— Тетя Сушма не повысила еще тебе жалованье? — принимался допрашивать Дину. — Что молчишь? Или языка нет? Ты могла сказать ей, что десять рупий нас не устраивают? Сегодня же сходи и скажи ей.
Рукмини все чаще стала нашептывать Дину на Басанти. Чуть отвернулась — уже шепчутся. С Басанти они почти не разговаривали, она тоже предпочитала отмалчиваться. Плохо ли, хорошо, а за малышом присматривают. Плачет Паппу или играет, сытый или голодный, все-таки под присмотром. На работу его не возьмешь. Правда, однажды она пыталась было взять его с собой, но не прошло и часа, как он напачкал в зале, и хозяйка заставила ее мыть пол во всех комнатах, а приносить с собой ребенка строго-настрого запретила.
Однажды ночью Басанти долго лежала с открытыми глазами. Сытый Паппу посапывал у нее под боком. На соседней кровати, как обычно, началось оживленное перешептывание.
— Эй, Басанти, — неожиданно прозвучал голос Дину. — Приходи и ты, если хочешь.
Басанти не успела ответить, как к горлу вдруг подступила тошнота. Поспешно вскочив, она бросилась к выходу. Не понимая, что случилось, Дину продолжал подавать реплики.
Немного погодя Басанти вернулась и молча улеглась на постель.
— Ты лежишь — и лежи, — наконец еле слышно произнесла она.
— А то приходи, — снова позвал Дину.
— Не насытился еще, что ли?! — почти выкрикнула Басанти и снова повернулась на другой бок. — Даже вздохнуть свободно не дают в этом доме.
Дину промолчал. Он уже не настаивал, как бывало прежде.
Вдруг, точно подброшенная пружиной, она села.
— Ты брал деньги у Барду?
— Какие еще деньги? Чего мелешь?
— А про три сотни забыл? Говори: брал у него триста рупий?
Такого Дину не ожидал.
— Я же говорил тебе: велосипед я ему продал.
— Значит, за три сотни он купил, а за семьдесят вернул? Так?
— Остальные я отдам ему после… И хватит тут каркать!
— А Барду говорил, что ты меня продал ему, — негромко произнесла Басанти.
Дину промолчал. Его молчание только подхлестнуло Басанти.
— Говори. Что же ты молчишь? Продавал меня или нет?
— А ну замолчи и не ори на всю улицу! — повысил голос Дину. — Не то я так проучу тебя — ни одного зуба не останется!
— И ты подлец, и он подлец! — окончательно выходя из себя, яростным шепотом выпалила Басанти. — Вы оба подонки!.. И поберегись, если кто захочет хоть пальцем тронуть меня или моего ребенка! Тоже явился… продавец! Меня наградил ребенком, и меня же продавать надумал! Ах ты гнида! Ах ты ублюдок!
Басанти сама не могла понять, что такое произошло вдруг с нею. Ее всю затрясло от ярости. В эти мгновенья ей вспомнилось, как она, падая от усталости, бродила по бесконечным делийским переулкам, едва не помирая от жажды и голода, но ни одного худого слова не сорвалось с ее уст в адрес Дину. Иногда она жаловалась на судьбу, но Дину в ее глазах был чист. Сегодня впервые искра, тлевшая под кучей пепла, неожиданно вспыхнула ярким пламенем.
— Завтра же возьму ребенка и уйду. Найду какую-нибудь развалюху!
— Иди хоть сейчас. Но Паппу я тебе не отдам.
— Что ты сказал? Попробуй только дотронься до него, башку расшибу! Тоже нашелся мне — Паппу присвоить задумал!
Дину, который и раньше, случалось, поколачивал Басанти, намеревался и на этот раз проучить ее, но, слыша, с какой яростью звучит ее голос, решил, что сейчас этого делать не следует.
— Двое вас, а как живете? Как собаки бездомные! Ни стыда у людей, ни совести! Даже Паппу покормить — и то лень!..
— Ты у меня поговори, поговори! Как тресну, будешь знать, — прервал ее Дину, но прежней уверенности в его голосе уже не было.
— Я тебя сама так тресну — век помнить будешь! Понял? Попробуй только пальцем тронь!
Неожиданно проснулся Паппу — их крики разбудили его. Заслышав детский плач, Дину вскочил с кровати и шагнул к малышу.
— Хватит, сынок, хватит… Спи, детка, спи…
— Не тронь ребенка, — прошипела Басанти. — Если тронешь…
Не слушая ее, Дину взял малыша на руки.
— Успокойся, детка, успокойся, — ласково поглаживая сына, стал баюкать его Дину.
Ссорясь постоянно с матерью, в сыне Дину души не чаял и много возился с ним. Раза два судорожно всхлипнув, малыш прижался к его груди и замолк.
Басанти тоже понемногу успокоилась: она остывала так же быстро, как и выходила из себя. В кромешной темноте мазанки она словно видела, как Дину баюкает сына, ласково склоняясь над ним.
— Ты ступай, спи. Я сама укачаю его, — шепотом сказала она.
— А он уже спит, — тоже шепотом ответил Дину и положил малыша.
Всю злость Басанти как рукой сняло. «На меня орет, а Паппу с рук не спускает, жить без него не может», — подумала она и, тяжело вздохнув, снова улеглась. На сердце стало спокойно, и на короткий миг у нее возникло ощущение, будто в мазанке только они втроем: Дину, Паппу и она сама, будто здесь, под этим кровом, живет семья, о которой она могла лишь мечтать
— Если хочешь, иди ложись с Паппу, — шепотом произнесла Басанти. — А я лягу на полу.
Ответа не последовало, а немного погодя донеслось легкое похрапывание Дину.
Глава 13
На следующий день, выйдя из мазанки, Басанти говорила и смеялась так, точно никакой ночной ссоры и не было.
— Я сбегаю за молоком, а ты, почтенная, разжигай-ка печку да вскипяти чай, — полушутя приказала она Рукмини и, заглянув в мазанку, удивленно произнесла: — А высокородный сахиб еще изволит почивать. Ну, к чаю он встанет. А ты не стой, займись чаем.
И перед тем как отправиться на работу, стала давать Рукмини наказы:
— Принеси воды, да побольше, чтоб вот этот кувшин был полон, а то в десять воду отключают. — И весело рассмеялась. — Да не забудь у кого-нибудь спросить, который час… Да еще не забудь постирать его благородию рубахи и штаны… прямо там, у колонки. — Заметив, что Дину проснулся, со смиренным видом сказала: — О повелитель, я отправляюсь в дальний путь. — И, подражая какой-то киноактрисе, Басанти добавила фразу, которую обычно слышала в тех домах, где мыла посуду: — Встретимся за ленчем! Салют!
Она быстро выскочила из дому, на ходу ловко заткнув конец сари за пояс. Не сбавляя шагу, она чиркнула спичкой и с наслаждением затянулась бири.
Басанти, которая еще вчера по каждому пустяку обращалась к Дину, сегодня стала вести себя как полновластная хозяйка. Она словно заново узнавала себя, поняв наконец, что надо проявить незаурядное искусство и твердость, чтобы сохранить семью, не дать ей окончательно развалиться. «Дину очень привязан к Паппу, зачем же мне разлучать их? — думала она. — Рукмини он тоже не бросит. Не для того он привез ее сюда». Рукмини она воспринимала не как соперницу, но лишь как нахлебницу, которая целиком зависит от нее. Теперь, когда, по мнению Басанти, она поставила все на свои места, ее положение в семье небывало упрочилось. В обиду она себя и раньше не давала, а теперь делала лишь то, что сама считала нужным. Однако только сейчас она поняла разницу между прежним и сегодняшним своим положением и уже не испытывала чувства беззащитности, неуверенности и страха — всего того, что так тревожило ее раньше. Все это осталось в прошлом, как опавшая поздней осенью пожухлая листва. В течение одной только ночи она словно переступила порог детства и шагнула во взрослую жизнь, где сразу же завоевала себе положение хозяйки дома.
Дни шли за днями. Басанти научилась ездить на велосипеде и теперь на работу мчалась, бойко крутя педали и попыхивая бири. На ней всегда было яркое сари, пучок волос на затылке перевязан красной лентой, конец которой развевался на ветру. Она, как и раньше, старательно выполняла порученную ей работу, а возвращаясь домой в середине дня, успевала еще навести порядок и тут, помыть и накормить Паппу, отдать необходимые указания. Закончив уборку — она уже опять обслуживала три коттеджа, — Басанти вскакивала на велосипед и мчалась домой. Едва переступив порог, она сбрасывала с головы конец сари, кормила Паппу и принималась печь лепешки.