словно принадлежит кому-то другому, какому-то худому волосатому мальчику, что имеет смысл, поскольку ткань рубцов, кажется, принадлежит кому-то другому.

Должна сказать, он прав. Все выглядит не так плохо, как я думала. И моя маленькая Ариэль, сидящая на скале прямо над моей лодыжкой, тоже выглядит неповрежденной, в значительной степени такая же, когда я видела ее в последний раз, хотя и покрытая волосами и обрамленная небольшими рубцами над ней, которые почти похожи на облака в виде сахарной ваты.

Но потом я двигаю ногу влево, совсем немного, на самом деле просто проверяя, могу ли я это сделать или нет. И хотя я могу, да, все ещё вижу ужасное зрелище.