— Замок спящей красавицы, — проворчал Меньян, ожидавший, вероятно, более любезного приема.

Он остановил кабриолет у подъезда, и мы вышли.

— Эй, кто-нибудь! — позвал он.

Я чуть не сказал ему, что напрасно он теряет время, ведь обитатели замка уже никогда более не услышат нас, но меня слишком отвлекали попытки сохранить хладнокровие и перебороть слабость, отнимавшие у меня последние силы. Попутчик мой взялся за цепь колокола, и раздалось несколько ударов, от которых у меня в жилах застыла кровь. Колокол издавал заунывные звуки, мне показалось, что я опять стою в кустарнике и слушаю его скорбную музыку. Я потянул Меньяна за рукав, призывая вернуться в деревню.

— Черт побери, господин граф, не раньше, чем мы узнаем, почему эти люди, пригласив нас, заставляют ждать!

Он был вне себя и принялся звонить с еще большим усердием. Дверь открылась. На пороге появился кучер и низко поклонился нам.

— Соблаговолите следовать за мной, господа… Господин барон сейчас примет вас.

— Очень надеюсь, — проговорил надменным голосом нотариус.

Меня трясло, как в лихорадке. Нотариус пропустил меня вперед, и я последовал за лакеем в этот проклятый замок, который был замком моих предков. Мы прошли анфиладу комнат, которые я лишь мельком окинул взглядом — я весь был во власти сжимавшей мое сердце тревоги. Мы направлялись в сторону башни. Может быть, слуга просто издевался над нами, или же он следовал инструкциям, полученным накануне, до того, как произошла трагедия? Вероятно, это наиболее приемлемая гипотеза. Но ведь экипажем в парке правил именно этот кучер… Я опять запутался в противоречивых предположениях и, когда слуга постучал в двери гостиной, не удержался и ухватился за руку нотариуса.

— Не бойтесь, — прошептал Меньян, — меня они не проведут.

Об этом ли речь! Через мгновение страшная правда откроется, и я…

— Войдите, — раздался голос.

Лакей открыл дверь и объявил:

— Господин граф де Мюзийяк!.. Мэтр Меньян!..

Я сделал несколько шагов и увидел всех троих, сидящих в креслах. Я увидел Клер в платье наяды, я увидел баронессу, складывающую веер, я увидел Эрбо, который поднялся мне навстречу с протянутой рукой, большой палец у него был забинтован.

— Добро пожаловать, господин граф! Счастлив познакомиться с вами…

Его голос гремел у меня в голове, как трубы Страшного Суда. Я вздрогнул от ужаса, когда рука моя прикоснулась к его сухой и теплой руке, и еще хуже почувствовал себя, когда склонился в поцелуе над рукой баронессы. Неужели я сошел с ума? Или я имею дело с дьяволами? Но взгляд моей возлюбленной был чист, как родниковая вода, он ничего не скрывал. Кто пододвинул мне кресло? В какой момент? Что ответил я на любезные слова барона? Ничего не помню. У меня осталось только одно воспоминание — но как отпечаталось оно в моем сознании! — ужас, который рос по мере того, как глаза мои выхватывали забытые детали: перстень, сверкавший на пальце барона, когда он машинально оглаживал бакенбарды, корзинка для рукоделия, стоявшая у моих ног, тщательно соскобленные с ковра, но все еще заметные капли воска.

— Сигару, господин граф?

Я отказался. Нотариус объяснил, что поездка утомила меня и я нуждаюсь в отдыхе. Я не слушал его. Я тупо глядел на кончик горящей сигары, вдыхал запах дыма, пытаясь сравнить его с тем запахом, который донесся до меня в лесу. Затем я забыл о сигаре и перевел взгляд на кресла, на фигуры, вырисовывающиеся при слабом освещении комнаты и сидящие на тех же местах, где я видел их ночью. А когда беседа, которую пытался поддержать нотариус, смолкла, мне показалось, что все начнется сначала, что хозяева сейчас угаснут, застынут в своих креслах, уснут сном, который на сей раз будет вечным.

Вскоре, правда, барон, словно разделяя охвативший меня страх, отпустил замечание, оживившее разговор. Нетрудно было догадаться, что его предупредительность наигранна, а невыносимое чувство напряжения, которое я испытывал, должно быть, разделяла и Клер, поскольку она упорно молчала и сидела, не поднимая глаз. Благодаря этому я смог разглядеть, что щеки ее бледны, глаза обведены темными кругами, а губы почти бескровны. Ее мать показалась мне еще более подавленной. Я видел, например, как дрожали ее руки над рукоделием. Даже у самого барона, несмотря на всю его веселость, сигару, дородность сельского дворянина, срывался голос, а временами слабел и странным образом ломался. Меньян чувствовал, что я скован. Он ерзал на стуле, покашливая, все не решаясь приступить к существу визита, говорил о видах на урожай, о поголовье скота, о погоде.

— Что, если нам осмотреть замок? — предложил вдруг барон, поворачиваясь ко мне. — Думаю, это ваше самое сокровенное желание.

Мы вышли, и Меньян шепнул мне на ухо:

— Они выглядят странновато, вы не находите?

Я подал руку Клер, и мы позволили барону, его жене и нотариусу пройти вперед, поскольку нас вовсе не интересовали денежные дела, к которым со всей обстоятельностью приступил Меньян. Мы медленно шли по комнатам, и я с грустью узнавал их. Я уже сожалел, что замок избежал разграбления — благодаря прихоти судьбы мне предстоит поселиться здесь в ужасном одиночестве. Когда Эрбо уедут, у меня, увы, будет предостаточно времени, чтобы бродить по комнатам, как призрак. И я беспрестанно буду вспоминать о трех мертвецах в гостиной, которые в этот момент любезно со мной беседовали… Мне не удалось совладать с легкой дрожью, и Клер тихо спросила:

— Господин граф, если вы больны, то, может быть, мы…

Очаровательное создание! Я чуть не рассказал ей правду и до сей поры не могу понять, что меня удержало от порыва.

— Под этими сводами так прохладно, — сказал я. — Пойдемте дальше!

Не знаю, что помешало мне намекнуть на события минувшей ночи. Я все еще горел желанием раскрыть ей тайну, но не знал, как приступить к мучившему меня вопросу. Кроме того, шорох шелкового платья Клер, легкое прикосновение пальцев к моей руке, запах ее волос — словом, ее присутствие окончательно привело меня в смущение и лишило дара речи. Мы поднялись на второй этаж. Я рассеянно слушал нотариуса, тот сыпал цифрами и, казалось, вел оживленную беседу. Вдруг мы очутились в маленькой, скромно обставленной комнате с побеленными стенами.

— Моя детская, — прошептал я.

— Мы отремонтировали ее, — сказала Клер.

Я долго рассматривал узкую железную кровать под белым пологом, распятие и сухую ветвь священного самшита, секретер, крышку которого я откидывал, когда занимался, и в углу, у окна, выходившего на земляной вал, скромный столик с тазиком и кувшином для умывания. Из этой непритязательной комнаты меня безжалостно отправили в изгнание, и теперь я возвращался сюда, чтобы пережить новое, еще более суровое испытание. Как бы мне хотелось, чтобы нежные излияния и ласковые откровения придали моему сердцу немного больше твердости и в то же время надежды! Но имел ли я право признаваться этой невинной девушке в терзавших меня чувствах? Мог ли я заставить ее разделить мою тревогу? И главное, как рассказать ей обо всем мною увиденном, что, я уверен, произошло наяву? Я сам себе напоминал рыцаря из старинной легенды, околдованного любовью феи, и меня бы, наверное, ничуть не удивило, если бы моя возлюбленная вдруг обернулась райской птицей или единорогом.

Я не без труда отбросил нелепые мысли и увлек Клер на смотровую площадку, откуда открывался вид на парк с его благородными деревьями, пруд, сад и развалины часовни.

— О, — вздохнул я, — я мечтал об иной судьбе! Насколько прежде я желал, чтобы это поместье было возвращено мне, настолько сегодня мне безразлично, поселюсь ли я в нем, если мы заключим договор с вашими родителями. Да что я говорю! Я подпишу его с крайней неохотой.

— Почему? — спросила Клер. — Разве…

Я осмелился прервать ее жестом и прошептал:

— Мне будет слишком больно, если я в одиночестве стану бродить по этим аллеям, где так часто гуляли вы. Все здесь, подумайте об этом, будет напоминать о вас. Лепестки цветов, плывущие по пруду, — вы оборвали их свой рукой; камни, на которые вы смотрели каждый день. Прикасаясь к спинету, я буду вспоминать музыку, которая вам нравилась… Ваша тень останется в замке, а я стану ее заложником.