О культуре финикиян известно мало, однако то немногое, что все же известно, говорит о влиянии, которое они оказали на весь средиземноморский мир. Объем этого влияния и его интенсивность были, несомненно, гораздо большими, чем это на первый взгляд представляется по имеющимся в нашем распоряжении материалам. Достаточно указать на заимствование (и усовершенствование) греками финикийского алфавита, в результате чего последний стал предком современных европейских алфавитов. Финикийским алфавитом писали в первой половине I тысячелетия до н. э. в Сирии, Палестине и Заиорданье. Финикийский алфавит был усвоен и соседями финикиян на востоке. Все более поздние системы алфавитной письменности, сложившиеся на Ближнем Востоке,— арамейская (усвоенная с середины I тысячелетия до н. э. иудеями), восходящие к арамейской различные варианты сирийской графики, а также восходящее к ней арабское письмо — в конечном счете возникли как своеобразные варианты древнего финикийского.

О масштабах финикийского влияния свидетельствует повсеместное распространение там в первой половине I тысячелетия до н. э. финикийского линейного алфавита. Хеттские правители на юго-востоке Малой Азии составляли свои надписи на хеттском и на финикийском языках; правители государства Йауди (Самаль) писали по-финикийски, однако язык их надписей был наполнен многочисленными заимствованиями из арамейского. Еще в первые века нашей эры в арамейских надписях из Пальмиры (Северная Сирия), посвященных богослужебным предметам, встречаются финикиизмы. Естественно, что израильско-иудейское общество также не могло избежать этого влияния.

Эллинизованное пунийское изображение бога Баал-Хаммона, восседающего на керубах (вторая половина I тысячелетия до н. э.)

Впрочем, близость некоторых явлений духовной жизни объясняется не столько влияниями, сколько общностью культуры финикиян и древнего Израиля. Так, в Ветхом завете неоднократно упоминается о том, что Яхве восседает на керубах (см., например, 1 Сам. [ 1 Цар. ] 4:4). Но до нас дошла из Хадрумета (Тунис) стела финикийского происхожде ния датируемая примерно V—HI вв до н. э., на которой изображен бородатый бог в остроконечной шапке с жезлом в руках (вероятно, бог солнца Баалхаммон), также восседающий на керубах. Очевидно, в обоих случаях перед нами отражение одинаковых представлений о божестве. Кстати говоря, и в угаритских мифах Силач Балу восседает на керубах.

Культовая сцена: поклонение богу, восседающему на керубах. Изображение на саркофаге библского царя Ахирома (XII в. до н. э.)

В пантеоне финикийского города Библа фигурирует бог Йево (Евсевий, Евангелическое предуготовление, 1,9,21), явно параллельный ветхозаветному Яхве.

Среди обычаев сиро-палестинского региона особое место занимало принесение в жертву (сожжение живьем) богу сыновей жертвователя, практиковавшееся обычно в критической ситуации. Такие жертвоприношения назывались по-финикийски молх, по-еврейски молех; из этого вследствие ошибочной интерпретации данного слова, имевшей место уже в древности, появилось представление о чудовищном боге Молохе, которому будто бы приносили человеческие жертвы. Останки таких жертв хоронили на специальных кладбищах, называвшихся тофет. Такие кладбища найдены при раскопках финикийских городов Западного Средиземноморья. Иудеи приносили эти жертвы в долине Хинном недалеко от Иерусалима; из еврейского ге Хинном («долина Хинном») возникло слово «геенна». Древние наблюдатели, которым бросался в глаза этот чудовищный обычай, считали его проявлением бесчеловечной свирепости, будто бы присущей финикиянам (Диодор, 20, 14; Юстин,16, 6, 12). Они были не правы. В действительности принесение в жертву сына, в особенности единственного сына, было подвигом благочестия, совершавшимся во имя бога и, как правило, ради блага народа.

Иудейские проповедники монотеизма активно выступали против этого обычая (см., например, Иер. 32:35); Пятикнижие (Лев. 20:2—5) прямо его запрещает. Особую роло в борьбе с ним играл рассказ о жертвоприношении Авраама (Быт. 22:1—13): «И было после этих событий, и он сказал: возьми-ка своего сына, своего единственного, которого ты любишь, Исаака, и пойди себе в страну Мориа, и вознеси его там жертвой всесожжения на одной из гор, которую я укажу тебе. И поднялся Авраам утром, и оседлал своего осла, и взял двух своих отроков с собою, и Исаака, своего сына, и нарубил дрова для всесожжения, и встал, и пошел в то место, о котором говорил ему бог. На третий день поднял Авраам свои глаза и увидел то место издали. И сказал Авраам своим отрокам: оставайтесь себе здесь с ослом, а я и этот отрок пойдем туда, и свершим поклонение, и вернемся к вам. И взял Авраам дрова для всесожжения, и положил на Исаака, своего сына, и взял в свою руку огонь и нож, и они пошли вдвоем вместе. И молвил Исаак Аврааму, своему отцу, и сказал: мой отец! И он сказал: вот я, мой сын! И он сказал: вот огонь и дрова, а где овен для всесожжения? И сказал Авраам: бог усмотрит себе овна для всесожжения, мой сын. И они шли вдвоем вместе. И они пришли в то место, о котором говорил ему бог, и построил там Авраам жертвенник, и сложил дрова, и связал Исаака, своего сына, и положил его на жертвенник поверх дров. И протянул Авраам свою руку, и взял нож, чтобы заколоть своего сына. И воззвал к нему посланец Яхве с небес и сказал: Авраам! Авраам! И он сказал: вот я. И он сказал: не протягивай свою руку к этому отроку, и не делай ему ничего, ибо теперь я знаю, что боишься бога ты и не скрыл своего сына, своего единственного от меня. И поднял Авраам свои глаза, и увидел, и вот, баран сзади зацепился за ветку своими рогами. И пошел Авраам, и взял барана, и принес его в жертву всесожжения вместо своего сына». Итак, бог удовлетворяется готовностью принести в жертву, но в действительности ему достаточно барана. Аналогичные представления развились и у финикиян. Как показывают многочисленные надписи, наряду с человеческими жертвами (молходом) с течением времени все более широко практикуется принесение в жертву барана (молхомор). Однотипность воззрений и их развития в обоих случаях бросается в глаза.

Ветхий завет сохранил предание о «Саде Эдем», где живет бог и где он поселил первого человека. Синодальный перевод в соответствии с традиционными церковными воззрениями переводит соответствующий термин — «рай». Однако в Ветхом завете нет еще ни рая, ни ада; эти понятия появились и развились позже, преимущественно в христианской среде, из идеи о посмертном воздаянии.

Вот что говорит предание (Быт. 2:8—10): «И насадил Яхве-бог Сад в Эдеме, на востоке, и поместил там Человека, которого сотворил. И вырастил Яхве-бог из земли всякие деревья, приятные на вид и вкусные для еды, и дерево жизни посреди Сада, и дерево познания добра и зла. И Река вытекает из Эдема, чтобы орошать Сад, и оттуда она разделяется и становится четырьмя рукавами». После грехопадения первых людей мы видим бога на прогулке (Быт. 3:8): «И услышали они голос Яхве-бога, прохаживавшегося в Саду, по ветру дневному». Обращаясь от этого материала к античным свидетельствам о финикийском культе Адониса, широко распространенном и в греческом мире, мы обнаруживаем, что его ритуалы совершались в садах (см., например: Феофраст. История растений, 6, 7, 3; Филострат. Жизнь Аполлодора, 7, 32). Из пальмирских надписей мы узнаем, что и в Пальмире, на северо-востоке Сирии, местные боги почитались в рощах и садах. Во всех этих случаях мы имеем дело с одинаковыми представлениями: бог живет в саду вместе с теми, кого ему угодно там поселить. Сады Адониса, которые были разбросаны по Финикии и за ее пределами, были, по сути, моделями этого божьего жилища.

Не меньшее значение имеет и еще одно обстоятельство. В строительной надписи Йехимилька, царя финикийского города Библа (КА1 4), датируемой серединой X в. до н. э., говорится: «Пусть продлит владыка небесный, и владычица Библа, и собрание святых богов Библа дни Йехимилька и его годы над Библом, ибо праведный царь и добродетельный царь пред лицом святых богов Библа он». В надписи Йихавмилька, другого царя Библа (КА1 10), датируемой V—IV вв. до н. э., сказано: «Пусть благословит владычица Библа Йихавмилька, царя Библа, и оживит его, и продлит его дни и его годы над Библом, ибо праведный царь он». Эти тексты показывают, что идейное развитие иудейско-израильского общества и пророческое движение происходило в тех же рамках и в русле тех же представлений о правде и добродетели, которые складывались и в Финикии.