Но неудачника Булакирама люди в беде не оставили. Ему стали искать невесту на стороне. То один заявлялся к нему с сообщением, то другой: есть, дескать, на примете невеста. Денег с Булаки тянули много, но каждый раз он оставался ни с чем. Поэтому и сейчас, когда портной стоял уже на пороге старости, он по-прежнему был не женат, хотя все еще жил надеждой на то, что женщина — хранительница очага переступит наконец порог его дома. В ожидании этого часа, он поддерживал в доме чистоту и порядок, а на кровать каждое утро набрасывал дорогое шелковое покрывало; в ожидании этого часа он ежедневно вывешивал над входом в свою мастерскую красивую разноцветную женскую одежду, а на двери прикреплял гирлянду из листьев и цветов. Кто знает, когда судьба сжалится над ним и та, которой суждено стать спутницей жизни, позвякивая ножными браслетами, войдет наконец в его дом!

Хотя желание Булакирама и осталось неисполненным, он так набил себе руку на шитье женского платья, что от клиенток теперь отбоя не было: у его лавки постоянно толпились женщины, которые не упускали случая и подтрунить над беднягой портным.

— Дэоки, а Дэоки, — говорила одна подружке, — Булакирам-то не раз уж о тебе спрашивал!

— Ты не очень заглядывайся, — подхватывала другая, обращаясь к портному, — не то девушка сама прибежит к тебе. А зачем тебе это? Чего тебе не хватает?

Но Булакирам не обижался на них. Он продолжал надеяться, что счастье в конце концов улыбнется ему. Он чувствовал постоянную готовность к семейной жизни и, как положено жениху, густо подводил сурьмою веки и носил яркий пиджак. Он не только сам готовился, но и потихоньку приобретал кое-что для будущей жены: коробочки с сурьмой, румяна, бусы, серьги, браслеты. Более того, в темном углу комнаты, где он занимался портняжным делом, Булакирам поставил искусно расписанную детскую кроватку, украсил ее гирляндой из бумажных цветов и крохотными медными колокольчиками.

В этом ожидании прошло тридцать лет, но в душе его по-прежнему мерцал огонек надежды. После переезда в Дели он еще раза два или три пытался свататься, но всякий раз его поднимали на смех. И вот как-то случайно он встретился с давним знакомым Чаудхри и завел с ним речь. То ли из-за природной жадности, то ли из-за желания отделаться от лишнего рта, Чаудхри согласился выдать за него свою младшую дочь. Дело, однако, стало затягиваться, прежние соседи по поселку в один голос советовали проучить пройдоху Чаудхри. Поддавшись их уговорам, портной подал на парикмахера в суд, и только колесо судебной машины завертелось, как однажды вечером Чаудхри, пригласив к себе Булакирама и пандита, вручил портному свою дочь Басанти.

И несколько дней назад Басанти впервые переступила порог его дома. После того как ее привели из особняка господина Сури, она находилась под замком, а чтобы еще раз не попыталась сбежать, у двери, поочередно меняясь, несли караул то отец, то мать. Вступать в разговор с нею разрешалось только Раму, а он мог передать ей лишь то, что сам слышал от родителей. Басанти и без него уже знала, что ее выдают за старика, но в душе у нее все еще теплилась надежда на возвращение Дину. Ведь он же сам говорил ей, что вернется ровно через три месяца. Правда, прошло уже четыре, но Басанти по-прежнему верила и все смотрела через крохотное оконце на улицу. Она верила, что Дину, подобно героям виденных ею фильмов, явится в самый последний момент и освободит ее из заточения, а отец и Булаки останутся с носом. Когда Дину будет уводить ее с собой, мать и отец только рты раскроют от изумления. Несмотря на горький опыт своей короткой жизни, Басанти не могла расстаться с мечтой, что Дину, подобно киногерою, явится в самый последний момент. Сидя в темной каморке под замком, она не переставала надеяться на освобождение. Даже утром, когда к дверям подкатил скутер, первое, что мелькнуло у нее в голове, — это Дину после долгих поисков наконец нашел ее… Но из скутера вышли Булакирам и пандит. Постукивая посохом, Булакирам прошел к мазанке и опустился на землю у входа.

Тут же наскоро устроили свадебную церемонию. Пандит прочел мантры[21], мать переодела Басанти во все новое — юбку и кофту, которые еще раньше подарил Булакирам. На ладони невесты мать нанесла затейливый узор, губы слегка подкрасила, веки густо подвела сурьмою. Обнявшись на прощанье с дочерью, родители прослезились. На голову Басанти накинули красное свадебное покрывало, так чтобы один конец его закрывал лицо, и мать за руку вывела дочь из дома. Пандит повязал ей на запястье разноцветный шнур и снова прочел мантры.

— Вот моя дочь, Булакирам, — сказал Чаудхри. — Теперь она твоя. Свое обещание я выполнил, — голос у него дрогнул. — Отдать дочь свою — это все равно что камнем придавить собственное сердце… Правду говорю тебе. Многие приходили сватать ее, но я всем отвечал: «Нет, моя дочь пойдет к тому, кому я дал обещание».

— Твоя дочь, Чаудхри, будет почивать на постели из лепестков роз, — заикаясь, отвечал ему Булакирам. — О ней ты не беспокойся.

Мать Басанти продолжала плакать. Слезы текли по ее морщинистым щекам, она беспрерывно шмыгала носом и вытирала глаза концом накидки.

— Ступай, доченька, будь счастлива. С этого дня ты вроде бы уже и не наша. Выполняй каждое желание своего мужа, доченька.

От этих слов у Булаки ком подкатился к горлу. Опираясь на посох, он поспешно встал.

— Тяжело родителям расставаться с родной дочерью, — проговорил он. — Но ты пойми, Чаудхри, твоя дочь отправляется в свой собственный дом.

— Это ты все торопил нас, Булакирам, — со слезою в голосе отвечал Чаудхри, — мы толком даже и попрощаться-то с дочкой не успели. Дал бы нам еще денька два-три, мы бы музыкантов пригласили, праздник устроили, кока-колой угостили.

При этих словах мать невесты горько зарыдала. Не в силах сдержаться, она обняла дочь и, вытирая нос концом накидки, сквозь слезы проговорила:

— Если уж ей суждено, то кока-колу она будет пить и в своем собственном доме.

— Не беспокойся, мать, — еле сдерживая слезы, согласно кивал головой Булакирам, — будет Басанти пить кока-колу, непременно будет!

— Моя самая младшенькая, самая любимая, — сквозь слезы причитала мать. — Взрастила я ее в любви и ласке, а теперь она уходит от нас. И опустеет дом наш.

На проводах дочери оркестра может и не быть, друзья и знакомые тоже не обязательно должны присутствовать — проводы могут состояться и без этого. Однако какие же проводы обходятся без слез? Поэтому, провожая дочь в дом мужа, мать Басанти заливалась в три ручья, искренне убежденная, что младшенькую воспитала в любви и ласке и что для них с мужем Басанти точно зеница ока.

Никому и невдомек было, что накануне между Чаудхри и Булакирамом состоялась обычная торговая сделка — без дружеских объятий, без объяснений во взаимной любви и привязанности.

— С тебя, Булакирам, причитается еще пятьсот рупий, — начал Чаудхри. — Ты выкладываешь мне эту сумму — и можешь забирать товар.

— Это почему же с меня причитается еще пятьсот рупий? — возмутился портной. — Уговор был — тысячу двести. Из них девятьсот я тебе уже отдал. Значит, с меня причитается триста рупий.

— Да, конечно: три сотни по прежнему нашему уговору, а еще две сотни — за ребенка. Неужели это не стоит двухсот?..

— А ты не подумал, что люди плеваться станут, когда узнают, что я женился на брюхатой? — не дослушав его, завопил Булаки. — Пусть люди говорят что угодно, я стерплю, но за что я должен тебе еще две сотни?

— От меня-то зачем скрываешь, Булакирам? Женился ты трижды, а ребенка ни у одной ведь не было, — коротко урезонил его Чаудхри. — Поэтому все жены от тебя и сбежали. Учти, что я прошу только две сотни. Другой бы на моем месте заломил все пятьсот, а то и тысячу. Когда в твоем доме появится ребенок, кто посмеет сказать что-нибудь против тебя?

Припертый к стенке, Булакирам хмуро смотрел в сторону. В конце концов он выложил пятьсот рупий.

Однако сейчас, провожая дочь, родители Басанти со слезами на глазах ласково гладили ее по голове, желали долгой и счастливой супружеской жизни: «В молоке тебе купаться и приносить только сыновей!»