Вернулся Чаплинский и с порога спросил у председателя:

— Вы уже проголосовали? Я специально вышел, чтобы не подумали, что я оказываю давление на членов палаты.

У прокурора не было уверенности, что рыцари богини Фемиды захотят осрамить его. Зато он был уверен, что рыцари Киевской судебной палаты останутся верными слугами щегловитовского Министерства юстиции.

Что касается богини Фемиды, то другие боги недаром завязали ей глаза — чтобы не видела, каких рыцарей она себе выбирает. Они должны нести огонь справедливости в своих сердцах и не сгореть, не погибнуть…

На том январском заседании Киевской судебной палаты прокурор Чаплинский настоял на своем, и Фемида была посрамлена…

У Бейлиса в доме

Домик на территории кирпичного завода Зайцева, в котором проживал Бейлис с семьей, спрятался под снежным покровом.

В то утро все вокруг домика спало, спали также и его обитатели. Мела поземка, мелкий снежок сеялся словно сквозь редкое сито, наслаиваясь на землю и на высокую крышу. У входной двери — набухший бугор мерзлого снега.

На стук в окно никто не отозвался, словно все в доме вымерли. Так показалось двум людям, тенями проскользнувшим мимо окна.

Что привело сюда, к заброшенному домику, рабочих завода Гретер-Криванек — Петра Костенко и Тимку Вайса? Ведь при одном упоминании о нем людей охватывает дрожь. После ареста Бейлиса дорога сюда забыта. Его жена и дети какое-то время боялись ночевать дома — им казалось, что снова ворвутся жандармы и полицейские и, как в ту страшную ночь, их всех потащат в тюрьму. И никто не сможет заступиться за них, вырвать из тюремных стен, где до сих пор томится Мендель Бейлис.

Старшего сына-первенца Эстер отправила к своим родным на Демиевку^[8], а сама с четырьмя младшими детьми ютилась в осиротевшем доме. Услышав стук в окно, все, как по команде, проснулись.

— Мама, давно уже день, а мы еще спим, — сказал, вздрогнув, Довидл.

— Кто-то стучит в окно, — проговорила, прислушиваясь, мать.

— Тебе показалось, — постарался успокоить мать мальчик, а сам побледнел от страха.

Две худенькие девочки с узкими личиками и туго заплетенными косичками и семилетний большеглазый мальчик тоже напряженно прислушивались.

— Действительно стучат, мама, — чуть слышно проговорила одна из девочек.

Эстер боится открывать. Знаками показала детям, чтобы они замолчали, мол, нужно лежать не шевелясь.

— Спите, спите, дети, еще рано и очень холодно, — шептала она.

— Давно уже наступил день, — повторил Довидл.

— Замолчи, Додик, прошу тебя, — прошептала одна из сестренок.

Повторный стук заставил детей встрепенуться.

— Мама, кто-то стучит в дверь! — закричали они.

Эстер устремилась к дверям в сенях, но, ничего подозрительного не услышав, вернулась к испуганным детям.

— Это, видно, ветер шумит, метель ведь вон какая! — сказала она, успокаивая детей. — Лучше растоплю печь, поставлю варить суп. Да, дети?

— Мама, не в дверь, а в окно стучат…

Сквозь заиндевевшие стекла Эстер разглядела две тени.

— Кто бы это мог быть в такую рань? — пробормотала она про себя.

— Боюсь… — запищала девочка.

— Замолчи ты! — прикрикнул на сестренку Додик, Он, бывалый, смелый, всегда командует на правах старшего младшими.

Пинька — третий по счету ребенок Бейлиса, — с большими, широко раскрытыми глазами, заулыбался, а вслед за ним повеселели и девочки.

— Нечего бояться, мама, открой им. Может, весточка какая от отца, — сказал Додик.

— Действительно, может, весточка… — подхватил Пинька.

Эстер набралась смелости.

— Кто там? — спросила она.

— Откройте, мадам Бейлис, — услышала в ответ.

— А что вам от нас нужно? Кто вы такие?

— Люди, не бойтесь нас.

— «Люди»… А кто знает, что за люди. Что вам нужно?

— Откройте, пожалуйста, и мы вам скажем… Не бойтесь.

Услышав спокойный голос, она, все еще колеблясь, вопросительно поглядывала на детей.

— Открой, мама, — решительно сказал Додик, взяв ее за руку.

Словно почувствовав опору, она быстро направилась в сени, отодвинула запор.

Вместе с влетевшими снежинками порог переступили двое в рабочей одежде.

Прижавшись друг к другу, девочки смотрели на незваных гостей, а Пинька не сводил глаз с сестричек.

Додик положил руку на плечо матери и смело глядел на вошедших.

— Кто вы? — спросила Эстер.

Костенко подмигнул Тимке — пусть скажет он.

— Не бойтесь нас… Кто мы такие — спрашиваете. Рабочие с завода Гретер-Криванер, слышали, наверно, о таком заводе. А это мой товарищ, очень порядочный человек.

— Христианин?.. — Эстер посмотрела на улыбающегося Костенко.

Тот понял, что речь идет о нем.

— Да, да, не бойтесь, ничего плохого мы вам не сделаем, — добродушно сказал Костенко, по-прежнему подмигивая Тимке, чтобы тот продолжал разговаривать.

Эстер переводила взгляд с одного рабочего на другого, словно хотела убедиться в искренности пришедших к ней людей. Наконец, высвободив руки из-под фартука, вытерла одну табуретку, затем другую и предложила:

— Садитесь, пожалуйста, садитесь.

— Спасибо, мы можем и постоять, — улыбнулся Тимка.

— Мадам Бейлис, — обратился к Эстер Костенко. — Мы пришли к вам от имени целого коллектива. Вы, возможно, читали в газетах, что ученые, артисты, писатели — словом, большая часть прогрессивной интеллигенции защищают вашего мужа. Поэтому вы должны крепиться, и все будет хорошо. Тимка, расскажи ты поподробнее, — обратился он к своему другу, — тебя она лучше поймет.

— Мадам Бейлис и тебя хорошо понимает. Правда? — И к Додику: — Как зовут твою мать?

— Эстер! — хором ответили дети.

— Вы должны быть мужественны, Эстер. Мы не оставим вас в беде, — подбадривал женщину Тимка.

А тем временем Костенко подошел к кровати и быстро сунул что-то под одеяло.

Додик заметил это, но промолчал.

— Вы не скажете мне, когда отпустят моего Менделя? — со слезами на глазах спросила Эстер у Вайса.

— Скоро, очень скоро, — старался успокоить ее Тимка.

— А судить его будут?

— Думаю, что нет. Впрочем… Трудно сказать, — ответил Вайс.

— А что вы хотите, молодые люди, от меня? — поинтересовалась Эстер.

— Мы… мы… там под одеяло кое-что положили… Передали рабочие, от чистого сердца. Просили не падать духом. Крепитесь, — не зная, чем еще утешить женщину, бормотал Костенко. — Честные люди с вами…

— Премного вам благодарна за сочувствие.

— А соседи вас обижают? — спросил Тимка.

— Нет, они нас не трогают, но все равно страшно вам это должно быть понятно.

Исстрадавшейся женщине захотелось высказать все то, что давно наболело. Она рассказала, как в прошлом году ввалились к ним в дом жандармы и полицейские, как начали шарить и перетряхивать все в доме, искать в каждом углу, а потом увели Менделя.

Дети прислушивались к словам матери и с надеждой поглядывали на рабочих.

— Не нужно плакать, госпожа Бейлис, не следует унывать. Вашего мужа освободят.

— Хорошо, если б ваши слова сбылись…

— Мы еще зайдем к вам, — добродушно сказал Костенко.

У самого порога обе девочки забрались на руки к Костенко и к Вайсу, словно им тоже хотелось покинуть заброшенный, одинокий домик на заводском дворе.

— Слезайте! — прикрикнул на них Додик. — Глянь, как пристроились…

Девочки спустились на пол. Рабочие попрощались и ушли.

Ратнер распространяет воззвание

Уже в который раз Яков Ратнер кладет в почтовые ящики на дверях разных домов сложенные листы бумаги — и каждый раз, прежде чем опустить эти листы, оглядывается по сторонам. Он очень осторожно выполняет порученное ему дело.

Теперь Яков стоит у обитой темно-коричневым дерматином двери профессора Сикорского. Здесь нет ящика для писем и газет, нет даже простого отверстия. Студент постоял у двери в раздумье: «Как бы сделать, чтобы эта бумага попала в руки уважаемого профессора?»