Поезжай сейчас к семье потерпевшего. Установи, с кем он жил, подробно поговори с родней и со всеми в доме, кто общался с ним. Найди врача скорой помощи. Побеседуй с ним. Пусть он объяснит ошибку в диагнозе, и вообще, как он понимает ответственность врача, клятву Гиппократа и все прочее в этом роде. Потом заедешь в морг больницы. Я сейчас сам еду туда вместе с судмедэкспертом Рыжовым. Он согласился сегодня же сделать повторное вскрытие. Ты успеешь застать меня, я там наверняка пробуду не меньше двух-трех часов. Пока осмотрим, опишем одежду, в которой он был доставлен в больницу, сфотографируем ее. Пока Рыжов сделает свою работу, ты должен собрать и привезти из дома потерпевшего хоть какую-то информацию. Ты же видишь, его зарезали, а он даже никому не сказал. И ведь был бы какой-нибудь пьяница, уголовник, так нет, вроде бы вполне приличный человек. Я уже звонил в больницу.
Врач и медсестры утверждают, что, судя по одежде, по внешнему виду, по нескольким фразам, которые он успел произнести, они чуть ли не готовы поручиться за его добропорядочность. Дай-то бог, хотя сам понимаешь, внешность часто бывает обманчивой. Мы с тобой в этом не раз убеждались. На его работе уже знают о смерти, все переполошились, звонят в больницу, узнают подробности. Я думаю, что о плохом человеке так бы не беспокоились.
— И все, наверное, обсуждают: кто и за что его убил, — сказал я.
— Да нет, я просил больничное начальство об истинной причине смерти пока никому не говорить, даже его родным. Эту печальную обязанность возлагаю на тебя. Конечно, долго это секретом не останется. Но нам нужно выиграть хоть пару дней. В общем, решай все на месте, когда сообщить жене о проникающем ранении и в какой форме.
Одинцов тяжело вздохнул, покопался в пустой сигаретной пачке, смял ее и с досадой бросил в корзину под столом. Я протянул ему сигареты.
— Его зарезали, — повторил он, — не позже чем двадцатого, а сегодня двадцать второе. Потеряно два дня, потеряно для нас, а главное — для него, для Николаева. Он мог бы еще жить и жить, если бы вовремя обратился к врачу. Первое вскрытие показало, что ранение не было смертельным. Сначала, конечно. Но тут мы уж ничего не можем поделать. — Одинцов схватил телефонную трубку, набрал первые три цифры какого-то номера, потом, передумав, бросил трубку обратно на рычаг. — Какая-то чертовщина. Нельзя же нанести человеку проникающее ножевое ранение так, чтобы он этого не почувствовал. Значит, знал и скрыл. Но для этого должны были быть очень серьезные причины. И почему ошибся врач? Случайно или?.. Впрочем, что толку гадать, не имея никакой информации. Так можно далеко зайти. Если ты на месте с ходу не добьешься ясности, передадим материал в следственные органы, сформируем группу для раскрытия и будем работать. Ты старший. Вопросы есть? Рекомендации? Предложения? Нет? Иди.
И я поехал на улицу Строителей, 3. Улица эта еще два года назад существовала только в архитекторских планах, но дома, в большинстве своем еще строившиеся, уже обозначали ее будущие контуры. Это был район новостроек, наполненный разнообразнейшей строительной техникой — кранами, экскаваторами, бетономешалками, катками. Я долго бродил между только что законченными и еще недостроенными зданиями, тщетно разыскивая нужный мне дом. Не было ни номеров, ни указателей. Я перепрыгивал через канавы, спотыкался о кабели и провода, обходил груды строительных материалов. На том месте, где, по моим расчетам, должен находиться дом 3, был еще только вырыт котлован.
Проходивший мимо молодой человек объяснил мне, что первого корпуса нужного мне дома действительно пока нет, но второй уже полгода официально сдан государственной комиссии.
Возможно, что государственная комиссия добросовестно выполнила свои служебный долг, но почему-то она сузила его до приемки только самого дома. Двор второго корпуса, весь засыпанный, заваленный неубранными остатками кирпича, арматурой, щебенкой, перерытый ямами, рвами наверняка поставил немало трудно разрешимых проблем перед жильцами, въезжавшими в свои новые квартиры. Весь первый этаж дома занимал «Гастроном», тоже внесший свою «лепту» в невообразимую захламленность двора. Сверкая с фасада огромными зеркальными витринами, с тыла магазин ощерился грудами невывезенной деревянной тары, картонными ящиками из-под яиц, упаковочной стружкой.
Поднимаясь на седьмой этаж в еще пахнущем свежей краской лифте, я подумал, что пенсионеры, которых можно найти в любом дворе большого города, часто оказывают милиции неоценимую помощь. Закончив свои магазинные и кухонные дела где-то часам к 12 дня, они собираются вместе и в ожидании возвращения внуков из школы и детей с работы обсуждают интересующие их проблемы. Эти пожилые люди порой обнаруживают поразительную наблюдательность. Обладая большим жизненным опытом, безусловно, заинтересованные в сохранении порядка и спокойствия в своем микрорайоне, иногда значительно более решительные и смелые, чем молодые, они часто выручают оперативных работников в трудных ситуациях. Я решил для себя, что как бы ни закончилось мое посещение квартиры Николаевых, обязательно поговорить с ними на обратном пути.
Мысленно готовясь по дороге к разговору с родственниками погибшего, я думал о том, что мне предстояло мучить дотошными расспросами убитых горем людей, мало того, сообщить истинную причину смерти, еще неизвестную им, если, конечно, сотрудники больницы выполнили просьбу Одинцова. Для такого разговора нужны и большой опыт, и такт, и душевная тонкость, и чувство сострадания к чужому горю. И при всем этом я обязан был получить необходимую мне информацию, какими бы мучительными ни были мои расспросы для родных Николаева.
Дверь квартиры мне открыла вдова покойного, женщина лет сорока, невысокого роста, черноволосая, с измученным, заплаканным лицом. Из-за ее спины испуганно и горестно выглядывала дочка, угловатый, длинноногий подросток в широком не по фигуре, явно мамином халате. В квартире, кроме них, находились родители Василия Семеновича. На зеркало в передней была накинута плотная черная ткань. Настенные деревянные часы в столовой стояли. Судя по тому, что жена Николаева даже не спросила меня, кто я и какое имею Отношение к ее покойному мужу, я был у них не первым посетителем сегодня. Это было вполне естественно, если на работе уже знали о его смерти.
Я представился, извинился за беспокойство, попросил уделить мне несколько минут. Углубленная в свои мысли, Николаева поначалу не придала значения моей профессии и никак не отреагировала на мою просьбу. Но вдруг спохватилась, удивилась, даже испугалась. Большинство людей боятся прихода милиции, связывают с ним какие-то неприятности, непредвиденные осложнения. В общем-то, в этом нет ничего удивительного. Там, где все в порядке, где между людьми дружелюбные, товарищеские отношения, где уважают и соблюдают законы, милиции делать нечего. Налаживание такого порядка, устранение всего того, что мешает нормальной жизни людей, — задача сотрудников органов внутренних дел. Милиция должна внушать страх тем, у кого нечистые руки и неспокойная совесть. Для подавляющего большинства граждан нет более надежного, верного друга и защитника, чем работник советской милиции.
По реакции жены Николаева, по ее первым фразам я понял, что сотрудники больницы Семашко выполнили просьбу Одинцова и не сообщили родным Василия Семеновича о ножевом ранении. Эту более чем неприятную миссию нужно было выполнить мне. Хотя со смерти Николаева прошли всего сутки, его родные уже как-то пережили трагедию. Сейчас, после моего сообщения, им предстояло пережить ее вторично.
Есть немало психологических нюансов в реакции людей на смерть близкого человека. Когда больной долго болеет, к его кончине они как-то готовы морально; внезапная же смерть от сердечного приступа, при уличной катастрофе, от несчастного случая всегда производит на родных особенно тягостное впечатление. И конечно, страшнее всего в этом смысле насильственная смерть по чьей-то чужой воле, от руки грабителя или убийцы.