— Может, действительно с шахт? Здесь много. Кривой Рог, Макеевка… Он был один?

— Полагаю, вместе с женщиной.

Она оживилась.

— Фамилию знаете?

— Нет.

— Тогда как же?

— У входа в корпус, где она жила, два кипариса… — Kpoме все той же рукописи Ланца, Денисов не располагал другими материалами. — Играет в теннис. Была за границей. В Париже, в Греции. Возможны какие-то туалеты…

— Здесь это ни о чем не говорит. — Подъем ее сразу угас. — Потом убедитесь. А кипарисы у нас по всей территории. Кипарисы, лох узколистный, орех.

— Еще: мужчина, видимо, уехал раньше срока. Надо посмотреть, кто из апрельских не остался до конца.

Она покачала головой.

— Обычно не интересуемся. Некоторые даже не ставят в известность, что уезжают.

— А как же в столовой?

— Все равно накрывают. Еще несколько дней.

В дверь заглянул кто-то из отдыхающих.

— Сейчас, — сказала регистратор, — только поговорю с товарищем.

Дверь закрылась.

— Есть еще зацепка. Женщину, возможно, зовут Анастасией. Ей около сорока. Носит очки.

— Попробую узнать. А пока… Вы были в пансионате «Голубой залив»? Это сразу на набережной. У моря.

— Нет.

— Еще есть турбаза. Узнайте там. Вы остановитесь у нас?

— Пока не знаю.

— Я постараюсь поспрашивать. Сможете оставить фотографии?

— Да. У меня их несколько.

— Из-за этого вы приехали из Москвы?

— Да.

— Зайдите вечером. Или завтра с утра. Походите… — Регистратор неожиданно смягчилась. — Многие в течение лета приезжают к нам дважды. Дробят отпуска. Может, вы встретите его на набережной. На пляже.

Денисов поблагодарил, пошел к дверям.

Пока они разговаривали, в темноватом, отделанном плиткой холле собралось несколько отдыхающих, один — высокий, с цепочкой на шее, раздраженно взглянув на Денисова, энергично шагнул к регистратуре.

— Разрешите… — Входя, он как-то вдруг согнулся, решительность его сразу исчезла.

«Если человек боится войти к регистратору, — подумал Денисов, — как он пишет?»

На асфальтовой площадке перед входом было настоящее пекло. Солнце стояло высоко. С теннисного корта доносились тугие щелчки.

Высохшие листья ириса вдоль аллей были желтыми. Мимо огромного транспаранта «ТИХО! РАБОТАЮТ ПИСАТЕЛИ!» в шортах, затейливых майках, с амулетами на шнурках шли молодые, и кто-то тревожно-нетерпеливо совсем рядом стучал по неисправному телефонному аппарату.

— В сущности, все эти опусы от имени Ланца, — заметил литконсультант Союза писателей, знакомившийся с рукописью в Москве, — суть эссе, произведения особого жанра, сочетающего подчеркнуто индивидуальную позицию автора с непринужденным, зачастую парадоксальным изложением. Стоят ли за каждым описанным эпизодом реальные события, трудно сказать. Скорее, да. Хоть не исключено обратное…|

Денисов, приехавший вместе со следователем в особняк у Крымского моста, словно попал на урок литературы — снова «образы главных и второстепенных героев», «изобразительные средства», «язык персонажей»…

— …Палитра автора весьма тускла. В манере отсутствует определенная авторская отстраненность, отбор материала. Записи стилизованы под дневниковые. Не исключено, что они таковыми и являются…

Это было весьма важным.

— Использованный прием требует, однако, известного мастерства — так называемый «поток сознания». Думаю, что сейчас сделано это все же непрофессионально, даже, извините, графомански. Если же говорить о тематике… Эссе легко разделить на три группы: любовь, недовольство героя собой и ревность. По-моему, это главное.

— У нас такое же впечатление, — Королевский, следователь, легко соглашался. — Но чем объяснить? В почти документальных описаниях два географических пласта. Смотрите… — Он показал несоответствия.

Ланц писал:

«На шестах — тряпки, пустые консервные банки, конский волос — традиционная дань, собираемая непритязательным тувинским небожителем. Окружающие горы отсюда, сверху, кажутся мягкими, мирными, одутловатыми, словно из резины. Между ними хорошо видно место, где Бий-Хем и Ка-Хем, сливаясь, дают жизнь Верхнему Енисею».

И рядом:

«Монолитый хребет заповедника впереди казался еще совсем черным с едва заметными пробивающимися прожилками зелени. Четкий профиль поэта на скале был виден издалека. За первым монолитом поднимался второй, поросший лесом, и третий — скально-голый, с торчащей вершиной ромба…»

— В Туве нет ничего похожего, мы проверяли. — Королевский следил за тем, как литконсультант выпутается из затруднительного положения. — Никаких изображений поэтов на скалах. И дальше там, потом, — «кипарисы»…

Литконсультант — молодой человек в джинсовой куртке — дочитал до конца:

«…апрельский пейзаж оживал: ущелья становились глубже, вершины острее, кое-где начал появляться лес. Он рос на северных и северо-западных склонах, оставляя южные, наименее влажные, голыми. Гряда за грядой, как стадо наполовину остриженных овец, горы бежали к Тодже…»

— Скорее всего, это прием. Перенесение места действия. Географические названия напечатаны везде с разрядкой. Видите? — Он показал. — Мне кажется, я знаю, о каком месте идет речь. — Молодой человек поднялся, присел на край стола. — Оно в Крыму.

— А «четкий профиль поэта?» — спросил следователь.

Литконсультант подумал, прочитал нараспев:

— «Мой стих поет в волнах его пролива, и на скале, — он голосом выделил важное, — замкнувшей зыбь залива, судьбой и ветрами изваян профиль мой…» Еще помню! — Он сам удивился этому обстоятельству. — Максимилиан Волошин, одна тысяча девятьсот восемнадцатый год!.. — Литконсультант взглянул на Королевского, ничего не значащим взглядом скользнул по лицу оперуполномоченного. Денисов в разговоре не участвовал, сидел молча, не нарушая прерогатив следствия. — Это поселок Планерское, в Крыму, на берегу моря. В быту — Коктебель. Зид на заповедник с горы Волошина, а на другой стороне бухты — Карадаг. Гора Святая. Изгибы скалы напоминают издалека профиль Волошина. Вообще же Коктебель — модный курорт.

— Большой наплыв отдыхающих?

— Лет десять назад, рассказывают, отдыхало тысяч сто пятьдесят ежегодно. Там Дом творчества писателей.

— Я знаю. Но нам необходимо установить личность автора эссе. — Королевский воспользовался термином. — Других зацепок нет. Оперуполномоченный, — он показал на Денисова, и литконсультант впервые тоже внимательно посмотрел на Денисова, — по всей вероятности, вылетит в командировку Уже сегодня…

Разговор Денисова в пансионате «Голубой залив» шел целом по тому же образцу, что и в Доме творчества. На турбазе Денисова попросили зайти через час.

В промежутке он сделал несколько заходов в торговые точки — здесь результаты тоже оказались малоутешительными.

Видавший виды расторопный парень в гриль-баре мучительно тяжело всматривался в Денисова, соображал, что тому в действительности нужно.

Иногда поглядывал на фотографию Ланца.

— Что он сделал? — добивался бармен. — Я всю эту шпану знаю. Каждый вечер тут сидят. — Он махнул рукой на колесо от брички сбоку, на стене, против стойки. — Oн художник?

Из стереомагнитофонов над баром звучала тихая мелодия, помещение было затемнено, столики все, как один, пусты.

— Может, освежиться хочешь? — предложил бармен. — Коллекционное шампанское. За знакомство, а?

Оперуполномоченный отклонил предложение.

Солнце стояло уже высоко.

С вершины, от могилы Волошина, поселок на берег казался небольшим, захолустным, утопающим в зелени несколько многоэтажных зданий — пансионат, турбаза — стояли особо. Вдоль бухты тянулась набережная с домом-музеем поэта; по другую сторону музея располагался Дом творчества.

Денисов прошел дальше, к одинокому камню на могиле поэта, скинул куртку. Крошечный электронный будильник, с которым он не расставался, коротко пискнул в кармане, обозначив завершение часа.