Пока они приложили снег к больной ноге. Таня бодрилась, но было очевидно, что она сильно переживает. Конечно, не из-за собственного здоровья, а из-за того, станет она обузой или нет.

А Иван уже всё решил. Отозвал Андрея в сторонку.

— Останетесь втроём, а я в Уэлен. За оленями. В три дня должен уложиться.

— Думаешь, она не пойдёт через три дня?

— В лучшем случае, хромать начнёт через неделю. А тут у нас не в парке прогулка. Как ни раскидывай рюкзаки, всё равно на Таню груз какой-то останется. А её саму надо ещё поддерживать. Нет, однозначно.

— Так, может, вдвоём надо идти? — Андрей неуверенно возражал. Скорее для порядку. Он и сам понимал, что решение однозначное и обжалованию подлежит вряд ли.

— Андрюх, посуди сам: вдвоём с тобой пойдём — девчонки останутся одни; я с Ольгой пойду — неизвестно, будет ли она мне в помощь, да и Татьяну вряд ли ты сумеешь развлечь. Без обид.

— Да понятно всё, — махнул рукой Андрей. — Просто пытаюсь быстро сообразить — правильный ли вариант?

— Правильный. Не боись. Я быстро добегу.

Иван полез собираться, пока Ольга с Андреем готовили завтрак.

— Чего, один пойдёт за помощью? — поняла всё Татьяна. Ей надоело держать ногу в холоде. — Всё, окоченела уже нога, — добавила она по существу.

— Пойду, да, — Иван подошёл и сам ответил. — А вы тут останетесь.

— Ванюш, ну ведь завтра всё пройдёт, — тихонько так пробормотала Таня. И спрятала глаза куда-то в землю.

Иван осознал драму, присел рядом с подругой.

— Татусь, — такое обращение он позволял очень редко, но важность момента обязывала. — Милый, не волнуйся, я быстро вернусь. А своими силами… ну, не сможем мы выбраться, не хватит нас на это. Да это ж ерунда, тут километров пятьдесят осталось.

— В одну же сторону.

— Зато обратно я на оленях. Всё будет хорошо, — он ласково улыбнулся и прикоснулся ладонью к Таниному лицу. Та благодарно прижалась, но ладонь осталась влажной. — Вечером мазать начинай, — снова перешёл Иван на деловой тон. — А я пойду, время не буду терять.

— Ты, пожалуйста, осторожнее, — Таня потрогала его за коленку.

— Конечно, — улыбнулся Иван. — Не грусти, я быстро.

И он, взмахнув рукой на прощание, скрылся в снежном тумане. Ушёл всего один, а стало пустынно и неуютно. Но вскоре снег перестал, посветлело, и солнце пробуравило плотную до этого завесу облаков. И стало немного веселее. Конечно, Татьяна продолжала пребывать в грустной задумчивости, но иногда всё же включалась в разговоры друзей. Пыталась даже помогать, что-то делать.

А Иван отмерял длинным своим шагом метр за метром, километр за километром. Перевалов не предвиделось, узких ущелий тоже — он шёл спокойно и мерно вдоль реки. Долина была у реки широкая, с покатыми галечными берегами. И пока снег ещё лежал, путь был не самый приятный, но как только вышло солнце, белое начало скукоживаться и повсеместно исчезать.

Пейзажи были монотонными, глазу уцепиться было не за что, Иван шёл и ни о чём не думал. Точнее, ему так казалось, что он сосредоточился на свой задаче, она вела его вперёд, она двигала им, а об остальном думать и не хотелось. Только мысли сами роились и копошились. Скакали думы с одного на другого. И сам он не заметил, как решил зайти на мыс Дежнева. Ага, вот так, будто прогулка в парке городском. Зайду, решил он. Крюк небольшой. Но нет, так он не выполнит долг и желание поскорее вернуться. Нет, тоже так нельзя. Вместе, значит, вместе. Но разведать тоже нужно.

Так метался он от одного решения к другому, а ноги шагали и шагали. Было уже далеко за полночь, когда в тусклом свечении так и не зашедшего солнца, он увидел лагуну и чукотскую деревню Уэлен. За двенадцать часов непрерывной практически ходьбы он дошёл. Ноги гудели, голова набухла усталостью. Хотелось упасть и спать. Но он пошёл стучаться по избам.

Местные жители не все спали. Конечно, шатались и пьяные — зараза огненной воды, наверное, уже никогда не отпустит этот дальневосточный народ. Но попадались и вполне себе трезвомыслящие. Но в условиях полярного дня не всегда следовали привычному жителям Русской равнины режиму сна.

Ивану хоть и удивились, но отреагировали спокойно. Поцокали, пойкали, но оленей обещали сыскать. Но ближе к утру, а сейчас его, изнурённого марафоном уложили в сенях крайнего домика. Домики были самыми обычными. Видно, что рука человека с Большой земли давно поменяла жизнь этих береговых чукчей и они, в отличие, от континентальных, кочевых собратьев давно позабыли про чумы.

Иван забылся сном, но ненадолго. Через несколько часов его будто толкнуло в бок. Он вскочил, туго соображая, где он и что он. Тупо вылез на улицу. На северо-востоке, в спокойном море, там, где громоздились торосами вечные льды, низко над горизонтом маячило вялое солнце. Иван, заплетаясь ногами, побрёл на берег. Что-то его звало и манило.

На солнце идти было нельзя, если только плыть. Иван, по-прежнему плохо соображая, нарыл утлое судёнышко, спрыгнул в него и погрёб обгрызенными вёслами к светилу. Кругом всё замерло, море плоско отражало всё, что не влезло внутрь. Иван резал эту гладь, удаляясь от берега.

Тут он вроде как проснулся. Тряхнул головой, сбрасывая наваждение. Огляделся. Присвистнул. Полоска берега виднелась уже где-то на горизонте — так он сильно отдалился.

— Эко меня прихватило. Шаманы, что ли, какие наколдовали, — усмехнулся он, удивляясь такому повороту.

Тут ему в голову полезли отчего-то мысли о челюскинцах. Вроде как бы и не случайно: море, лёд, Уэлен этот, откуда взлетали, в том числе, спасающие их самолёты… Но чего вдруг вспомнилось?

— Всё эти повороты исторические. И личности. Шмидты всякие, — бурчал Иван, гребя к берегу. Тишина вокруг давила и пригибала. Он на своей лодочке рассекал глухую гладь, плеская вёслами. — И что же всё-таки меня подняло? — продолжал бубнить сам с собой Иван. И сам он не заметил в размышлениях, как снова накрыло. Точнее, наваждения прежнего вроде не случилось, но вот антураж вокруг слепился сказочный. Берег замылился, будто и не было его. Какая-то муть образовалась заместо берега. Иван, наконец, заметил, что вокруг всё несколько изменилось. — Вот так-так… Туману, что ли, нанесло?

Но нет, это был не туман. Точнее, видимость скралась, будто облако село. Но Иван понимал, что это не просто природная непогода. Скрылась и вода, затихли всплески от вёсел. Будто воспарила утлая лодчонка в пространстве. Иван удивляться и поражаться уже не мог, с интересом стал наблюдать, чего такое вокруг будет происходить. Всё равно от его действий уже ничего не зависело. Это было очевидно. И вспомнились ему видения тогдашние, крымские. Как он с верхотуры какой-то небывалой наблюдал за всяческими шорохами земными, масштабными или не очень. Так и есть, подобное возникло и сейчас.

«Вот оно! Вот он, Великий Переход! Сработало!» — ликовал Иван. Но тут же одёрнул себя, вспомнив про друзей, про Таню. «Но ведь если тут всё произойдёт, то всё настоящее не имеет смысла… так ведь?», — размышлял он. Совершенно спокойно ведь размышлял. А вокруг творилось представление.

Возникали объёмные картины, сродни северному сиянию, в красках.

Мелькали образа дореволюционные, предвоенные. Челюскинцев тоже, кстати, показали. Москва строящаяся, Волга-Дон. Войну тяжело было смотреть, но куда деваться — было и такое. Какие-то моменты, видно, краеугольные, про те, в которых история раздваивается, показывались подробно. И чем ближе к времени, когда Иван родился, тем медленнее крутилось всё. Притормаживал маховик.

И вот уже деревня их, Шипилово, родная, стоит невредимая, не покорёженная городской застройкой.

Мелькнула искорка, мол, тут тоже раздвоение. И всё укрупнилось, и совсем застопорилось.

— Ага, намёк мне, что важное сейчас. Понял, не совсем дурак, — кивнул Иван, расположившись поудобнее на банке — лодочка никуда не делась, он так и сидел в утлом судёнышке. Было ни жарко, ни холодно — как-то безразлично. Иван не замечал окружающих условий.