— Я могу работать.
— Где?
Он промолчал.
— Положение у нас не блестящее, — снова начала она. — Твоего отца больше нет, а что я могу одна? Людвиг, конечно, поможет сделать номер. Может, месяц продержусь. А потом…
Мать отодвинула тарелки и принялась чистить картошку. Она наклонила голову, и Дутр увидел седые корни волос.
— Я думал, — начал он, — что вы хорошо зарабатываете.
— Да-а, мы зарабатывали неплохо…
Она улыбнулась, внезапно лицо ее оживилось. Что-то светлое, живое блеснуло в глазах.
— Сразу после войны, — продолжала она, — каждый день был праздником. Люди думали только о том, что бы еще купить. Ну и мы тратили много. Мы были недальновидны.
Она налила себе еще немного вина.
— Не надо бы мне пить, но как подумаю о том, кем мы были…
— Я не очень понимаю, — сказал Дутр.
— Это потому, что ты не циркач. Твой отец был потрясающим фокусником. Я еще никогда не встречала такого иллюзиониста. Но ему не хватало воображения. Его номер устарел. Люди привыкли к кино! Им подавай хорошую постановку, свет, игру, переживания… Кому теперь нужны ловкость рук, какие-то карты, шарики?! А твой отец был старой школы. Не так-то легко менял свои приемы.
— Послушай, мама…
Она с изумлением посмотрела на Пьера.
— Мама, — повторила она, — мама… Очень мило, конечно, но я никогда не привыкну. Лучше уж зови меня Одеттой, как все остальные.
Она открыла буфет, положила на решетку отбивные.
— Ты же видел, что это за заведение — третьеразрядный мюзик-холл, — вернулась она к прежней теме. — Потом придется выступать на ярмарках.
Дутр подумал о старом фокуснике, вспомнил его воспаленные глаза алкоголика. Он встал, сжал кулаки.
— Нет, — сказал он, — это невозможно. Должно же быть какое-то средство…
— Какое? Я уже несколько недель ломаю себе голову.
— Я могу помочь тебе.
— Ты?
Она подрегулировала огонь, потом посмотрела на Дутра долгим холодным взглядом.
— Повернись… Встань в профиль… Пройдись к двери… Хватит, вернись. Держу пари, ты и танцевать-то не умеешь! У тебя ноги как колоды.
Мясо зашипело, и она принялась искать вилку.
— Тебя придется долго учить. Надо уметь держаться на сцене, говорить, а ты слишком робкий.
Одетта выложила мясо на блюдо.
— Ладно, — сказала она, — хочешь быть полезным — режь картошку.
В дверь стукнули кулаком, вошел Людвиг. Он снял кожаную куртку, повесил ее на вешалку, достал из кармана трубку.
— Обедать! — позвала Одетта.
Людвиг сел на неприбранную кровать, подобрал валявшееся на полу платье, бросил его на спинку стула.
— Ну, как дела, парень? — спросил он неприятным, резким голосом. — Привыкаем?
— Он хочет помочь мне, — сказала Одетта.
— А! Это было бы недурно.
Они принялись оживленно разговаривать по-немецки. Дутр внимательно разглядывал этого человека, державшегося так свободно, устроившегося здесь словно у себя дома. А покойник еще остыть не успел. И снова Дутр почувствовал, что его швырнули в чужой, странный мир, как будто самолет приземлился накануне на какой-то неизвестной планете. Он подумал о блондинке, пожавшей ему дважды руку на кладбище, потом о голубках, порхавших среди шпаг.
— За стол, — опять позвала Одетта.
— Тарелки могла бы и помыть, — проворчал Людвиг и подошел к Дутру.
— Покажи-ка руки.
Он пощупал их, повращал ладони, чтобы проверить гибкость запястий.
— Похвастать особенно нечем, — заявил он.
Потом снова заговорил по-немецки. Время от времени они с Одеттой изучающе смотрели на Пьера. От забытой на сковороде картошки валил сизый дым. Людвиг что-то объяснял Одетте, ей это явно не нравилось.
— Пока не попробуешь, толком не разберешься, — заключил Людвиг.
— Ну хорошо, хорошо, — ответила Одетта.
Она вытерла руки о тряпку, висевшую над маленькой раковиной, открыла шкаф и сняла с вешалки костюм.
— Надень-ка, — приказала она.
— Сейчас? — удивился Дутр.
— Да, сейчас же. Людвиг, он такой. Ему если что в голову взбредет, он ждать не желает.
Дутр разложил одежду на диване.
— Но это же фрак! — воскликнул он.
— Конечно. Лучший костюм твоего отца.
Дутр разделся и натянул брюки с блестящими шелковыми лампасами, ошеломившими его.
— Что я говорил! — проворчал Людвиг. — Ему все впору.
Дутр надел фрак, и Людвиг встал, чтобы ощупать плечи, проверить длину рукавов.
— Ну как? — спросил он.
Одетта колебалась.
— Да, — признала наконец она, — может, и стоит рискнуть.
Дутр инстинктивно засунул руки в карманы брюк, нащупал какой-то круглый предмет и тут же вытащил его на свет.
— Это что? Монета?
— А! — сказала быстро Одетта. — Это доллар, с которым он работал.
— Из чего он? — спросил Дутр.
Людвиг посмотрел на Одетту. Она колебалась.
— Из серебра, конечно, — сказала она наконец. — Оставь себе. Он твой. Может, тебе придется им воспользоваться.
Людвиг снова сел. Сквозь прикрытые веки он смотрел на юношу.
— Выпрямись! — приказал он. — Так. Теперь скажи: «Дамы и господа!» Давай говори! Язык не отсохнет. «Дамы и господа!» Как будто ты обращаешься к зрителям в зале.
Дутру показалось, что сейчас он задохнется. Он посмотрел на мать и увидел, что та ждет, странно приоткрыв рот, с рукой, застывшей в ободряющем жесте.
— Нет… не могу, — простонал Дутр.
— Можешь! — раздраженно произнес Людвиг. — Сунь левую руку в карман. Расслабься. Ну! «Дамы…» Повторяй: «Дамы…»
— Дамы и господа! — Дутр выкрикнул эти слова так, как будто звал на помощь.
— Ну, совсем неплохо! — сказал Людвиг, повернувшись к Одетте. — Глуховато, но голос можно поставить.
Картошка подгорела. Носком ботинка, не вставая, Людвиг повернул выключатель. Потом, закинув руку на спинку стула, небрежно спросил:
— А не хотел бы ты, малыш, поработать со мной?
— Он не сумеет, — пробормотала Одетта.
— А я говорю, у него получится, — заверил Людвиг. — Черт возьми! Я и не таких обучал.
— Не знаю, — жалким голосом произнес Дутр.
— Дай твою монету.
Людвиг положил доллар на ладонь, и монета словно ожила. Она бегала по руке, падала в рукав, снова появлялась на плече, проскальзывала сквозь пальцы, потом, повернувшись в воздухе, исчезла.
— Она у тебя в кармане, — сказал Людвиг.
Дутр с глупым видом пошарил в кармане и недоверчиво вытащил доллар.
— Посмотри хорошенько, тот ли это, — посоветовала Одетта сыну.
— О! — запротестовал Людвиг. — Не хочешь же ты сказать…
— Я слишком хорошо тебя знаю!
Дутр внимательно разглядывал их обоих; Одетта оперлась на руку Людвига.
— Ну что? — опять спросил Людвиг. — Хочешь такому научиться? Это нетрудно.
— Да, — признался Дутр. — Пожалуй, хочу…
Людвиг снова сел за стол, и разговор на немецком возобновился. Дутр молча переоделся и вернулся к остывшему мясу. Доллар покоился в носовом платке. Время от времени он тайком ощупывал монету, проводил ногтем по ребру, чтобы почувствовать насечку. Он кинулся бы в драку, если кто-нибудь покусился бы на этот доллар. Монета вдруг стала для него бесценной. Теперь, когда он дотрагивался до теплого металла, ему казалось, что он сжимает руку отца. А ему так нужна была дружеская рука!
— У нас нет выбора, — заявил Людвиг. — В любом случае через четыре недели я уеду.
Он вылил остатки вина в свой стакан, выпил маленькими глотками, вытер рот платком.
— Начнем сегодня вечером. Согласен, парень?
Он ласково обнял Пьера за плечи, потом, изменив тон, сухо сказал:
— Следи за своими вещами, профессор! — И бросил на стол посреди тарелок бумажник, который только что вытащил у Дутра из кармана.
Людвиг ушел, насвистывая, перекинув куртку через руку. Одетта вздохнула.
— Невозможный человек! — пробормотала она. — Ох, с ним нужно терпение! Но умеет делать абсолютно все, и если б не он…
Она открыла коробку с печеньем и, проходя мимо Пьера, погладила сына по голове.