«Я еще сплю, — думал Дутр. — Это неправда. Он не умрет».

Он зажег сигарету и наклонился к иллюминатору. Огоньков становилось все больше. Его соседи справа вытягивали шеи, один из них произнес длинную фразу. Дутр разобрал только слово «Гамбург».

— …Ваш отец заболел в Гамбурге, — объяснил настоятель. — Вы поедете немедленно. Я уже предпринял все необходимые шаги.

На краю стола лежали деньги, паспорт, телеграмма.

— Думаю, вас там встретит кто-нибудь, — добавил священник. — Если же нет, поезжайте на такси. Адрес указан в телеграмме.

Остальное помнилось смутно. Дальше все было как в тумане. Впечатления наслаивались одно на другое: класс, часовня, рукопожатия, крестные знамения, потом аэропорт с его белыми дорожками и громкоговорителями, отец-настоятель, машущий на прощание рукой, поток воздуха от винтов самолета раздувает сутану, словно плохо прихваченный парус.

Вот так Дутра выбросили в жизнь, и сколько бы он ни оглядывался назад, ему было ясно: в коллеж он больше не вернется.

Куда он летит? Кто будет заботиться о нем? Он погасил сигарету и пристегнул ремни. Под самолетом сверкал огромный город, расчерченный на квадраты светом. Еще несколько минут — и он станет всего лишь жалким человечком, если его никто не встречает. А если таксисты не поймут его или не найдут указанного адреса… Он достал телеграмму и перечел ее. Курзал, Гамбург. Названия улицы нет. Курзал. Несомненно, это мюзик-холл, в котором работал профессор Альберто. Теперь ему стало страшно. Он напрягся, самолет пошел на снижение, и наискосок стал выплывать, словно расположенный по невидимой кривой, весь в каменных кружевах и разноцветных огнях, город. Дутр закрыл глаза, зажмурился, изо всех сил отказываясь принять то, что предстояло. Ремень крепко держал его; он чуть не застонал, как больной, которого перекладывают на операционный стол. Как бы он хотел, чтобы самолет загорелся, взорвался! Кто заметит исчезновение маленького Дутра? А существовал ли он вообще, этот сын фокусника? Он снова увидел монету, исчезающую и возникающую из пустоты, чтобы вновь исчезнуть, кольца, цветы, цилиндр, наполненный видениями, тенями, химерами; увидел старика, волочащего два чемодана. Самолет уже катился по полосе. Город окружал его, огни переставали двигаться. Пассажиры поднимались с веселым шумом. Открылась дверь в ночь.

Дутр поднял воротник пальто и двинулся вперед, иногда вставая на цыпочки и стараясь хоть что-нибудь разглядеть. У трапа ждали люди, их поднятые вверх лица колыхались словно медузы. Внезапно все стихло. У Дутра немного кружилась голова. Он услышал вдалеке глубокий, настойчивый и до странности родной гудок корабля. Сжимая рукой поручень, он сошел вниз по трапу.

Каждый пассажир становился центром маленькой шумной группки. Когда спустился Пьер, на его долю не осталось никого из встречающих, и он остановился, не в силах идти дальше. И тут кто-то тронул его за руку:

— Пьер Дутр?

Отпрянув в сторону, Пьер оглядел окликнувшего его человека: тот был маленького роста, в жокейских бриджах и кожаном пальто; совершенно лысый и такой худой, что на шее проступали узлы сухожилий.

— Пьер Дутр?

— Да.

— Пошли!

Человек уже удалялся, торопливо, озабоченно. Дутр побежал за ним.

— Вас прислала моя мать?

Молчание.

— А отец еще…

Лучше не продолжать. Перед аэропортом среди длинных блестящих автомобилей стоял старенький грузовичок, груженный пуками соломы. На его левом борту были изображены львы, сидящие вокруг силача в леопардовой шкуре. На правом — голова клоуна: рот до ушей, рыжие волосы и квадратные глаза. Человек открыл дверцу кабины и знаком пригласил Дутра садиться.

— Курзал, — произнес он гортанным голосом.

Дребезжащий автомобиль катил по сияющему огнями городу. Вместо того чтобы направиться, как предполагал Дутр, в сторону бедных кварталов, он рванул к центру города вдоль новеньких, горящих неоном вывесок и красивых домов. Медленно плыла по тротуарам праздная толпа. Дутру страшно захотелось оказаться наконец на месте, броситься на кровать, забыть это бестолковое путешествие. Автомобиль проехал мимо озера, потом по узким улицам с огромным количеством пивных. На углу какой-то площади они остановились.

— Курзал, — произнес человек. — Мюзик-холл.

Он показал на фасад, окаймленный непрерывно мигающими, до огненных вспышек в глазах, яркими лампочками. Дутр не шевелился.

— Выходите!

Дутр слишком устал, чтобы возражать. Он последовал за провожатым, Именно тогда он и увидел афиши. Наклеенные одна за другой на фанерные трехметровые щиты, они закрывали всю стену. Профессор Альберто… Профессор Альберто… Профессор Альберто… Профессор во фраке, с цветком в петлице созерцает хрустальный шар. Каждая афиша по диагонали перечеркнута полоской белой бумаги. Профессор больше не в счет. Его больше нет в программе, но все-таки он еще жив, улыбается сыну бумажным ртом, протягивает ему таинственный шар, который то вспыхивает, то гаснет в лихорадочном мелькании огней. Человек, легонько подталкивая Дутра, довел его до начала маленькой улочки.

— Вперед!

Было темно. Из подворотни тянуло конюшней. Слышны были звуки оркестра: завывание духовых и тяжелые удары барабанов. У тротуара стояли два фургона, огромные, словно багажные вагоны. Дутр обогнул их, и в тот момент, когда он собирался шагнуть дальше, человек придержал его за руку.

— Здесь, — произнес он тихо.

Дутр нащупал ступеньки, толкнул дверь. В глубине темной комнаты тускло мерцал ночник. Вытянув руки, он пошел на слабый свет и заметил неподвижный предмет. Еще три шага, и он остановился у края кровати, на ней покоился профессор Альберто, с закрытыми глазами, заострившимся носом, с увядшей орхидеей в петлице фрака. Руки его скрещены на груди. На рубашке не хватает пуговицы. Дутр обернулся, поискал глазами провожатого, но тот исчез. Постепенно привыкнув к темноте, он заметил стул и тихонько сел. Он еще не понял, ощущает горечь утраты или нет. Внутри — пустота. Мало-помалу из темноты стали выступать неожиданные предметы, которые, должно быть, служили реквизитом: чемодан с просевшей крышкой, столики, стулья, составленные один на другой, мотки проволоки, кофейный сервиз на подносе, две шпаги на складном столике, арбалет…

Дутр хотел было вновь посмотреть на умершего и поплакать, но, повернув помимо воли голову, принялся вместо этого разглядывать недра странного фургона. Там что-то шевелилось… шелестящий шорох, затем скрип… Он встал с бьющимся сердцем. Вдруг раздалось хлопанье крыльев. С потолка упало что-то белое, и на инкрустированный ящичек села голубка. В ее круглых глазах, когда она наклоняла головку, чтоб получше рассмотреть посетителя, отражался свет лампы. Слетела вторая голубка и опустилась на полочку над телом. Дутр тупо смотрел на птиц. Они медленно расхаживали на своих звездчатых лапках, останавливались, ныряя клювом под крыло или в перья на грудке. Легко скользнув крылом, вторая голубка присоединилась к первой, и они быстрыми шажками принялись ходить друг за другом вокруг ящичка, потом одна из них тихо заворковала, и этот нежный вздох, это любовное рыдание наконец освободило Дутра. Он упал у кровати на колени.

— Папа!

Слезы лились сквозь прижатые к лицу руки. Все те слова, которые он не осмеливался произносить прежде, все подозрения, все упреки, все порывы… Ну почему же так поздно? Оставалось только плакать и просить прощения. Скрипнули ступени под тяжелыми шагами. Кто-то вошел в фургон. Дутр встал.

— Кто здесь?

Он услышал хриплое дыхание, низкий голос заставил его вздрогнуть.

— Это ты, малыш?

В круге, света появилась женщина. Она была ярко накрашена, с золотыми кольцами серег в ушах. Халат, стянутый в талии, обрисовывал рыхлое тело, приоткрывая голые ноги в шлепанцах. Она подошла, и Дутр отшатнулся.

— Ты боишься меня? — спросила женщина. — Ты меня не узнаешь… Ну поцелуй же свою мать!

Он подставил лицо, почувствовал на щеке прикосновение мокрых дряблых губ. Женщина отстранилась и оглядела его с головы до ног.