Никогда не забуду переполоха, наделанного моим племянником Николаем.
Сейчас он — офицер флота, а тогда ему только что исполнилось шесть лет. Он рос крепким, здоровым мальчиком, любознательным и упорным.
Наслушавшись рассказов о прадеде, Николай, тайком от старших, снял со стены заветную шпагу, выбежал вместе с гостившими у нас мальчуганами-сверстниками на двор и скоро отыскал своего первого в жизни «врага». Во главе стайки кур важно выступал петух.
Мальчик замахнулся шпагой, но, не рассчитав удара, споткнулся и, падая, с силой ударил ею о камень.
Смелый бросок Николая вперед, его решительный взмах шпагой ошеломили надменную птицу. Ее воинственно топорщившиеся перья поникли. Петух, забыв про своих кур, убежал в дальний угол двора.
Поднялся Николай с разбитым коленом. Он досадовал, но не плакал. На шпаге появилась большая зазубрина. Еще немного — и клинок сломался бы. Так «петушиный» бой окончился плачевно. Николая наказали, а шпагу заперли на «семь замков».
Я слушал рассказ Апполинарии Сергеевны и больше всего боялся, что она прервет свои воспоминания.
Догадавшись о причине моего волнения, она, не дожидаясь вопросов, продолжала:
«В 1914 году ко мне на квартиру приехал командир Семеновского полка. Приближался полковой праздник, которая-то годовщина со дня основания полка. Командир просил передать полковому музею что-нибудь из личных вещей великого полководца: ведь наш прадед начинал свою военную службу в этом полку.
Там, говорят в народе, он получил свою первую награду — серебряный рубль. Там присвоили ему и первые воинские звания. Там произвели его в офицеры. Девять первых лет его военной службы связаны с Семеновским полком.
Отобрали мы для полкового музея палаш, который подарил нашему прадеду Ганнибал, несколько орденов, два-три кубка, вазу и боевую шпагу. С нею Суворов прошел итальянский и швейцарский походы.
На семейном совете решили передать музею большой кремневый пистолет. Александр Васильевич ценил его за меткий бой и возил с собой в поход. На пистолете стояло фабричное клеймо: „Тула. 1789 год“. Суворов любил русское оружие и доверял ему.
Спустя несколько дней к нам пришли офицеры Семеновского полка, и мы передали им отобранные накануне вещи».
Апполинария Сергеевна приумолкла, как бы собираясь с мыслями, и снова повела свой рассказ:
— Весть о шпаге Суворова разнеслась по полку. Солдаты и офицеры с глубоким чувством смотрели на шпагу отважного полководца. Она лежала под стеклом в витрине полкового музея. Ее обрамляли широкие георгиевские ленты.
Прошло совсем немного времени после передачи вещей полковому музею, как началась мировая война.
Дальше события развивались стремительно.
— А шпага, где шпага? — прервал я ее, не замечая неловкости своего поступка.
Апполинария Сергеевна укоризненно посмотрела на меня.
— Ох, и нетерпеливый вы! — сказала она. — Шпага пропала! Справлялись мы. Вещи полкового музея в 1919 году передали Военно-историческому музею.
— Так, значит, шпага Суворова там? — почти вскрикнул я.
— В том-то и дело, что там ее нет, — спокойно ответила Апполинария Сергеевна. — Всё, вплоть до самых мелочей, сохранилось в целости и поступило в музей.
Не нашлось только нескольких вещей, подаренных нами полковому музею, и среди них — боевой шпаги прадеда. Но куда они делись? Где находятся сейчас? Сохранились ли? Об этом никто ничего не знает.
Годы усилий
Рассказ правнучки Суворова произвел на меня сильное впечатление. Мне вспомнилась одна давняя, забытая мною история.
В конце двадцатых годов я проходил сбор командиров запаса. На него явились люди моего возраста — жители Ленинграда.
В перерывах между занятиями я разговаривал с ними о военной службе до революции. На учебных сборах это делалось легко. Здесь все знакомы друг с другом, все объединены званием красных командиров.
— Эх ты, лейб-гвардия в отставке! — весело говорил один командир своему товарищу.
— Да ты что пристал ко мне? — отвечал ему второй. — Сам-то ты тоже в Семеновском полку кашу ел.
— А что, товарищи командиры, — вмешался я в их разговор, — много лет вы служили в Семеновском полку?
— Да чуть поменьше ста годов, — ответил мне шуткой первый. — Служил я в нем всего год с месяцем, — продолжал он уже серьезно, — а выслужил три года военной тюрьмы.
— А не случалось ли вам бывать в полковом музее? — задал я вопрос и насторожился.
— Как же, случалось! — ответил он. — И не один раз.
— Да и я бывал, — сказал второй. — Водили нас туда. Знамена там разные, наши и трофейные, оружие, суворовские вещи: портреты, ордена, костюмы, книги старинные…
— А личное оружие Суворова? — настойчиво спросил я командира. — Не помните?.. Личное?.. Должно быть!
— Как же! Было! Помнишь? — обратился он к своему товарищу.
— Помню! Ох, как помню! — ответил тот усмехаясь. — С него-то у меня и пошли нелады с унтером. Началось «баталией», закончилось «конфузней», как говорил Суворов.
Я попросил командира вспомнить подробнее о своей «конфузии».
— Дело давнее, — махнул он рукой, но стал рассказывать:
— В 1914 году, за несколько дней до войны, привезли в полковой музей подарок — правнуки Суворова передали полку личные вещи полководца. Взводный рассказал нам о Суворове, — да кто из солдат сам не знал о нем?
Солдаты хорошо помнили его поговорки: «Трудно в ученье — легко в походе», «Тебе, служивый, тяжело, а ты шаг, другой сделай, всё ближе к цели», «Сам погибай, а товарища выручай». Вспомнишь их — и легче станет.
А сколько сказов о нем сохранили старые солдаты, сколько песен пели! И песни всё веселые, под шаг солдатский, чтобы идти легче.
Как-то привели нас в полковой музей. Оружия там всякого было множество: шпаги и сабли, палаши и пистолеты, ружья и карабины…
В музее один капитан объяснял, чем знаменито это оружие.
Под конец привели нас к витрине. В ней под стеклом лежала боевая шпага Суворова. С нею он прошел свой последний поход по швейцарским горам.
Долго я смотрел на шпагу, и захотелось мне взять ее и подержать в своих руках, проверить, правда ли в ней сила большая. Я знал: делать этого нельзя. Но на меня накатило. Не подумайте, что баловство какое, нет, просто не мог удержаться. Капитан отошел к трофейным знаменам, солдаты пошли за ним, а я приподнял стекло, да за рукоять шпаги и взялся.
— Куда тянешь? — услышал я голос унтера. — Господин капитан, — рявкнул он, — тут рядовой беззаконие творит!
Подошел капитан. Унтер доложил о моем проступке.
В большом смущении объяснил я, как мне захотелось проверить силу, заложенную в суворовской шпаге. Попробовать хотел, выдержу ли ее.
Капитан, для порядка, сделал мне замечание, и осмотр суворовских вещей продолжался.
Но унтер с тех пор стал ко мне придираться.
— Ты силу хотел проверить! Я тебе покажу силу… Ты у меня попробуешь! — и при этом грозил мне кулаком.
Несколько дней я терпел, но как-то не выдержал. Хотел унтер добраться до моего уха… А я размахнулся и гляжу: он не то трепака откалывает, нс то на плацу что-то ищет.
Пришлось мне тюремную лямку тянуть. Как же мне не помнить полкового музея! Как не помнить шпаги Суворова! — шутливо закончил командир.
Вы должны понять мое состояние, когда я слушал бывших солдат Семеновского полка. Они рассказывали о полковом музее мельчайшие подробности, но ни один, ни другой не знали дальнейшей судьбы суворовских вещей. Спустя год оба оказались на фронте. Здесь они снова встретились, прошли героической дорогой гражданской войны, стали командирами.
Они не могли сказать мне, где находится теперь шпага, но я знал: ее найдут и положат, как славу и гордость нашей Родины, в светлых залах музея.
В своем воображении я видел этот музей, сверху льются волны света и освещают витрину со шпагой Суворова.
Зал украшен барельефами, изображающими боевую жизнь суворовских чудо-богатырей — солдат русской армии. Со стен свисают овеянные пороховым дымом, изорванные осколками ядер, пробитые пулями, боевые знамена суворовских полков.