Я делаю глубокий вдох и вместо этого решаю сосредоточиться на еде. То, как она ест, гипнотизирует. Этот широкий, пышный рот и удовольствие, с которым она смакует еду. Знаю, я мог бы заставить ее чувствовать себя так же хорошо, если не намного лучше, лишь с помощью рук.

Она накалывает на вилку кусочек картофеля и окунает его в желток, жест выходит практически чувственным.

Ёрзаю на стуле, прочищая горло.

— Так когда тебе снимут гипс?

Она перестает жевать, ее глаза расширяются, как будто все это становится для нее шоком. Ей удается проглотить и сказать:

— О, вообще-то завтра.

— Волнуешься?

Она рассеянно начинает гонять картошку по тарелке.

— Может быть? Не знаю. Я так привыкла к гипсу...

— Это, должно быть, облегчение, — предполагаю я.

Она кивает.

— Да. Но и неизвестность. Знаешь, это последняя часть. Все. После этого больше никаких мечтаний.

С любопытством смотрю на неё.

— Что ты имеешь в виду?

— В смысле, сейчас у меня есть гипс, и я могу представлять, каково это, жить без него. Могу притворяться, что моя нога выглядит так же, как и всегда, что я смогу ходить и бегать точно так же, как и раньше. Я имею право притворяться, что у меня есть ложная надежда, что все снова станет нормальным, — она делает паузу и хмурится. — Завтра наступит реальность. Завтра, когда гипс исчезнет, моя нога останется искалеченной, а ходить будет еще сложнее, чем без гипса... это меня пугает. Потому что все. После этого больше нет надежды.

Мне больно слышать, что она говорит так негативно, хотя я чувствую, что я единственный человек, с которым она позволяет себе быть такой пессимисткой.

— Но ты же знаешь, физическая терапия требует времени, сначала ты не сможешь ходить как раньше, но, в конце концов, станешь как новенькая. И ты всегда можешь сделать пластическую операцию на ноге, убрать шрамы, если от этого почувствуешь себя лучше.

— Могу, да, — осторожно говорит она, ее глаза встречаются с моими. — Я видела твои шрамы на боку. Почему ты их не исправил?

Я на мгновение замираю. Потом вспоминаю, что надо дышать.

— Потому что они недостаточно беспокоят меня, — признаюсь я. — Они напоминают мне, кто я, хочу я этого или нет. Кажется неправильным скрывать их. Словно это слишком легко.

— Вот и я чувствую то же самое, — отвечает она. Делает глубокий вдох, и я знаю, сейчас задаст вопрос. — Что произошло?

Резко качаю головой и занимаюсь куском бекона.

— Длинная история.

Ее ясные глаза долго-долго оценивают меня.

— Ты когда-нибудь расскажешь мне?

Дерьмо. Не могу лгать.

— Расскажу, — говорю ей.

— Обещаешь? — подняв бровь, спрашивает она, уже не веря мне.

— Обещаю, — заверяю ее и быстро меняю тему. — Итак, как насчёт компании завтра?

— Когда пойду снимать гипс?

— Ага.

— Там будет моя сестра, — говорит она. Я собираюсь сказать ей, чтобы она забыла об этом, когда она быстро добавляет: — Все хорошо. Чем больше, тем лучше. Я имею в виду, ты уверен, что хочешь?

— А почему нет?

Она пожимает плечами и смотрит на свою тарелку.

— Не знаю. Не очень интересное мероприятие.

— Я собираюсь туда не потому, что там будет интересно. А потому, что хочу быть там ради тебя.

Она резко смотрит на меня, пока мои слова доходят до нее. Наконец, улыбается. Сначала неуверенно, а затем большой, широкой улыбкой. Она такая чертовски красивая, что я мог бы перелезть через стол и поцеловать ее прямо сейчас.

Но продолжаю везти себя сдержанно.

— Ладно, — говорит она.

Ладно.

Глава 8 

Джессика

Чем ближе вторник и встреча в церкви, тем больше я нервничаю, что меня будут сторониться из-за того, что я не пришла на прошлой неделе. С тех пор я разговаривала с Анной, дала понять, что кое-что произошло, и хотя никогда не упоминала, что «кое-что» было временем, проведенным в баре с Кейром, думаю, она и так все поняла.

Но пропускать встречи - нормально, пока вы все же возвращаетесь. Конечно, есть какое-то покаяние, которое нужно заплатить, и Пэм удостоверится, что большую часть вечера буду говорить я.

Я рассказываю им о том, что завтра мне снимут гипс, о тех же страхах, которые озвучила Кейру. Все надежды исчезнут.

Затем Анна прямо задаёт мне вопрос перед всеми присутствующими о том, боюсь ли я, что мои физические возможности повредят меня в эмоциональном плане?

У меня нет ответа на это, хотя, полагаю, если я попытаюсь разобраться во всем, то узнаю жалкую правду: из-за того, как я хожу и как выгляжу, я могу не только стать непривлекательной для противоположного пола, но и лишиться любви.

К счастью, мне не приходиться ни в чем признаваться. Анна встает со своего места и говорит всем, что психологические шрамы от пожара, оставшиеся у нее, а так же чувство вины и потеря сына, мешали ей по-настоящему сойтись с кем-то. Конечно же, сейчас она пытается, но страх, что она никогда не будет достойна любви, всегда есть, затаился в тени и готов саботировать любую хорошую вещь, которая встречается у нее на пути.

Я не хочу потерять то, что у меня есть с Кейром, если у меня вообще есть что-нибудь. Но я знаю, я ничем не отличаюсь от Анны, находясь в одном шаге от того, чтобы начать игнорировать нас из чувства страха.

Именно поэтому, когда он спросил, может ли он пойти со мной, когда мне будут снимать гипс, я сказала «да». Ну, это не единственная причина. Я желаю, чтобы он был там, хочу его поддержки, и я мечтаю, чтобы Кристина познакомилась с ним. Я хочу ее одобрения, чтобы она увидела, что он хороший человек. Человек с демонами - свидетелем чего я стала ночью - но все-таки хороший человек.

И вот теперь Кристина за рулем, мы едем по мощеной Серкус-лэйн, собираясь забрать его.

Сказать, что я нервничаю, значит, ничего не сказать. Из-за него, из-за доктора, да тому куча причин. Я сижу на переднем сиденье, барабаня пальцами по коленям, в то время как Кристина выходит из машины и идет к двери, так как мне это сделать слишком неудобно.

На мгновение я думаю, может быть, мисс Шипли подойдет к двери и пригласит ее на чай (мой бог, эта женщина такая болтушка), но затем появляется Кейр, возвышаясь над Кристиной.

Судя по всему, сестра тоже нервничает, выдавая ему быструю улыбку в ответ на его очаровательную. А затем быстро разворачивается, направляясь к месту водителя.

Она забирается в машину до того, как это удаётся ему, и у меня есть достаточно времени, чтобы шикнуть ей:

— Будь милой.

Она притворяется, что не слышит меня.

Затем Кейр садится на заднее сиденье, и я поворачиваюсь, чтобы улыбнуться ему.

— Привет, — радостно здороваюсь я.

— Увидев меня сегодня утром, ты не демонстрировала подобный энтузиазм, — бормочет сестра себе под нос.

Я игнорирую ее, когда Кейр здоровается. Кроме того, у меня появляется шанс по-настоящему рассмотреть его. Черт меня дери, если он когда-нибудь был сексуальнее, чем сейчас в кожаной куртке. Сегодня у него мрачный наряд: серые джинсы, черная рубашка, черная кожаная куртка, черные ботинки. Я точно могу представить его в роли механика, как он вытирает большие грязные руки о тряпку, споря с каким-то парнем, а затем лишь в одной майке, которая показывает все эти загорелые мышцы, скользит под капот старинного автомобиля.

Кристина прочищает горло, слишком быстро вырывая меня от моей маленькой фантазии. Я отворачиваюсь, хотя знаю, что Кейр не возражал против того, как долго я смотрела на него.

Он делает попытку завести разговор с Кристиной, расспросить ее о Ли, о ее работе (она менеджер по маркетингу), начиная с вопроса, почему она переехала в Шотландию.

Она замолкает, осторожно глядя на меня. Нам не нравится говорить на эту тем, и я знаю, теперь Кейр это понимает.

Я говорю за нее, предупреждая Кейра взглядом, больше не расспрашивать об этом.

— Наша мать оставила отца сразу, как Кристина окончила среднюю школу. Я уже училась в колледже. Мама выросла в Эдинбурге, поэтому решила вернуться и забрать с собой Кристину.