Это ему, наверное, завполиклиникой рассказала. Значит, дошла она, Серафима Дмитриевна, путевку в санаторий предлагают! Сами. Конечно, после того, как она так опростоволосилась… Ничего она не горит, эта путевка. Милейший Григорий Васильевич небось все пороги обил, пока ее выходил. А поехать она не сможет. Не может она оставить Андрея.

— Ну, вот что, — в голосе главврача зазвучала уже официальная строгость. — Не будем вступать в дискуссию. Вы поедете, поскольку это необходимо. У вас не семеро по лавкам, насколько мне известно… Сын?.. Знаю, я его видел. Жених уже, за ним невесты присмотрят. — И добавил уже устало:

— Поезжай, Серафима Дмитриевна, что ты в самом деле! Свалишься — кому будешь нужна?

Стало неловко, сказала:

— Я подумаю. И позвоню. Завтра. Спасибо вам…

И торопливо положила трубку. К горлу вдруг почему-то подступил комок.

Путевка с двадцать первого. Значит, уже дня через три нужно выезжать… Что это? Скрежет какой-то у двери. Ах, да, Андрей! У него свой ключ.

Машинально взглянула на часы. Без четверти двенадцать.

Сын сказал не без раздражения, проходя в ванную помыть руки:

— Ты опять не спишь? Сколько раз я уже говорил: не дожидайся меня! Ложись и спи.

— Ты мне говорил!.. А я разве не знаю сама, когда мне ложиться? Мне вот нужно просмотреть эти журналы.

Он вытер руки и вошел в кухню.

— Конечно, это твое дело. Только какая-то ты стала в последнее время… общипанная. Потому, что мало спишь. Что поесть?

Сын уплетал одну котлету за другой, здесь же, возле разложенных ею журналов. Серафима Дмитриевна всегда радовалась его аппетиту, а тут вдруг охватило чувство брезгливости: сколько же можно есть? К картошке Андрей не притронулся, ему нравится мясо. Хищник… Всего лишь восемнадцатый, а налицо уже все признаки избыточного питания.

Сын, видимо, уловил ее душевное состояние, сочувственно показал вилкой на журналы:

— И все это надо прочитать? Ничего-о-о себе!

— Представь себе, мне интересно. Читала бы и больше, нет времени… А ты вот, я смотрю, и за учебники не берешься.

— А!.. — Андрей переставил сковороду на плиту и принялся наливать себе чаю, — У нас там такие порядочки… Можно вообще ничего не делать.

И тут Серафима Дмитриевна почувствовала, что всю ее затрясло. Вероятно, сказалось пережитое за день. Поднялась, туго натянула на плечах платок за концы.

— Порядки! При чем тут порядки! Ты для кого учишься? Ты…

— Спокойно, мать, — он даже не оставил своего дела, продолжал сыпать в чай ложку за ложкой сахар. Четыре ложки на чашку! Это же просто обжорство! — Ты за меня можешь не волноваться. Аттестат у меня будет.

— Аттестат, может, и будет. А знания.

Он встал коленом на стул и принялся намазывать абрикосовым джемом ломоть батона, усмехнулся:

— Знания? Что дают тебе твои знания?.. А сколько ты вкалываешь? И сколько училась? Шестнадцать лет плюс два года ординатуры. И сейчас еще корпишь, — он показал кивком на ее журналы. — А я вот и двух месяцев не учился и по сто пятьдесят рэ заколачиваю.

Серафима Дмитриевна сложила журналы, пытаясь унять дрожь в пальцах, и ушла к себе. Положила журналы на столик у изголовья кровати, опустилась на постель.

Когда она уходила из кухни, Андрей наливал себе вторую чашку чая. А теперь мажет янтарно-медовым джемом новый ломоть батона. Разговор нисколько не отразился на его аппетите.

Когда он стал таким?

Сто пятьдесят рэ. А кормит и одевает его по-прежнему она. На свою первую зарплату он купил электрогитару, красно-черное чудовище, изготовленное каким-то кустарем. Она сказала себе тогда: пусть! Лишь бы не потянулся к бутылке. Играть на гитаре Андрей так и не научился. Не хватило терпения овладеть хотя бы элементарными навыками игры. И не только терпения — настойчивости, трудолюбия.

Потом он купил транзистор. Разумеется, своих денег ему не хватило. Ей пришлось отказать себе в новом костюме. Перешила из старого пальто.

Когда он задумал покупать «маг» — дорогой магнитофон, она нашла в себе силы сказать ему:

— Покупай в кредит и расплачивайся сам. У меня денег на такие вещи нет.

Теперь у него каждый месяц высчитывают из зарплаты. Магнитофон пока еще Андрею не надоел. И то сказать, чтобы пользоваться такой вещью, не надо ни ума, ни усилий. И музыка-то у него записана какая-то странная. Мягко говоря. Во всяком случае, она, Серафима Дмитриевна, не может такую слушать. Тотчас закрывает дверь в комнату сына.

И на карманные расходы Андрею в последнее время требуется все больше денег. У него появилась девушка? Или… — при мысли об этом у Серафимы Дмитриевны пробегал по спине озноб: он начал выпивать?

По утрам, заходя в комнату к сыну разбудить его на работу, она чувствовала иногда: вроде бы пахнет спиртным. Но пьяным Андрея пока еще не видела. Она не знает, что с нею будет тогда…

Теперь, сидя на постели, Серафима Дмитриевна подумала вдруг:

«Надо было выйти замуж. Общество мужчины, если это даже и не родной отец, значит для мальчишки много. А может, он и привязался бы к Андрею? И Андрей к нему? Тогда он, может быть, и не вырос бы таким… Да что уж теперь об этом толковать. Теперь этого уже не исправить. Думать надо о том, что сказал главврач. Решить: ехать или не ехать в санаторий?»

Она так ничего и не решила. Сын уже давно погасил свет в кухне и затих в своей комнате. Спит или читает «Всадника без головы».

Она тоже разделась и легла в холодную постель. Не позволила себе больше читать, лежала и думала. Потом протянула руку и включила настольную лампу взглянуть на часы. Был на исходе уже третий. И из-за стен и с улицы от окна за плотной шторой не доносилось ни звука.

Серафима Дмитриевна подумала и достала из стола коробочку со снотворным. Термос с чаем она в последнее время стала ставить себе у кровати заранее, с вечера. Налила в металлический колпачок, положила на язык едкую таблетку. Впереди предстоял большой рабочий день и нужно было уснуть хотя бы часа четыре…

Вспомнила, что собиралась еще позвонить в больницу, в то отделение, куда положили экскаваторщика с пневмонией. Как он там? Теперь ему сделали уже все, что положено. Он, конечно, поправится, и все же… То она не поставила ему диагноз, теперь вот забыла позвонить в больницу… Нет, врачу нельзя слишком уж погружаться в свои личные заботы. Нс имеет он на это права!

Серафима Дмитриевна не догадывалась, что сын на этот раз тоже заснул не сразу. Хотя обычно засыпал, едва голова касалась подушки. Лежал, заложив руки за голову, и следил взглядом за бликами автомобильных фар на потолке. Городская ночь уже давно утратила свою темноту. Сквозь тюль на окне пробивался сумеречный свет, и в комнате все можно было рассмотреть.

Не то чтобы его расстроили упреки матери. Он к ним давно привык. Да и что мать?! Неудачница, живущая только работой. Ее, правда, уважают пациенты, и все… Орден Трудового Знамени дали… Ну и что из этого? День и ночь мать проводит в вонючих больничных палатах, ее и дома одолевают больные, звонят, приходят… А у самой нет даже приличного пальто. Все поголовно ходят в собольих шапках, она до сих пор носит белую пуховую косынку. И мужчину себе завести не может. Даром, что красивая. Одеть бы ее по моде да причесать — другой девчонке бы еще не уступила.

Да что мать! У нее своя жизнь, а у него, Андрея, своя. Мать все талдычит про школу. Учеба никуда от него не уйдет. Он, конечно же, не собирается торчать в цехе с напильником всю жизнь. Вот обзаведется аттестатом зрелости, тогда и… учеба дело серьезное, придется попыхтеть. А пока есть возможность немного повалять ваньку…

Мать не знает, он еще в конце августа познакомился с Томкой. Тогда-то он и запустил учебу окончательно. Не мог думать ни о чем, только и ждал, когда останутся одни. А это случалось не так уж редко. Уйдет Томкина мать на работу — весь дом в их распоряжении. Томкина мать после обеда их караулит, нет-нет да забежит с работы, а Томка утром с уроков.