— Идем, Петро! — кивнула она мужу, скрываясь в дверях каменного дома.

— Ну, баба! — буркнул себе под нос гренадер и пошел вслед за женой.

Сразу сели за стол. Суворов угощал стариков, словно родных. Обед был простой: те же щи и каша да воскресный пирог, да горилка по чарке, по другой.

Поели щи с пирогом.

Фельдмаршал взглянул на гостью:

— Как щи, по нраву ли, Марфа Сидоровна? — спросил.

— Пирог хороший, нечего бога гневить, а щи у меня, не обессудь, наваристей!

Суворов рассмеялся.

— Спасибо за правду! Подвел меня повар Петька, уж я ему наказывал не жалеть сала. Говорил, хозяйка придет из знающих знающая, экзамен устроит. Подвел-таки, подлый!

Кашу Марфа Сидоровна одобрила:

— Рассыпчата, зерно к зерну. У меня и то не кажен раз такая получается.

Обед окончился, поговорили о том, о сем, стали расходиться. На прощанье Суворов подарил солдату рубль серебром.

— Не обессудь, унтер! — сказал. — Носи в память нашей встречи. Ты достоин большего за свою службу Родине, да долги хлопоты перед царем. Носи! Если кто обижать тебя станет, скажи мне, накажу обидчика.

Весть о том, что Петро Нагорянский гостевал у фельдмаршала, облетела Тимановку и все деревни верст на двадцать в округе. Когда Петро проходил по улице, все мужики снимали перед ним шапки. На что — гордец на все село — лавочник, и тот, видя через раскрытую дверь Петра, выходил на улицу и звал его в лавку посмотреть товары.

— Дешево отдам, Петро Никифорович, со скидкой против других. Ты теперь у нас знаменитый, могу и в кредит отпустить.

А помещик граф Потоцкий, узнав о событии, зазвал старика к себе и долго выспрашивал, о чем говорил с ним Александр Васильевич и как принимал его.

Спустя несколько дней Суворов прислал Нагорянскому сшитый полковым портным мундир. С той поры старику не давали покоя:

— Уважь, да уважь, Петро Никифорович! Заглянем в шинок!

Даже сельский староста побаивался его и первый здоровался с ним.

Да не из тех был Петро Нагорянский, чтобы занестись. Не закружилась его голова, и в шинок он ходил разве что на Николу зимнего да на Николу весеннего, а в остальные дни — ни-ни!

Петро Нагорянский хранил подаренный Суворовым серебряный рубль до последних своих дней. Он считал его великой наградой. Этот рубль вместе с медалями Петра, его сына и внука сохранялись в семье Нагорянских как самое дорогое наследие…

Года за два, за три перед Крымской войной внук Суворова, Александр Аркадьевич, поехал на юг, в места, где жил когда-то его великий дед. Он хотел собрать все, что напоминало о делах его славного предка, хотел поговорить со старыми суворовскими солдатами, доживавшими еще свой век по селам и деревням вокруг Тульчина, записать их воспоминания о Суворове.

Александр Аркадьевич побывал в городе Тульчине, в знаменитой суворовской земляной крепости «Пражке», где в 1796 году его дед обучал русские войска, как побеждать врагов. Он объездил все места, где еще оставались заросшие лебедой и крапивой построенные солдатами Суворова земляные сооружения. Они хорошо сохранились. По ним опытный глаз военного мог легко восстановить, что происходило здесь лет шестьдесят пять назад.

Однажды рано утром к хате Нагорянских пришел сельский староста. Он приказал хозяину, отставному солдату Феодосию Нагорянскому, внуку давно уже умершего гренадера, собраться и идти к графу Потоцкому.

— Там тебя ждет генерал из Санкт-Петербурга, внук самого Суворова! — с важностью произнес староста.

Феодосий не заставил себя ждать, быстро собрался и заспешил к помещичьим палатам.

Генерал встретил его любезно, попросил показать подарок Суворова — серебряный рубль. Он осмотрел монету, почитал вслух надпись на ней: «Екатерина вторая императрица и самодержица всероссийская 1775 год».

— Дорога тебе память? — спросил генерал старика.

— Дорога! Мой дед получил ее из рук самого Суворова. Случались у нас в дому тяжелые дни, приходила лиходейка-нужда. Никто не потратил суворовского рубля.

Генерал похвалил старика, что так бережет суворовскую награду, и попросил:

— Уступи ее мне. Я хорошо заплачу тебе. Дам двадцать пять рублей ассигнациями. Деньги большие, пригодятся в хозяйстве.

Старик наотрез отказал.

— Мне не надо никаких денег. Не оценить этой высокой награды. Как мне отцом завещано, так и я завещаю моему потомству: сохранить навечно в нашей семье.

Ни уговоры графа Потоцкого, ни доводы сельского старосты, ни слова офицеров, сопровождавших внука великого полководца, не помогли. Старик стоял на своем. Он крепко сжал в руке серебряный рубль, потупил взор и, отвернувшись к окну, молчал.

— Ладно, если ты так крепко хранишь свой дар, прими от меня в награду вот этот рубль и храни его так же, как хранишь рубль моего деда, а заодно возьми и двадцать пять рублей, — сказал генерал.

Так остался в семье Нагорянских серебряный рубль, подарок Суворова.

…Настали тревожные дни 1918 года. Враги молодой Советской республики бросали свои войска против немногочисленных еще полков Красной Армии, против героических отрядов партизан. По всей стране жарким пламенем пылала кровавая гражданская война.

Дошла она и до Тимановки. Старший сын Никиты Яковлевича Нагорянского, потомка суворовского гренадера, комсомолец Иван, ушел из села с отрядом Красной гвардии.

— Иду, отец, защищать Советскую власть! — сказал он, прощаясь с родными.

Отцу с матерью нельзя было оставаться дома, в родном селе. Богатеи и кулаки втихомолку грозились.

— Погоди, скоро рассчитаемся с тобою.

— …Собрал я свои пожитки, — рассказывал Никита Яковлевич, — и запрятал их в укромных углах своего двора: что в подпол, что в клуню, что закопал в землю, а сам со старухой и двумя меньшими сынами ушел в Тульчин, а потом в Винницу, к дочке. Укрепилась наша, рабоче-крестьянская власть. Вернулись мы в Тимановку, откопали свое богатство, а вот самое дорогое, боевые награды дедов и суворовский рубль, так и не нашли. Изменила мне память. Как ни старался, не мог вспомнить, куда спрятал. Много раз принимался отыскивать, переворошил весь двор, никаких следов, как в воду канули…

Все это рассказал мне старый колхозник во время моей первой с ним встречи в 1947 году.

Я предложил ему поискать реликвии его предков. Старик охотно согласился, и мы вместе пошли в обход по усадебному участку, заглядывая во все уголки. Никита Яковлевич вспоминал:

— Здесь вот, под завалинкой хаты, лежал в земле сундучок с добром. Откопал его. Здесь, в клуне, глубоко, глубоко- хранился еще один сундучок, с вещами сынов. Тоже нашел. На погребице кой-что схоронил. Опять-таки нашел. Все отыскал. Одного не припомню, куда сунул железный ларчик с медалями.

Обойдя весь участок, мы решили копать. Никита Яковлевич указывал место, куда он мог, по его мнению, запрятать свой ларец, я брался за лопату и копал. Так мы проверили много «подозрительных мест», но медалей не нашли.

— Что ты станешь делать! — огорчался старик, — кажись, помню, сюда опускал, и метка вон, глядите, а ничего нет.

Я уехал расстроенный не меньше Никиты Яковлевича, но полный решимости во что бы то ни стало отыскать суворовский рубль. Я не порывал связи со старым колхозным садоводом, писал ему письма, рассказывал в них, как важно найти утерянную награду.

Никита Яковлевич звал меня приехать к нему в колхоз и попытать счастья еще разок.

Прошло около двух лет. Я опять приехал в Тимановку и снова встретился с полюбившимся мне стариком. Я нашел его в колхозном саду. Передо мною стоял бодрый, крепкий, хоть и невысокого росточка, человек с той же доброй, с хитринкой в глазах, улыбкой.

— Опять реликвии шукать станем? — спросил он меня, едва мы успели поздороваться.

И мы снова стали искать затерянные сокровища. Перебрали все, что только можно было, перетрясли все носильные вещи, белье, переставили в хате с места на место столы, скамьи, шкаф из-под посуды. Посуду пришлось вытащить наружу. Осмотрели все щели и застрехи под полом, в ямах, на чердаках, погребах, в клуне, в сеннике, покопались на участке в новых местах, и все напрасно. Ларчик пропал. И пропал, видно, по-настоящему.