Когда женщина открыла наконец глаза и со страхом взглянула вверх, Басанти стояла уже на противоположном конце балкона.

— Слезай, умоляю тебя, — не унималась Шьяма.

В следующее мгновенье Басанти прыгнула на балкон.

Женщина вздохнула с облегчением и, невнятно пробормотав что-то, прошла в дом.

Шьяма боялась судьбы. Первые облачка над ее семейным очагом появились лет через двенадцать после свадьбы. Облаков становилось все больше, они сгущались и превращались в черные тучи по мере того, как росло материальное благополучие семьи. Она подсознательно чувствовала: что-то тут не так. Смутная тревога охватила ее тогда. Ей казалось, будто надвигается что-то неотвратимое, как рок, и она вздрагивала всякий раз, когда раздавался стук в дверь: кого это несет к ним и зачем? Ее возили к докторам, заказали ей чудодейственный амулет, кто-то посоветовал постоянно носить перстень с топазом, и она послушно последовала совету, но ощущение смутной тревоги не проходило. И тогда в дом пригласили садху[13] — чудотворца.

— Успокойся, женщина, — изрек святой старец, положив руки на ее низко склоненную голову. — Страхи твои улягутся, и тревога твоя рассеется.

Она благодарно сложила руки и еще ниже опустила голову.

— От тревоги и страхов, женщина, освободит тебя служение людям, — продолжал старец. — Служи человеку, и ты избавишься от всего, что тревожит тебя.

— Какому же человеку должна служить я, святой отец?

— Тебе не придется искать его, — отвечал старец. — Он сам явится пред тобою. Им будет первый человек, которого ты увидишь завтра утром, едва выйдешь за порог дома. Кто бы он ни был, служи ему верой и правдой.

И первым человеком, которого увидела она на следующее утро, когда, приоткрыв дверь, выглянула на улицу, была Басанти, проходившая мимо ее дома. Следуя совету старца, Шьяма встретила ее как родную.

Так Басанти стала прислугой в доме Шьямы. Само собой разумеется, Шьяма ни словом не обмолвилась девушке о том, что приютила ее, лишь следуя совету святого старца, однако, помня его наказ, она дарила Басанти поношенное платье, в праздники угощала сладостями, давала мелочь на карманные расходы и милостиво разрешала смотреть телепередачи. И скоро в доме Шьямы Басанти чувствовала себя как в родном доме. Двери коттеджа были всегда открыты для нее, и она вела себя с детской непосредственностью: стрелой влетала в апартаменты госпожи на втором этаже; не спрашивая разрешения, готовила для себя чай; когда у госпожи начиналась мигрень, массировала ей голову, попутно рассказывая последние новости и сплетни обо всем, что творилось в переулке и в городе. Лишь одной темы не касалась она в своих рассказах: жизни прислуги в других богатых домах. Так Шьяма поневоле сделалась теперь единственной опорой девушки.

И предсказание старца действительно стало сбываться. Тревога и страхи ее улеглись, головные боли уменьшились, гипертонические кризы прекратились, хотя давление и продолжало оставаться высоким. У Шьямы улучшились аппетит и общее самочувствие. Словом, сбывалось все то, что предсказал ей святой старец. Даже ссоры со свекровью прекратились, и когда однажды ссора все-таки вспыхнула и родители мужа, связав вещи, перебрались к другому сыну, Шьяма восприняла это как милость всевышнего. «Десять лет сидели на моей шее, а теперь собрали пожитки и сами ушли, хотя никто их не гнал. Вот оно, предсказание святого старца!» После этого Шьяма стала относиться к девушке с еще большим вниманием. Конечно, когда Басанти, случалось, начинала вести себя слишком вольно, Шьяма не на шутку сердилась, готовая немедленно выгнать девушку из дома, однако, вспомнив слова старца, тотчас же остывала. «Какая б она ни была, мне нет до нее дела, — убеждала себя Шьяма. — Я должна выполнять наказ святого старца».

Немного погодя Басанти и Шьяма уже сидели на веранде.

— Ну а если бы свалилась? — волновалась Шьяма.

— Ну и что ж! — ответила Басанти со смехом и тряхнула головой.

— Могла б сломать руку или ногу, разбить голову.

— Ну и что из того, тетя!

— А ты думаешь, сломать ногу — это так себе, пустяки?

— Что на роду написано, того не миновать… Ну, сломала б — и сломала!

— Ноги твои целы остались, вот потому ты так и говоришь. А сломала б ногу, — ворчала хозяйка, — лежала б сейчас на кровати и орала что есть мочи. Болтаешь ты много, глупостей много говоришь. Когда-нибудь накажет тебя всевышний…

— А когда он доволен-то бывает, всевышний? — проговорила Басанти. — Он уж и так на меня постоянно косится да хмурится. — Она сделала недовольное лицо, нахмурила брови и скосила глаза. Потом звонко расхохоталась. — Говоришь много — недоволен, смеешься — недоволен, взбираешься на дерево — недоволен, слезаешь с дерева — он тоже недоволен… — И Басанти снова рассмеялась.

— Цыц, негодница! Никогда не говори так. Жить надо в страхе божьем.

— Перед кем же все-таки я должна жить в страхе, тетя? Перед отцом? Перед матерью? Перед вами? Или перед всевышним? — И видя, что госпожа сердится, тут же перевела разговор на другую тему: — Давайте-ка лучше я вам волосы расчешу. Может, голову маслом смажем? Да вы не сердитесь, тетечка, я же просто так…

— Не надо мне никакого масла! Ишь, принялась умасливать! Еще раз увижу на дереве — сама тебе ноги переломаю!

— Я никогда больше не буду лазить туда, тетечка, никогда. Обещаю вам. Хотите, я клятву дам: за уши себя возьму или носом по земле проведу. Хотите?

Не переставая смеяться, Басанти схватила себя за уши, опустилась на колени и провела носом по земле.

— Клянусь, что никогда больше не стану есть зеленые плоды манго, буду есть только спелые… — И, не вставая с колен, Басанти опять расхохоталась.

Глядя на девушку, Шьяма поражалась: эту хохотушку всевышний наградил неисчерпаемым запасом жизнелюбия и веселья. Готова хохотать по всякому пустяку. Всевышний дал ей облик девушки, а душа у нее как у вольной птахи: ни одной минуты не посидит спокойно — все прыгает, скачет, щебечет…

— Тетечка, натереть вам голову маслом?

— Не надо.

— Тогда я подмету, хорошо, тетечка? А то на веранде очень грязно… Может, вам чай приготовить, тетя? — И девушка опять рассмеялась.

— Ладно, ступай приготовь чай. И себе, и мне. Да смотри сахару поменьше клади.

— Вам тоже поменьше класть? — лукаво спросила Басанти и скрылась в кухне, откуда тотчас же донеслась песенка из нового кинофильма:

Последние слова прозвучали дважды: видно, они особенно понравились Басанти.

«А ничего и не надо делать, — вздохнув, подумала Шьяма. — Живешь ты в радости, вот и живи себе и ни о чем не думай». — Она уже не сердилась на девушку.

В дверях кухни появилась Басанти: в одной руке у нее была чашка с чаем, в другой — чайник.

— Когда наш поселок стали сносить и начался переполох, — заговорила она, направляясь к госпоже, — меня, тетечка, чуть было замуж не выдали. И знаете, что я б тогда делала сейчас? — И она снова рассмеялась.

— Ну, что бы ты делала? — без улыбки спросила Шьяма.

— Растирала бы ноги старому хромому мужу… Да нет, я, пожалуй, другую б ногу ему сломала. — И она захохотала так, что чай выплеснулся на пол.

— А что плохого, если б и выдали замуж? — пожала плечами Шьяма. — Жила бы спокойно. И не пришлось бы мыть грязную посуду в чужих домах.

— Там бы я жила спокойно, это точно! Растирала б ноги хромому старику, втирала б масло в его лысину! Словом, весело б жила! — И Басанти снова зазвенела серебряным колокольчиком.

— А отец у тебя не злой?

— Отец-то у меня строгий. На каждом шагу подзатыльники отвешивал. Мне и в тот день досталось.

— А он что же, только тебя бьет или и остальных?