Валера уже обратил внимание, что его спутники используют известный и эффективный приём, периодически перепасовывая его внимание друг другу, поддерживая, таким образом, на максимуме уровень восприятия. Так поступают, к примеру, на телевидении в новостных и прочих информационных передачах, где участвуют, как правило, сразу двое ведущих.

И вот снова настала очередь девушки просвещать его. Увы, он так привык к ней, что не в состоянии был воспринимать иначе, как девушку, хотя и знал теперь, что скрывается за этой милой внешностью.

— Автор гораздо сильнее любой музы, — говорила она, — хотя мы и симбионты, но в этой паре мы более слабое звено. Автор — человек. Он может существовать без музы. А некоторые особо сильные могут даже творить без вдохновения, пусть и не так ярко. Писатели называют это «халтурой».

— Мы же без автора, — условный мяч перешёл опять к Музу, — как ты теперь знаешь, даже собственной формы не имеем, и создать её не в состоянии. А со временем просто хиреем, если долго остаёмся невостребованными.

Живо представив себе тающую у него на глазах Музу, Валера в полной мере осознал, на какие жертвы и риск пошла она ради любви к нему, добровольно от места. Ему этот её поступок стоил лишь года мытарств, а ей мог стоить самого существования. Но сейчас она, как ни в чём не бывало, шла по тропе на несколько шагов впереди него и продолжала говорить, в который раз перехватив инициативу.

— Муза не может как-либо повлиять на сюжет, — объясняла она. — Мы лишь помогаем ему кратчайшим путём попасть к автору и побуждаем его к работе. Вы называете это вдохновением. Но только автор при помощи своего таланта способен создать из голого сюжета полноценное произведение, оживить его, наполнить красками, напитать чувствами! Автор способен даже перекраивать его по своему желанию, что абсолютно не доступно музам.

— Поэтому с неизвестной силой, которая стоит за происходящим сейчас, может потягаться только автор, — подвёл итог Муз.

Ликбез был закончен как раз вовремя, впереди показалась дорога. То, что это именно та самая дорога Козорезов понял по толпам неясных издалека фигур различных цветов и размеров, медленно бредущих в едином направлении куда-то в туманную даль. Со стороны тракта долетали до спутников обрывки унылой мелодии и неразборчивый тысячеголосый гомон. «Этот стон у нас песней зовётся», по ассоциации всплыли в его памяти стихи Некрасова. Тут девушка резко устремилась вперёд, и им с греком пришлось тоже прибавить шаг.

Довольно приличное, как казалось на взгляд расстояние, они покрыли не более чем за минуту. Вот уж точно, пространство и время ведут себя в этом мире своеобразно, подумал Валера. Но тот же самый миг представшее его глазам зрелище, оттеснило все прочие мысли далеко на задний план.

Прямо мимо него по дороге двигалась довольно многочисленная группа рыдающих женщин. Большинство из них были хорошо, если не сказать, шикарно одеты и увешаны драгоценностями с головы до ног, хотя попадались и несчастные в простеньких платьицах и даже просто в одном белье. Временами часть группы, прервав рыдания хором восклицала: «Как он мог так со мной поступить!» и снова заливалась слезами. Теперь оживлялась другая часть, и истерично прокричав: «Вернись, я так тебя люблю!», также возвращалась к мокрым платкам. Эстафету подхватывала очередная компания: «Мой ребёнок! Где мой ребёнок? Верните мне моё дитя!» — заламывая руки, голосили они с десяток секунд и продолжали рыдать.

Отдельной стайкой шли молодые женщины с напряжёнными лицами. Они не рыдали, но как-то боязливо озирались по сторонам. Реплик никаких не произносили. И вообще имели вид затравленный и забитый.

Следом не в пример женщинам стройными рядами двигалась столь же многочисленная группа мужчин. Часть из них была в смокингах, часть в дорогих костюмах, часть в джинсах и растянутых майках. У тех, что в костюмах поголовно на руках сверкали золотом огромные Ролексы, а пальцы растопыривались от обилия перстней. Те, что в смокингах держались так прямо, словно вместо позвоночника им вставили железный лом. Зато парни в джинсах положительно выделялись чудовищной мускулатурой и обилием татуировок. Но объединяло всю эту разношёрстную публику одно — заплаканные лица.

«Ты никогда не любила меня», — время от времени констатировала одна часть «фрачников». «Прости, это было ошибкой. Я люблю только тебя!» — всхлипывая, утверждала вторая. «Ты пожалеешь! Я тебя уничтожу!», — выкрикивали некоторые обладатели Ролексов. «Ты ни копейки не получишь!», — вторили им остальные перстненосцы. «Ты променяла нашу любовь на его деньги», — хныкали качки.

И замыкала бесподобное шествие толпа разновозрастных детишек обоих полов. Вот уж где не было единодушия. Кто-то плакал, кто-то заливисто смеялся. Одни девочки, размалёванные, как куклы, с презрением смотрели на окружающих, другие, скромно, но добротно одетые, смотрели себе под ноги, стесняясь поднять глаза. Мальчишки дрались, дурачились. Те, что постарше, хором клялись отомстить за честь сестёр и матерей. А парочка совсем уже взрослых громко обещала покарать своих отцов.

Козорезов смотрел на это округлившимися от потрясения глазами и открытым ртом. И только когда его миновал последний карапуз, смог выдавить из себя:

— Что, чёрт подери, это было?

Девушка и Муз улыбались. Было видно, что они очень довольны произведённым на писателя эффектом.

— Неужели сам не догадался? — поинтересовался грек.

— Это сюжеты женских романов и сценарии мыльных опер! — объяснила Муза.

— А почему они все рыдают?

Валера никогда не читал женских романов и не смотрел сериалов, причём ни любовных, ни детективных, предпочитая старые добротные художественные картины.

— Просто, они уже давно запутались, кто с кем спал, кто от кого родил, где чей ребёнок, кто кому какой родственник и кто кому чего теперь должен! — рассмеялся Муз.

— А те девушки?

— Которые? Те пугливые? — уточнила Муза. — Это потерявшие память. В каждом сериале такая непременно есть, да и в романах хватает.

— Хорошо ещё, что Мексика в другом полушарии, — высказался грек, — там можно хоть месяц у тракта простоять, а они всё будут идти и конца не видать!

— Да, — подтвердила девушка, — среди муз мексиканский и бразильский кланы самые многочисленные, хотя и самые примитивные. Берут, как говориться, не мытьём, так катанием. У их авторов словарный запас, как у дикарей племени Тимбукту. Вот и льют воду в прямом и переносном смыслах.

— Много ли таланта и вдохновения надо, чтобы главные герои сериала за целую часовую серию, раз по десять произносили одну и ту же фразу, лишь переставляя местами слова, а оставшееся незанятым время, заливали слезами, — усмехнулся Муз.

Последние замечания Валера слушал уже в пол уха. Его взгляд приковала дорога. Ещё слышны были стенания и всхлипы героев только что прошедших мимо сюжетов, а слева уже клубилась пыль вперемешку с дымом. Частые вспышки разной яркости время от времени подсвечивали это облако, на редкость быстро приближавшееся к замешкавшимся на обочине спутникам.

Довольно сильный толчок в плечо вывел писателя из транса. Беспокойно оглядевшись вокруг, он, наконец, сфокусировал свой взгляд на имевшей весьма озабоченный вид физиономии грека. Муз явно нервничал.

— Надо спешить, — он ухватил своего автора за рукав халата и потянул за собой. — Стоя здесь, мы никого не догоним и ничего не узнаем.

— Ковбой прав, — согласилась Муза, — если прибавим шаг, быстро наверстаем часа три-четыре, ещё и римлян обгоним.

— А отсюда надо уносить ноги, — настаивал Муз, продолжая пытаться сдвинуть с места своего симбионта.

Рядом с ухом Козорезова что-то пронзительно просвистело, едва не задев мочку. И тут же земля в паре метров от его ног превратилась в долину маленьких пыльных гейзеров.

— Ложись, — заорал, падая грек.

— Ложись, дурак! — услышал он за спиной.

И в то же мгновение Муза всем телом навалилась на него сзади, и, ударив под колени, вынудила упасть. И он рухнул, едва не подмяв под себя своего античного друга.