— Так вот, друзья мои, вчера состоялось заседание коллегии… — тут он сделал намеренную интригующую паузу.

— Виталик, не напрягайся, окончание вспомнишь потом, где твой портфель-то? — быстро проговорил Иван, разворачивая их к выходу из аэровокзала. Он терпеть не мог напыщенности, но прочно усвоил правило аппарата: никогда и никому не выказывать даже малейшей неприязни. Не простят. Однако у Ивана даже злые шутки выглядели необидно.

— …коллегия освободила от занимаемой должности товарища Поршнева, — торопливо договорил Калачев.

— Туда ему и дорога. А кем он трудился, этот твой Поршнев-Шатунов-Коленвалов?

— Замзав! — с подобострастным ужасом в голосе ответил Калачев.

— И тебя утвердили на его место?

— Вопрос решается…

— Поздравляю, искренне рад. А наш Аксакал просил что-нибудь поведать?

Тут Виталий Степанович заговорщически поманил их и почти шепотом сообщил: на коллегии была и товарищ Кондратьева, руководитель здешнего управления. Она высказала резкое недовольство составом комиссии: приехали двадцать ревизоров на полтора месяца, парализовали работу ее аппарата. Она лично только в Москве узнала о ревизии, это с каких же пор министерство стало практиковать подобные внеплановые налеты? Говорят, Аксакалу сильно нагорело наверху. Но комиссию не отзывают, а, наоборот, усиливают — чем и вызвана экстренная командировка Калачева. Видимо, тут уже соображения высшей политики…

— Виталий Степаныч, это все — трудности товарища Тургенева. Ты не переживай так сильно. Мы начали ревизию и доведем ее до победного конца, несмотря ни на какие инсинуации противника. А то нас уже и в обком приглашали на подведение итогов…

— Да вы что, ребята! — испуганно произнес Калачев, он все воспринимал всерьез. — Нет, это не наш путь, да вы что!

— Виталик, а если без шуток, обстановка тут крайне сложная. Мне сегодня звонил шеф, просил выделить для тебя наиболее ответственный участок работы. Видимо, это связано с твоим предстоящим повышением — обкатывают в деле, не знаю, суди сам.

Виталий Степанович скромно опустил глаза, будто его поздравляли с высокой наградой.

— Мы тут посоветовались, — продолжал Ивашнев, — и я решил. У нас в комиссии на сегодняшний день не оказалось специалиста по гостиничному хозяйству. Учитывая реакцию Кондратьевой, дополнительно вызвать никого не удастся. В гостинице управления за два года сменилось три директора. Из года в год не выполняется план…

— Это в наших-то условиях, когда каждая гостиница сверхрентабельна! — вставил Стольников.

— Так что, Виталий Степаныч, если не возражаешь, возглавь этот серьезный участок. Посмотри там, как учили, кто без ордеров управления проживает и сколько за это на лапу дает и кому. Какие там нравы царят — а нравы там чуждые, Виталик, не наши там нравы!

— Вопрос большой! — с важным вздохом сказал Калачев, привычно садясь на переднее сиденье машины.

«Как и когда выучился он так набивать себе цену, сколько позаимствовал приемов у начальства, сколько жестов, привычек, манер унаследовал! И осталось ли у этого бедного клерка хоть что-то свое, природное?» — размышлял Павел. Он помнил, как в первые годы работы в аппарате индивидуальность Ивашнева вызывала жгучее раздражение у Тургенева. «Вот у нас тут ученые появились, — пренебрежительно говорил Аксакал на оперативках, — так пусть они нам и покажут, как надо работать по-научному». Позднее, после первых «зубодробительных» ревизий, проведенных Ивашневым, Тургенев нередко ставил его в пример, называл на планерках «светлой головой» и берег для наиболее сложных командировок, чего, понятно, многие работники-ветераны не могли простить новичку. Со временем и они поняли, что неоценимое качество Ивашнева — свежесть и смелость мышления. В своих актах ревизий Иван Герасимович применял множество эффектных «заходов», неожиданных формулировок, сопоставлений: подходил к одной и той же цифре с разных сторон, в результате чего порой даже самые благополучные показатели работы управлений становились едва ли не смехотворными. Для большинства коллег оставалось загадкой: какими методами добыты столь разительные факты? Ходили слухи, что у Ивашнева рабочие контакты с прокуратурой и комитетом партийного контроля и он пользуется этим. «Смотри сам, Ваня, тебе виднее», — стал все чаще говорить Тургенев, когда Ивашнев обращался к нему за советом, — понимал, что молодой способный работник советуется из вежливости, по правилам хорошего аппаратного тона, а значит, для проформы.

Представив Калачева руководству управления, Ивашнев надолго отделался от его присутствия. Было решено, что поскольку гостиница управления находится на окраине города, то Виталию Степановичу сподручнее там и остановиться, не добавлять транспортных хлопот раздраженным ревизией «хозяевам» и быть ближе к ревизуемым. Проделав все это, Иван облегченным вздохом сказал Павлу: «Сбагрили!»

9

Лишь спустя долгое время после завершения рабочего дня Ивашнев спохватился: а где же Валя Пустовойтова? Павел напомнил, что Валя собиралась сегодня в аэропорт, встречать свою подругу из Донецка. Был первый час ночи. Ивашнев быстро высчитал: самолет давно совершил посадку, езды из аэропорта полчаса. Где же Валя?! И вообще, зачем нужна эта самодеятельность? — поехала бы на машине управления, все равно Бескаравайную кто-то будет встречать. Павел впервые за годы их дружбы видел Ивана таким растревоженным. Сдержанный по характеру, Ивашнев обычно не позволял эмоциям выйти наружу. Сейчас же вместо добродушной безмятежной улыбки на лице Вани страх. Он суетливо перебрал на столе «карты гостя» со всякими справочными службами, кинулся к телефону и начал безостановочно накручивать номер справочной аэропорта. В трубке раздавались комариные зуммеры, он давал отбой — и набирал номер заново. Казалось, Ивашнев начисто утратил все прежние четкие реакции, организационную хватку и хладнокровие, которыми славился. Наконец Стольников подошел к нему, положил ладонь на плечо:

— Брат, возьми себя в руки. А вдруг Валя так же безуспешно набирает наш номер?

Эта трезвая мысль подействовала.

— Давай рассуждать логически, — предложил Павел. — Рейс задержался, Валя ждет…

— Да, но как она будет добираться обратно? Ночь, такси нет, полезет к какому-нибудь частнику…

— Стоп, Иван, хладнокровнее, не на работе! Она знала, что кто-то из управления едет встречать Бескаравайную? Знала. Да не хватайся ты за телефон! Как думаешь, шофер управления будет знать о задержке? Будет. И дождется прибытия рейса. Значит, у Вали есть все шансы увидеть его. Проблема решена?

— Нет: слишком много допущений. Если самолет задержался. Если шофер ждет. Если она его найдет. Дуреха, да хоть бы позвонила! — взмолился он, затягивая распущенный узел галстука и надевая пиджак. — Паш, я поеду. Я должен, брат, я не могу, я с ума сойду! Если с ней что-то случится, если ее кто обидит — да я убью его!

— И-ван! — резко встряхнул его за плечи Павел. — А ну, без истерик! Ты поедешь — и что? Рейс благополучно прибыл, и Валя запросто проедет тебе навстречу! Ну и носись по всему аэропорту до утра…

Шел второй час ночи. Павел позвонил в депутатский зал аэропорта, представился и выяснил, что самолет из Донецка вылетел пять минут назад — по метеоусловиям Украины.

— Ивашнев, я тебя критикую! Ты битый час потерял на минутную операцию, — а если бы ты вез патроны? И не хватайся больше за телефон, молодой неврастеник. Дай ей позвонить! — убеждал Павел, всерьез теряя терпение.

— Да, Пашенька, да, знаю, понимаю, а не могу. Понимаю, что ехать туда бессмысленно, а вот рвусь! Ты сейчас в форме — будь моим автопилотом.

— Сядь, расслабься и подумай о Михайленко. Самое время сейчас о нем подумать!

Вскоре зазвонил телефон. Конечно, это была Пустовойтова.

— Я приеду к тебе? — сразу же сказал Ваня.

— Нет, приезжать не стоит, рейс прибывает, водитель управления здесь и будет ждать.

Чтобы не мешать влюбленным, Павел вышел в ванную. Когда он вернулся, Иван обнял его: