— Дарья Степановна, вы хотели бы кроссовки «Адидас» и спортивный костюм «Олимпийский»? Вы что, по утрам бегаете? — спросил Иван.
— Сыну…
— Это вы говорили, что вскрыли вчера факт списания сорока спортивных костюмов вместо тридцати пяти положенных? И хотите, чтобы управление списало теперь не сорок, а сорок один костюм? — с этими словами Ивашнев безжалостно вычеркнул и костюм, и кроссовки. — А у вас в Нечерноземье что, по-прежнему с колбасой перебои? Продовольственную программу выполняйте лучше. И почему пять килограммов, а не пятнадцать, не двадцать? Брали бы уж на все свое управление сразу.
Через несколько минут от списка не осталось ни строки. Вера, заказавшая плащ, напомнила Ивашневу, что начались дожди и плащ не роскошь, а необходимость. Но Иван насмешливо осведомился: почему от сырости предохраняют только импортные плащи? Все приняли отказ вполне спокойно, нет так нет, на нет и суда нет. Павел знал, что умение отказывать убедительно и необидно — профессиональная черта аппарата, за такой отказ больше уважают. Ивашнев пользовался этим правилом умело.
Видно было, что никому, кроме Калачева, не хочется расходиться. Виталий Степанович церемонно пожал всем руки, каждый раз высоко поднимая свой правый локоть, и уехал первым. Ивашнев поблагодарил за участие в совещании, но несколько «девушек» тем не менее остались. Вера пригласила оставшихся к себе послушать музыку, она взяла в командировку кассетник.
— Назначаем Веру Павловну министром культуры! — весело провозгласил Иван. — Будешь, Вера, поднимать дух комиссии во время отсутствия культурной программы.
Как и следовало ожидать, «девушки» приготовили легкое угощение: яблоки, конфеты, чай. Хозяйка внимательно взглянула на Павла, включила магнитофон — печально-горький голос Вахтанга Кикабидзе с акцентом запел:
Ивашнев попросил понять его правильно: он знает, что дефицит — следствие провалов экономики, ну не развита у нас группа «Б»… Но отовариваться по такому списку здесь — нет, лучше воздержаться. И привел пример, как в одной командировке начфо управления сделал широкий жест: сообщил всем ревизорам пароль и счет на междугородные переговоры. А на подведении итогов огласил, что комиссия на личные разговоры с семьями, родственниками, друзьями и министерством истратила 600 рублей за счет управления. Злоупотребление служебным положением можно «пришить» комиссии и за дефицит, купленный на кровные наличные.
Появились карты, но играть никому не хотелось, а Павел рассказал историю возникновения карт: в Древнем Египте у жрецов были священные Дощечки Судьбы под названием «карот» — отсюда и «карты». Когда крестоносцы покорили Египет, они приспособили дощечки для азартных игр, упростили обращение с ними, сократили их количество — и весь мир получил игральные карты. Стольников давно заметил, что внимательнее всего его слушают, когда он рассказывает о таких вот исторических фактах, а знал он их огромное количество. «Может, стоило заняться историей? — думал иногда Павел. — Учил бы ребятишек в школе». Валя попросила рассказать что-нибудь связанное с деньгами, и Павел вспомнил, что впервые в мире девальвацию денежной единицы произвел древнеримский император Септимий Север: в золотые деньги распорядился добавлять серебро, а в серебро — медь. Поразительно чутье рынка на изменение покупательной способности валюты! — даже безграмотные германцы, селившиеся по границам империи, быстро утратили доверие к обесцененным монетам. Это было, если не изменяет память, в VI веке до нашей эры, стало быть, человечество уже 2500 лет занимается обесцениванием своих валют… Все старо, как мир.
Хозяйке вечера хотелось танцевать, но ее призыв не нашел поддержки: Ивашнев казался сонным и задумчивым, у Павла на душе кошки скребли — не выходило из головы наглое предложение Михайленко. Когда Ивашнев поблагодарил за угощение и поднялся, Павел тоже попрощался.
— Торопитесь уходить, — укоризненно заметила Вера ему одному, Павел лишь развел руками.
В коридоре Иван сказал:
— Кажется, Вера не в твоем вкусе. Эти манеры, эти карты, эти песни…
— Ты прав, я как будто дома у нее побывал, и такая НЕ МОЯ жизнь! Я не ханжа, но считаю, что заводить шашни в командировках бессмысленно — всем ясно, что это не любовь, а нечто вынужденное, случайное и потому поддельное. Говорят, женщина на корабле к несчастью, я бы всерьез заметил: так и женщина в командировке. А подобная женская активность только жалость вызывает. Но всех не пожалеешь.
— А вот на эти слова обращу твое внимание. Не ты ли призывал быть добрее к Ирине Зябликовой? Не ты ли говорил о суровости к Бескаравайной? А сегодня пусть и не высказал вслух, но подумал же, что я жестоко лишил мадам-с столь милого сердцу ширпотреба? Думал! Нет, Паш, всех не пожалеешь!
В номере Иван, вовсе уже не сонный, решил смотреть футбольное обозрение, но события последних дней не давали покоя, и оба снова и снова возвращались к ним. Иван отметил, что Валя надулась на него из-за отъезда Бескаравайной. И вообще обстановка настолько осложнилась…
— Да, о повышенной безопасности позаботиться не грех. Ведь ты, Ваня, рискуешь семьей, репутацией, карьерой…
— А что? — прервал его Ивашнев. — Это вызывало у кого-то осложнения? В инстанцию пришла жалоба? Ты последовательно проводишь эту мысль, начиная с намека, что у меня не было морального права судить Бескаравайную. Давай объяснимся. В последние десятилетия на этот вопрос стали смотреть значительно правильнее — как на личное дело каждого. А вдруг это любовь? Я не хочу разрушать семью, ни Валину, ни свою. Все мы свободные взрослые люди и, вступая в брак, не подписывали обязательства отныне не смотреть ни на одну женщину. Пусть мне сначала докажут, что я не люблю ее или Валя не любит меня, а тогда уж судят.
— Да, в последнее время никто публично, скажем, на месткоме, не судит, не обвиняет. Все проще. Кто-то где-то шепнет Аксакалу: да у Ивашнева с семьей там что-то… И твоя кандидатура безапелляционно снята. А ты даже не узнаешь, на какой арбузной корочке поскользнулся и кто тебе ее подложил.
И снова они заговорили о ревизии.
Павел считал, что все эти люксы в командировках, машины к подъезду, культурные программы, «уровень приема», таблички на дверях кабинетов, бесплатное пиво в холодильнике и свежая пресса в номер — не что иное, как прозрачная попытка — не подкупить, нет! — расслабить ревизоров мелкими благами и удобствами.
— Сейчас у нас еще хватает силы воли отказаться и от дефицита, и от кресла замзава, сейчас мы платим за пиво и за билет в театр. А ведь воля, как и физические силы, с годами может ослабеть… Что, если часть той грязи, какую мы раскапываем, невольно и, самое главное, незаметно въестся в поры души?! — спрашивал Павел. Но Иван возражал:
— У нас документальная ревизия, Пашенька, документальная! Никто не сможет проверить соответствие каждой бумажки вещественно, как наличие каждого стула при инвентаризации. Мы проверяем только документы, но какой бы уровень приема мне ни оказали — извините, что касается дела, тут я не Ваня Ивашнев. Меня можно критиковать, осуждать мои личные недостатки, но тут за моими действиями стоят миллионы народных рублей. И если я буду сомневаться, жалеть, раздумывать или вспоминать, сколько на мою командировку ревизуемые денег потратили, причем не своих денег! — то всякие глисты общества сожрут эти миллионы и потянутся к миллиардам. Они ненасытны. Они не сомневаются. Да, боятся, потеют по ночам, давятся куском краденым, сны им кошмарные снятся — но это не мешает им хапать! Но ты прав, Пашенька, кое-кто из наших работников, может, и клюнул на их приманки. Вот тебе два штриха из жизни Виталика Калачева, чтоб ты лучше представлял себе, с кем в одной командировке трудишься. Штрих первый. Позавчера он приезжает в управление с единственной целью: позвонить домой бесплатно, с моего телефона, за счет управления, потому что Михайленко при всем при том выделил нам для переговоров лишь один телефон, с остальных просто не принимают заказов на АТС. А теперь штрих второй. Паша, реши простую задачку: наш сотрудник купил белую «Волгу» ГАЗ-24, поездил годик и продал, а сейчас у него оранжевые «Жигули». Вопрос: сколько у него денег на сберкнижке?